Она никогда не видела, чтобы он смотрел на нее так, как в ту ночь, и никогда больше не хотела бы этого видеть.
Они уехали на следующий день. Они не разговаривали по дороге в аэропорт и почти не разговаривали на борту. Едва приземлившись в Англии, они тут же занялись практическими вопросами: забрали девочек, принялись делать покупки, погрузились в Рождество. Они никогда больше не говорили о той ссоре, просто оставили все в непроясненном состоянии. Они позволили жизни течь дальше, новой жизни, жизни меньшей, чем была у них до этого, более темной, с более острыми краями.
Но то насекомое никуда не делось. Оно жило у Натали под кожей, копошась себе дальше, не давая ей спать по ночам. Быть может, ей придется теперь всегда жить с этим, она ничего не могла изменить. Она не могла спросить его и не могла спросить Лайлу. Не потому, что Лайла разозлилась бы на нее, и не потому, что она бы не ответила, а именно потому, что ответила бы. Лайла могла рассказать ей правду, и что тогда? Она не могла злиться на нее сейчас, не могла ее ненавидеть. Не время.
Они прибыли во Французский дом около пяти, солнце все еще высоко стояло в бледно-голубом небе, жара и не думала спадать; наоборот, казалось, что она усилилась. Лужайка выгорела, полиняла до бледно-желтого цвета. Серые каменные стены отражали свет, а внутренняя часть дома выглядела чернильно-черной, пещерообразной. Кто знает, что таится внутри?
– Вот это он и есть? – спросила Шарлотта. Натали, подкрашивавшая губы, мельком увидела отражение своей дочери в противосолнечном козырьке: на лице ее было написано то самое пренебрежительное выражение, которое было на нем всю дорогу от аэропорта. Эндрю посмотрел на жену, приподняв брови. Его лицо выражало: «Я же тебе говорил. Не надо было везти с собой девочек».
Они выбрались из машины, разминая ноги и распрямляя спины, вдыхая запах лета. Натали охватила волна ностальгии по Французскому дому, такому, каким он был когда-то, такому, каким они его когда-то знали. Ностальгию вызвал запах розмарина и лаванды, отдаленный звук колокольчиков, жужжание насекомых в клумбах. Она бросила взгляд на Эндрю и увидела, что он улыбается. Его улыбка чуть замерла, когда входная дверь распахнулась и появился Дэн, сияющий и загорелый, в пляжных шортах и футболке, радостно раскрывающий им свои объятия. Радушный хозяин, владелец поместья.
Натали ожидала, что Эндрю будет в восторге оттого, что Дэн купил дом, но этого не случилось. По какой-то причине он почувствовал беспокойство. Когда Джен в первый раз позвонила ему, чтобы рассказать, что Дэн хочет купить дом, он отделался смехом.
– Этого никогда не случится, – сказал он Нат за обедом. – Ты же знаешь, какой он. Когда мы виделись с ним на Рождество, он поговаривал об Итальянской Ривьере, вспомни. Или это была Коста-де-ла-Лус? А на следующей неделе это будет Хорватия, или остров в Карибском море, или еще что-нибудь. – Затем, когда Джен позвонила и сказала, что дело в шляпе, контракты подписаны, деньги в банке, он был разъярен. – Он испортит дом, – проворчал он. – Во всех комнатах будут плазменные экраны, световые люки на крыше. Чертова джакузи. Вот увидишь.
В гостиной и на кухне не было плазменных экранов, казалось, в доме не было и джакузи. Дэн, однако, оснастил дом акустическими системами, потому что Натали заметила, что повсюду можно было слышать напевы Адель. Везде очень чисто и опрятно, чище и опрятнее, подумала Нат, чем когда здесь жила Джен. У нее даже мелькнула мысль, не обзавелся ли он прислугой.
Дэн вручил им холодные напитки и принялся суетиться вокруг девочек, источая обаяние, говоря им, какие они красивые, прямо как их мама. Сестры выглядели счастливее, чем на протяжении всего пути из Хитроу; перспектива увидеть кинорежиссера – это было практически единственное, что их привлекало в предстоящей поездке.
Натали потягивала что-то холодное и слушала, как ее дочери взволнованно болтали с Дэном, спрашивая, когда он в последний раз был в Голливуде и правда ли, что он встречался с Робертом Паттинсоном? Так прошло минуты три. Она не могла больше стоять здесь, притворяясь, что все в порядке, что они просто приехали в отпуск.
– Где она, Дэн? – спросила Натали.
– Наверху, дремлет. Зак пошел в деревню, к мяснику, мы собираемся устроить вечером барбекю. Вы не против, девочки? Вы ведь не вегетарианки?
– Дэн…
– Поднимайся, если хочешь. Она в старой комнате Джен. Не бойся ее разбудить – она будет этому рада. Она с нетерпением тебя ждала.
Посредине лестницы Натали остановилась. Положила руку на прохладную каменную стену, сделала глубокий вдох, подготавливая себя. Она чувствовала, как сердце бьется слишком быстро, несется вскачь. Ей было страшно. Идущий за ней Эндрю ободряюще сжал ее руку.
