– Нас тоже было двое, а это совсем другое дело. В одиночку невозможно. То есть возможно, конечно, люди справляются…
У него не было для нее ничего, кроме банальностей – прошло столько времени с тех пор, как девочки были в этом возрасте, он едва помнил, как это было. Он помнил огромное счастье, удивление, это постоянное чувство изумления, что они действительно здесь, после стольких ожиданий, и такие маленькие, такие невозможно крохотные, такие хрупкие. Он не помнил изнурения, он не помнил, чтобы Натали когда-нибудь выглядела так, как Джен. Вероятно, выглядела, причем постоянно, но единственное, что ему сейчас помнилось, было счастье.
Джен улыбнулась ему медленной, бесцветной улыбкой.
– Это странно, – сказала она, – но я чувствую, что она как будто знает о Лайле. Как будто по ней скучает. Она такая беспокойная последние пару дней.
– Это не нелепо, Джен. Они ведь все чувствуют. Во всяком случае, так говорят. Твое страдание, твою грусть, может быть, она все это чувствует.
Джен пожала плечами.
– Я не уверена, что так. Думаю, здесь что-то большее. Мне кажется, Изабель скучает по ней. Ты ведь знаешь, как Лайла ее обожала, как всегда любила к ней прикасаться. Как любила лежать с ней в гамаке… – Тыльной стороной ладони Джен стерла слезы со щек. – Я думала, – тихо сказала она прерывающимся голосом, – раз мы знали, что это приближается, раз это не было неожиданностью, я думала, будет легче…
Эндрю забрал Изабель у плачущей Джен, но малышка воспротивилась, громко, сердито. Ее маленькое личико скривилось и покраснело от злости. Он встал на ноги и постарался ее успокоить, но она лишь сильнее плакала. Джен не двигалась, она сидела, опустив голову и вцепившись руками в подлокотники кресла. Эндрю понес Изабель в кухню, он качал ее, он ворковал и агукал, а Изабель лишь громче вопила. Эндрю вынес ее во двор, он ходил с ней кругами, пытаясь отвлечь, до тех пор пока из амбара не вышел Дэн и не взял ее на руки. И тогда в течение нескольких секунд, буквально секунд, она успокоилась. Дэн посмотрел на Эндрю – вид у него был сконфуженный, почти виноватый – и сказал: «Иногда им просто надо сменить руки», и Эндрю начал смеяться.
– Должно быть, так, – сказал он и неловко похлопал Дэна по плечу. Потом повернул обратно в кухню. Там стояла Джен, наблюдая за ними, и выражение ее лица было невозможно разгадать.
Письмо Эндрю Джен, датированное 17 сентября 2013 г., неотосланное
Дражайшая Джен!
Я был дураком. Я не имел права говорить с тобой так, как я говорил. Пожалуйста, прости меня.
Я пишу это в самолете, я только что побывал у Мэгги. Она вправила мне мозги. Я не говорю, что рассказал ей о чем-то, пожалуйста, так не думай, но она увидела, что у меня с головой не все в порядке, и догадалась, совершенно справедливо, что это связано с Нат, и она поговорила со мной о том, как должно быть, и вправила мне мозги.
Но она также говорила и о тебе, Джен. После стольких лет она по-прежнему говорит о тебе с такой любовью. Я думаю, ты для нее как дочь, которой у нее никогда не было. Она желает тебе счастья, она говорила о том, как сильно она хочет, чтобы у тебя в жизни была большая любовь, и мне стало стыдно, потому что я знаю, мне следовало желать тебе того же, а не судить тебя и не пытаться задушить твое счастье.
Я был дураком. Я сказал, что ты меня разочаровала. Это не так и никогда так не будет. В последнее время я сам себя разочаровываю, но я думаю, что теперь знаю, что мне надо делать, знаю, где мне надо быть.
Я желаю тебе любви, моя девочка. И ты всегда, что бы ты ни говорила, будешь моей маленькой сестренкой.
С любовью и извинениями,
Глава пятьдесят первая
Жара закончилась. Ночью с побережья надвинулись полчища свинцовых туч, они скопились над горами и разразились дождем. Дождь был сильный и лил не переставая, холодной пеленой затянув все вокруг. Потоки воды, бегущие по дороге, превратились в реки, и было темно даже в середине дня.
Натали искала Зака. Он уезжал в этот день; его чемоданы были упакованы и стояли в холле, но его самого нигде не было видно. Его не было ни в доме, ни в амбаре у Дэна, он не брал машину. Нат надела свои туристские ботинки, одолжила у Джен куртку и по скользкому склону за домом поднялась к лесу. Она нашла его там, на поляне, где они развеивали прах Лайлы. Он сидел на стволе поваленного дерева, сцепив перед собой руки и наклонив голову, словно молился. Его одежда насквозь промокла.
Натали села рядом с ним, и он промокшей рукой обхватил ее за плечи.
– Я постоянно спрашиваю себя, – сказал он, – постоянно спрашиваю всех, что мне делать? Она была… она стала для меня всем. Я просто не знаю, что делать.
– Поезжай домой, принимайся за работу. Обопрись на свою семью, на друзей. Обопрись на нас. У тебя есть мы. Мы с Эндрю живем в Рединге, девочки будут очень рады тебя видеть. Они будут рады похвастаться тобой перед своими друзьями. Дэн с радостью примет тебя здесь в любое время, ты это знаешь.
