Ранее он отключил его, чтобы не разряжался аккумулятор. И, включив теперь, обнаружил, что сигнал вернулся. Телефон запищал, сердито и настойчиво, возвещая о пропущенных звонках и сообщениях. Он постарался заглушить его звук с помощью одеяла, которое обмотал вокруг туловища, хотя этого вовсе не требовалось. Лайлу не разбудила бы и взорвавшаяся бомба. Она могла спать под любой шум.
Двадцать четыре пропущенных звонка, большей частью с домашнего телефона Джен, и несколько эсэмэсок, большей частью от Натали. Читая их, он заметил четкую траекторию интонации, от испуганной («Ты ОК? Позвони») до панической («Где ты? Оч беспокоюсь, пжлст перезвони срочно»), затем внезапный переход к ревнивой ярости, и наконец сообщения мало-помалу стали совсем невразумительными.
Было также три сообщения от его дочерей. Грейс писала, что она потрясающе провела время в сафари-парке Лонглит (Грейс до сих пор искренне радовалась детским развлечениям, еще не успев скатиться в подростковый скептицизм), а Шарлотта спрашивала, не может ли он уговорить Натали, чтобы она позволила им пойти на вечеринку к Соне встречать Новый год. Шарлотта, совершенно определенно, была подростком. И уже выработала приемы ведения широкомасштабных кампаний «разделяй и властвуй» с целью добиться того, чего ей хотелось. На Эндрю смотрели как на более слабого из двух родителей, поэтому он всегда был первым объектом атаки. Третье сообщение было также от Шарлотты и представляло собой фото сестер, счастливо улыбающихся в бабушкиной гостиной, с текстом «Папа, мы тебя любим». Оно было отправлено за несколько минут до просьбы о новогодней вечеринке, чтобы размягчить отцовское сердце. Что и говорить, девчонка умница, вся в мать.
Он сделал несколько снимков заснеженного пейзажа за окном. Сердце его было переполнено чувствами: красота и любовь, чего еще можно желать? Его друзья (а теперь, выходит, и Натали тоже), глядя на его жизнь, испытывали жалость. Но чего никто, похоже, не понял, так это того, что из них всех он считал себя счастливейшим. Он получил то, чего хотел, получил женщину, которую любил, и двух прекрасных дочек в придачу. Сейчас он жаждал их увидеть, жаждал обнять.
Но вдруг он почувствовал поднимающийся в нем непонятный страх, невыразимый ужас и вздрогнул. Он принялся уговаривать себя, что все будет хорошо, потому что, хотя Натали будет сердиться на него завтра (уже сегодня), и на следующий день, и, возможно, еще несколько дней, но, как только гнев выгорит, у них все будет хорошо. Они вернутся к нормальной жизни, как только чувство вины будет подавлено, изгнано прочь, сброшено со счетов. У них все будет хорошо. Разве нет? После того что им довелось пережить вместе, они переживут и это. И тем не менее ему было страшно. Он набил сообщение Натали. «Надеюсь, это тебя не разбудило, просто хотел сказать, как сильно я тебя люблю. Всегда твой Э.»
Он отвернулся от окна и грустно улыбнулся, глядя на девушку в кровати, – она лежала, как красивая сломанная кукла. Он забрался обратно в постель, изо всех сил стараясь ее не потревожить, пытаясь найти какой-то уголок кровати, где он мог бы свернуться комочком, не дотрагиваясь до нее. Теперь ему нужно было оставить как можно больше пространства между своим телом и телом Лайлы. Потом он закрыл глаза и стал мечтать о том, что рядом с ним лежит Нат: он представлял, как кладет на нее руки, ощущает ее дрожь.
16 января 1997 г.
Электронное письмо Эндрю Нат
Дорогая Нат!
Вчера я получил твое электронное письмо. Я позвонил вечером, но твоя мама сказала, что ты очень устала и пораньше легла. Вероятно, это правда, но если нет, я могу придумать по крайней мере две возможные причины.
1. Ты не хочешь говорить со мной, потому что, как ты сказала в своем письме, не хочешь продолжать то, что произошло между нами, и разговор со мной все только затруднит.
2. Тебе звонила Лайла, она пересказала наш с ней разговор, и ты злишься на меня за то, что я сообщил ей, не поговорив сначала с тобой.
В обоих случаях я понимаю.
Позволь мне, однако, объяснить насчет Лайлы. Она приехала в Бейзингсток забрать меня, и я понял, что не могу ей лгать. Я просто не мог спокойно сидеть рядом с ней и лгать, не мог притворяться, что произошедшее между нами на самом деле не произошло. Я не мог поехать с ней домой, лечь с ней в постель, заниматься с ней любовью. Не мог. Я не мог придумывать отговорки, говорить ей, что я устал, что неважно себя чувствую… Ты говоришь, что я тебя знаю. Что ж, а ты знаешь меня. Ты знаешь, что я не мог так поступить, я скроен по-другому. Поэтому я просто сказал ей. Сказал, что влюбился в тебя.
Сделанного не воротишь. К тому времени как я добрался до дома, она уже ушла, забрала что-то из своих вещей и расколотила изрядное количество моих. Дэн рано утром прислал мне сообщение, что она объявилась у него – он сказал, что она собирается пожить там некоторое время. Она тебе звонила? Что бы она ни сказала, знай, что это она сгоряча. Она тебя любит, она тебя простит.