– Идем, – мягко сказал он. – Мы поднимемся вместе. – У нее перехватило дыхание, от такого маленького момента доброты ей захотелось заплакать, потому что он наглядно демонстрировал ей, что она потеряла. Потеряла то время, когда такие моменты были обыденностью, когда они с Эндрю были постоянно добры друг к другу. Она сжала руку мужа и стала подниматься дальше. Негромко постучала в дверь спальни и толкнула ее.
В комнате было тепло и темно, в открытом окне трепетала на ветру занавеска. Лайла лежала на боку спиной к ним. Натали оглянулась на Эндрю.
– Может, лучше оставим ее, пусть спит? – прошептала она. Эндрю пристально посмотрел ей в глаза.
– Вперед, – сказал он, кладя руки ей на плечи. – Давай поздороваемся.
Лежащая на кровати Лайла шевельнулась, задвигала ногами и перекатилась на спину. Натали сделала несколько шагов к кровати, и Лайла приподнялась на локтях.
– Вот и вы, – сказала она, и вместо голоса раздался только хрип. – Подойдите, повидайтесь со мной.
Натали подошла чуть ближе, глаза ее привыкали к полумраку, и она чувствовала на лице натянутую улыбку.
– Привет, Лайло, – сказала она. Ее руки были сжаты в кулаки, и ногти врезались в ладони.
– Привет, Нат.
Лайла была похожа на сидящий в полутьме призрак, такая худая и бледная, что казалась почти нематериальной. Щеки ввалились, губы были серого цвета, кожа – суха, как бумага. Ее длинных светлых волос не было, их сменили короткие, клочковатые космы, которые лишь подчеркивали ее исхудалость. Секунду-другую Натали не могла говорить, даже с трудом могла дышать; она опустилась на кровать рядом с подругой и попыталась улыбнуться, но не смогла. Она обняла Лайлу и прижала к себе, шепча: «О, Лайло. О, моя бедная девочка».
Когда Лайла наконец отстранилась от нее, она улыбалась.
– Итак, – сказала она, приглаживая Натали волосы и вытирая слезы у нее со щек, – оказывается, можно быть совсем худой.
21 июля 2013 г.
Дорогой Дэн!
Лайла написала мне. Она мне сообщила. Я поговорила с Джен, и та сказала, что это правда, истинная правда. Я не могу ясно мыслить. Не могу это переварить.
Я пишу тебе, потому что Лайла попросила меня приехать погостить, а я понимаю, что это не ее дом и приглашение не может исходить от нее. Я хотела справиться у тебя. Эндрю говорит, конечно, мы должны поехать, не будь смешной, тебе незачем спрашивать Дэна, но я все-таки решила спросить.
Не знаю, забыл ли ты то, что я сказала тебе в тот первый вечер во Французском доме в декабре, но я много раз прокручивала это у себя в голове, вместе со множеством других ужасных вещей, что я наговорила в тот уик-энд. Я сказала тебе, что мы не друзья, что тебе нет места в нашей жизни, и мне очень стыдно за свои слова.
За эти последние несколько месяцев я очень многое подвергла самокритическому анализу и обнаружила, что помню такие вещи, которые, казалось бы, давно забыла. Например, как в те первые годы после аварии ты был очень добр к нам с Эндрю, как ты сохранил нейтралитет, когда произошел разрыв между Лайлой и нами с Эндрю, как ты стремился удержать нас вместе. Помню, что даже после того, как мы все негативно отреагировали на твой фильм, я часто думала о тебе – когда девочки делали или говорили что-нибудь забавное, я представляла себе, как бы ты смеялся, если бы увидел или услышал это.
Ты есть и всегда был частью нас всех, неотъемлемой частью, как любой другой из нас, и я понимаю, что отрицать это было очень несправедливо с моей стороны. Поэтому, прежде чем я спрошу тебя, можно ли мне привезти всю мою семью погостить в твоем доме (твоем доме! с трудом могу в это поверить!), я должна попросить у тебя прощения.
Позаботься о Лайле за меня, за всех нас.
С любовью,
Глава сорок шестая
Они лежали в гамаке, Джен и Лайла, а между ними была аккуратно втиснута Изабель. Дело было под вечер, солнце как раз начало соскальзывать за гору, и тени были длинными. Изабель и Лайла спали, малышка дышала легко и ровно, тогда как Лайла – прерывисто, со свистом и хрипом. Джен полулежала на подушке, а на коленях у нее была книга. Она, в сущности, ее не читала, ей довольно было наблюдать за ними.
Гамак был огромный, ярко-красный и совсем новенький, купленный Дэном в подарок Лайле. Он висел между дубами на северной стороне дома, в идеальном месте для того, чтобы укрыться от дневной жары, здесь была тень деревьев и прохладный ветерок, дующий с побережья. Со времени своего приезда неделю назад Джен и Изабель полюбили лежать вместе с Лайлой в ее гамаке; они проводили там середину дня, спали или же Джен и Лайла разговаривали, наблюдая, как ребенок спит. Иногда к ним присоединялась кошка; она забиралась на дуб и смотрела на них сверху.
Лайла была влюблена в Изабель, она не могла с ней вдоволь натешиться. Она дотрагивалась до нее при любой возможности, постоянно всовывала свои тонкие, как у скелета, пальцы в пухлые ручки Изабель или сжимала толстенькие пальчики у нее на ногах, кончиками своих пальцев рисовала кружочки на гладкой, как фарфор, коже малышки. Джен не могла в это поверить – Лайла прежде никогда не любила детей.