Он кивнул, но не поднял на нее глаз, а сильнее обмяк на бревне. Казалось, он вот-вот соскользнет с него прямо в грязь. Ее это испугало, но ей больше нечего было сказать, у нее больше не было слов утешения, поэтому она поднялась на ноги, взяла его за руку и сказала:
– Пожалуйста, пойдем в дом, ты здесь насмерть простудишься.
Он поднял на нее взгляд и улыбнулся, она не могла понять, плачет он или это просто дождь.
– Я буду по вам скучать, – сказал он. – По всем вам. И это странно, потому что, если бы вы спросили меня в декабре, я бы сказал, что век бы мне вас не видеть.
Он встал, наклонился и поцеловал ее в щеку.
– Я так рад, – сказал он, – что в конце вы все были с ней.
По пути обратно, когда они выходили из леса, Натали поскользнулась и упала в грязь. Зак подхватил ее и нес всю дорогу до дома.
Дэн отвез его в аэропорт. Было темно, когда он вернулся, ветер крепчал, дождь долбил по земле, вздымая грязные брызги аж до окон. В доме было тихо: Изабель и Джен спали наверху, Эндрю читал в гостиной. Тишина была тягостной. Натали поднялась по лестнице и прошла по коридору в главную спальню, которая когда-то принадлежала Джен, а недавно – Лайле. Дверь была закрыта. Она не заходила в эту комнату почти неделю, с самой кончины Лайлы.
Натали открыла дверь и закрыла ее за собой. Комната была пуста – вещей Лайлы не было, они были упакованы в коробки Джен и Дэном и в чемоданы Заком. Кровать была голой. Натали не знала, куда подевались простыни, те, в которые они ее завернули. Будут ли они выстираны и вновь использованы или выброшены, сожжены? Она села на голый матрас, поджала под себя ноги и прилегла. Ничего не осталось здесь от Лайлы, ни запаха ее духов, ни пряди волос, ни эха ее смеха, не было ничего.
Натали плакала до тех пор, пока в ней ничего не осталось.
Ей страстно захотелось быть со своими дочерьми, сидеть между ними на диване, накинув на ноги одеяло – голова Грейс покоится на ее плече, рука Шарлотты переплетена с ее рукой, – и смотреть «Икс-фактор». Она тосковала по их семейной жизни, по той хорошей жизни, что они построили, по тому, как Эндрю моет машину воскресным днем, по прогулке после воскресного обеда. Она тосковала по Эндрю. Натали встала и пошла его искать.
Прошла половину лестницы и остановилась, потому что услышала, как Эндрю разговаривает, он был в кухне и говорил с Дэном. Она села на ступеньку и прислушалась. Разговор шел о Джен.
– Она останется с тобой? – спрашивал Эндрю.
– Мы это не обсуждали, – сказал Дэн ровным, невыразительным голосом.
– Это было бы хорошим разрешением, – сказал Эндрю.
– Хорошим разрешением? Что, черт возьми, это означает?
Эндрю вздохнул.
– Ладно, Дэн. Я пытаюсь сказать… Я думаю, тебе следует быть с ней. – Последовала долгая пауза. – Я пытаюсь извиниться.
– О? Так это было извинение? – засмеялся Дэн.
– Мне очень стыдно за то, что я наговорил.
– Я знаю, парень. Знаю, откуда все это пошло, знаю, как ты к ней относишься, я все знаю. Я разозлился, но не так чтобы очень. Я понимаю, что все это для тебя значит: этот дом, Джен, память о Коноре.
– Но это ведь хорошо, что она будет здесь, правда? Она и ребенок, это будет хорошо.
– Надеюсь, что так.
– Будет приятно знать, что она с кем-то, кто ее любит, кто любит Изабель.
– А я люблю.
– Я знаю, что любишь.
Какое-то время было тихо, потом Дэн сказал:
– Я вот о чем беспокоюсь, постоянно себя спрашиваю… – Он умолк.
– Что? О чем?
– Что, если она никогда не будет смотреть на меня так? Так, как она смотрела на него?
Натали услышала, как открывается холодильник, услышала звяканье бутылок.
– Знаешь, иногда я боюсь, что не смогу выкинуть это из головы, что это будет мешать нам…
Звяканье пивных крышечек в мусорном ведре.
– А ты помнишь, как она смотрела на Конора? – спросил Эндрю. – Я серьезно, неужели ты действительно можешь точно вспомнить, как она на него смотрела? Я вот вряд ли смогу. Возможно ли, что она не будет любить тебя точь-в-точь, как любила его? Да, я бы сказал, возможно. Разве это имеет значение? Нет. Имеет значение, что ты чувствуешь, здесь и сейчас, обязательства, которые ты на себя принял, что ты готов отдавать, чем готов пожертвовать. А не то, как ты на кого-то смотришь.
Сердце Натали колотилось в груди, она была уверена, что оно бьется так громко, что они ее услышат. Вот какой он, ее муж, хороший человек, который знает, что имеет значение, знает, что такое любовь. Именно так он всегда рассуждал, и в этот момент она поняла, как она его обидела этими своими словами о наказании, поняла, что для него важно отдавать и жертвовать, это было то, что составляло их брак, это было ценно.
Она встала и тихонько спустилась к подножию лестницы. Сунула голову в кухонную дверь. Они сидели за кухонным столом, бок о бок, перед ними стояли бутылки с пивом.