Когда мы говорим и должны говорить о восстановлении Св. Руси, мы должны ответственно продумать, как она может реализоваться в теперешней действительности, чтобы не оказаться бессильной мечтой. Идеал Св. Руси еще конкретнее, еще острее, чем даже идея «христианского» государства. На деле, в исторической конкретности, как нет христианства «вообще», а даны только его конфессии: православие, римское католичество и разные виды протестантства, так нет и христианских государств «вообще», а есть только вероисповедные государства. В применении к нам дело идет о государственности православной. Поэтому для более обоснованной и отчетливой картины построения русского православного государства, нам необходимо сформулировать нормальную доктрину взаимоотношений церкви и государства на основе восточного православия, в его догме и историческом опыте. Ибо — мы восточные христиане часто не знаем своего идейного богатства и запутываемся в чужом и худшем западном идейном наследстве. В данном случае мы являемся обладателями превосходнейшей и совершеннейшей в сравнении с западными формулой о взаимоотношениях церкви и государства. Эта формула, при своем можно сказать, алгебраическом изяществе, обладает сверх того и бесконечной гибкостью, что обеспечивает ей жизненность и приложимость ко всякого рода превратностям государственной истории народов.
V. Взаимоотношение церкви и государства
Восточный богослов в данном вопросе не связан теоретически никакими схоластическими, реформационными и ново-схоластическими авторитетами. Основы нашей доктрины мы берем из глубокой византийской древности и прямо, непосредственно комментируем их в свете новой философии XIX — ХХ веков. Западная мысль под влиянием Рима, которое унаследовано и протестантизмом, рисовала церковно-политическую историю Византии преимущественно с отрицательной стороны, а потому и недооценивала достоинств византийской доктрины о церкви и государстве. Между тем эта доктрина является теоретически наилучшей из всех существующих.
Церковь и государство не должны быть враждебны друг другу. Кесарево и Божие не должны быть в конфликте, но в полной гармонии и согласии, друг другу помогая, но не упраздняя свободы и самостоятельности каждого в его собственной автономной области. По официальной терминологии это «симфония». Термин ведет свое начало от известной 6-ой новеллы императора Юстиниана (VI в.). Но ней церковь и государство суть два божественных дара человечеству, т. е. два порядка вещей, вытекающих из единого источника — из учредившей их воли Божией, и потому, во имя послушания этой воле, долженствующих быть в полном согласии (consonantia — «симфония») между собой. Церковь ведает делами божественными, небесными. Государство — человеческими, земными. Но в тоже время государство всемерно печется о хранении церковных догматов и чести священства. А священство вместе с государством направляют всю общественную жизнь по путям, угодным Богу (Corp. Jur. Can. Nov VI, praef). При таком единстве идеальной христианской цели государство и церковь мыслятся двумя различными функциями одного и того же организма. В Эпанагоге (XI в.) их единство уподобляется единству человека, состоящего из души и тела; каждой природе соответствует управляющая ею власть: императора — телом, патриарха — душой.
Такой язык и такие образы утверждают иррациональность, неопределимость пограничной черты между церковью и государством, так же как иррационален простой, но таинственный факт единой и в то же время двухсоставной природы человека. Эти же сравнения связывают диалектику данной проблемы в сознании Восточной церкви с ее антропологией. Антиномия сочетания «Царства от мира сего», государства с Царством Божиим «не от мира сего» переживается в религиозном опыте Востока не как абсурд и парадокс, а как последовательный постулат веры в Боговоплощение: «неслиянное и нераздельное», т. е. иррациональное, но в высшей степени реальное сочетание полюсов бытия. Так, догмат Боговоплощения и его вселенская формула стали для восточного мышления тем золотым ключом, который отпирает для него все основные тайны самых трагических антиномий. Эта формула разрешает и для нас норму соотношений церкви и государства.
Нет соблазнявшей Восток манихейской дуалистической пропасти между плотью и духом, между государством и церковью, ибо и то и другое — создание Единого Творца. Как весь мир с его физическими законами есть творение Божие, так точно и человеческое общество с его социальными законами. Библейскую и евангельскую антиномию государства и чистой теократии (Царства Божия «не от мира сего») древняя церковь разрешила не теоретически, а на опыте с потрясающей смелостью. Римскую империю, своего вчерашнего гонителя, она приняла с триумфом в свои объятия и, без малейших сомнений и колебаний, признала не только своим защитником, но и естественной формой и орудием осуществления Царства Божия на земле, в истории народов. Это — убедительное доказательство анти-дуализма, анти-манихейства церкви. Мнение протестантских историков, что вступление христианства в союз с Римской Империей было падением и изменой церкви самой себе, есть глубокое недоразумение. Сама церковь никогда в том не раскаивалась. Она признает этот путь союза с государством своим служением, восстановлением своей нормальной функции, по греховному упорству временно отвергавшейся антихристианским государством. Нормально, чтобы тело (государство) управлялось душой (церковью) в их естественном, гармоническом, «симфоническом» соотношении.