Если ты не можешь быть со мной, я это пойму. Но я этого не приму. Я не уйду. Я не говорю, что собираюсь докучать тебе, или преследовать тебя, или звонить каждый вечер, но я не уйду. Я не буду жить без тебя, Нат. После всего, что мы с тобой пережили, я отказываюсь это делать. Возможно, в свете всего произошедшего я не заслуживаю счастья. Но ты заслуживаешь, и я верю, точнее, знаю, что могу сделать тебя счастливой, если ты мне позволишь.
Ничто на этой земле не заставит меня перестать тебя любить. Извини, если я говорю, как томящийся от любви подросток, но так я чувствую.
Я обожаю тебя, Нат. Ты создана для меня, а я для тебя.
Вечно с любовью,
Глава двадцать четвертая
Джен лежала на спине, уставившись в потолок, прислушиваясь к звукам затухающей бури, ослабевающему скрипу балок и половиц старого дома, который, пережив еще одно потрясение, приходил в свое обычное состояние. Она устала и чувствовала себя так, словно пробежала марафон, взошла на гору. Ей очень нужен был сон, но она знала, что не заснет, потому что в голове снова и снова прокручивались события последних суток, провал встречи друзей.
Судя по всему, этот уик-энд можно было смело назвать катастрофой. Вздорное начало, ожесточенная стычка в середине, и кто знает, каким будет конец? Она не слишком надеялась на радостное примирение, когда Эндрю и Лайла вернутся. Если им вообще удастся вернуться. Она могла лишь надеяться и молиться о том, что в воскресенье дорогу расчистят.
И все-таки она не солгала, когда сказала Дэну, что рада его приезду. Может быть, ей не стоило собирать их всех в один вечер, как она это сделала, это было глупо, но она не жалела о том, что их пригласила, о том, что рассказала Эндрю о ребенке, о том, что хохотала на полу гостиной вместе с Натали, что поговорила с Дэном, а он, сидя у камина, держал ее за руку.
Послышался тихий стук в дверь, и на пороге появился Дэн, словно бы вызванный ее воображением.
– Ты спишь, Джен?
– Еще нет. Входи.
Он медленно прошаркал в комнату, держа перед собой телефон, чтобы освещать дорогу.
– Я задул все свечи, кроме одной, – сказал он. – Ее я возьму с собой, когда пойду спать.
– Хорошо. У тебя все нормально?
– Да, все отлично.
– Ты все еще нервничаешь?
– Нет. Что ты имеешь в виду?
Даже в темноте она поняла, что его лицо заливается краской. Она внутренне улыбнулась.
– Да так, ничего особенного. Мне показалось, что ты был немного дерганый.
– Да, правда. У меня сверхактивное воображение. – Он сжал ее ногу через одеяло.
– Знаю. Не беспокойся, я тоже нахожу этот дом жутковатым. Я часто лежу здесь в темноте и боюсь пошевелиться. Мне кажется, я слышу, как внизу кто-то ходит, как кто-то скребет ногтями по стеклу…
– Господи, прекрати. Не забывай, мне ведь предстоит спать в амбаре.
Джен хихикнула.
– Извини. Но это действительно ощущается как-то… Не знаю… Все это просто глупо.
– Что?
– Знаешь, я ведь не приемлю ничего сверхъестественного. Я не верю в Бога и считаю, что после смерти ничего нет, но тем не менее. Этот дом, есть в нем что-то. Я ощущаю здесь Конора.
– Это не лишено смысла. Каким-то образом этот дом и есть Конор. В нем так многое с ним связано, каждая балка, каждая доска, стол в кухне…
– Правда. И если бы он захотел кому-то являться, это были бы ты и я, так мне кажется? – Она старалась говорить беспечным тоном.
Дэн не ответил, он просто еще раз стиснул ее ногу и подвинулся ближе к ее лицу. Она же села, опершись на подушки, чтобы было удобнее смотреть ему в глаза.
– Ты поговорил со своей девушкой? – спросила она. По какой-то причине ей не хотелось называть Клодию по имени.
Дэн покачал головой.
– Ты не ответила ни на одно из моих писем.
– Прости.
– Это было из-за чувства вины, да? Только ли из-за чувства вины? Или тут было что-то большее? Черт. Не могу поверить, что спрашиваю тебя об этом. – Он тихонько усмехнулся. – На протяжении многих лет после того, как это случилось, я задавался вопросом. Мне просто хотелось знать, отчаянно хотелось знать, может ли у меня быть какой-то шанс или надо забыть о тебе. Я не мог о тебе забыть.
– Прости, Дэн, мне так жаль.
– Тебе надо было отвечать на мои письма. Хотя бы для того, чтобы вывести меня из моей неприкаянности… – Сейчас он наклонялся над ней, их лица были совсем рядом, почти соприкасались их губы.
– Я предала его, – сказала она тихо.
– Он не знал.
– Я знала. И я никогда не могу быть уверена… – Она осеклась.
Дэн еще больше приблизился и поцеловал ее в губы. Она закрыла глаза и втянула в себя его дыхание. Его руки обвивали ее талию, и он прижал ее к себе.
– Мне просто нужен шанс, – сказал он. – У нас никогда не было шанса.
Джен колебалась между искушением уступить ему и ясным пониманием, что это будет громадная, непоправимая ошибка. Она мягко от него отстранилась. Рациональная сторона взяла верх.