Этим образом обозначается и естественная иерархия участников «симфонии». Иерархическое взаимоотношение духа и плоти, а стало быть, и церкви, и государства, заложено в самом творении. Лишь при условии сохранения этого иерархического соподчинения одного другому исполняется норма сочетания двух сторон тварного бытия в сложном гармоническом единстве. Как тело должно быть послушным и усовершенствованным орудием проявления сил духа, его благих начинаний и осуществлений, так и государство в идеале мыслится послушным и совершенным орудием в распоряжении церкви, ибо церковь, а не государство, ведает и полагает самые конечные и верховные цели христианскому человечеству. Она указывает пути к достижению Царства Божия. В этом смысле церковь всегда «теократична» в чистом, принципиальном смысле этого термина, ибо ей специально открыты и вручены пути «власти Божией» над сердцами людей и над всем миром. Она — идеальное активное начало. Роль государства в перспективах теократии сравнительно с этим роль пассивная, или вернее — второстепенная. Церковь знает куда ведет. Верующее государство свободно повинуется этому водительству. Но естественная гармония плоти и духа разрушена первородным грехом. Отсюда трагическая трудность выполнить в греховном мире эту задачу церковно-государственной симфонии. Чудом воли Божией это искалеченное грехом согласие восстановлено в Лице Богочеловека, где Сам Творец сочетался с творением в непостижимое уму человеческому единство, при чем человеческая природа Христа воипостасно («анипостатос») включена в ипостась Логоса, сознание Которого естественно доминирует над сознанием человеческим. И в этом иерархическом моменте симфонии критерием служит для восточного богослова халкидонская доктрина. Моральное первенство в органическом единстве церкви и государства по иерархии ценностей принадлежит, конечно, церкви, а за ней — ее Невидимой Главе, Видимому Истинному Царю-Христу. Только с такой энтелехией государство внутренне и целеустремленно становится орудием Евангелия, Царства Божия на земле.
Воплощена ли была эта красивая мечта в действительности? Удалась ли «симфония» в истории? И да, и нет. В большей степени нет, чем да. Но abusus non tollit usum. Грехи и неудачи не дезавуируют системы в ее существе. Проделан великий опыт союза церкви и государства, «духа и плоти». Как и в нравственном опыте отдельного человека, в историческом опыте уклонение от нормы сказалось в нарушении иерархического подчинения плоти — духу, государства — церкви. Проявилась ярко обратная тенденция: власти плоти над духом, государства над церковью. Общеизвестны злоупотребления деспотизма византийских василевсов в их управления церковными делами. И обратно — грехи сервилизма со стороны епископата. Это дало основание охарактеризовать всю систему симфонии, как «кесаро-папизм», как некую сплошную ненормальность, как порабощение церкви. Но это обобщение, ставшее ходячим мифом, должно быть исправлено и во имя исторической точности, и во имя истинности принципа симфонии, и во имя великих исторических достижений, на нем построенных.
Действительно, Восточная Церковь, культивируя теократическую идею христианского государства, должна была дорого заплатить за свою поддержку христианских кесарей. Допуская их, как членов церкви, к участию в делах церковных, она рисковала внесением в свою деликатную область свободы методов грубой силы. Таков неизбежный контраст природы государства и церкви и вечный драматизм из синтеза. Идеальная схема симфонии для своего беспорочного функционирования требует христианского совершенства одинаково от церковной и государственной стороны. А так как в действительности этого не дано, то и исторические дефекты неизбежны. Но теократическое призвание церкви требовало от нее этого опыта. И Восточная Церковь с честью его выполнила в истории, не предавая своей свободы. О том свидетельствует непрерывная галерея героев-борцов за эту свободу, — монахов, епископов, патриархов: Св. Афанасий (ΙV в.); Св. Максим Исповедник (VII в.); монахи иконоборческой эпохи — Платон, Феодор Студит, его брат Иосиф, Феодор и Феофан-«Начертанные»; патр. Николай Мистик, отвергший 4-ый брак императора Льва Мудрого (X в.); патр. Арсений, отлучивший императора Михаила VIII Палеолога за узурпацию власти и создавший полувековое оппозиционное движение в Константинопольской Церкви; патр. Иосиф, не принявший Лионской унии (1274); Марк Ефесский, не принявший унии Флорентийской (1439), и многие другие. Византийская история вовсе не иллюстрация сплошного угодничества церкви перед государством.