С такой оценкой факта взятия Шуйским этих городов следует согласиться. Ибо хотя Шуйский и не смог удержать названные города, тем не менее они находились в его руках вплоть до октября 1607 г., т. е. в течение всего самого критического периода осады Тулы, и давали ему возможность изолировать Тулу от Северских и Украинных городов, откуда Болотников мог рассчитывать на помощь.
Ту же цель — воздействие на население районов, охваченных восстанием, — преследовало и другое, отмеченное выше мероприятие Шуйского: предоставление своим войскам права «грабить» население восставших уездов.
«Карамзинский Хронограф» прямо заявляет, что «по повеленью царя Василья, тотаром и черемисе велено Украинные и Северских городов уездов всяких людей воевать, и в полон имать и живот их грабить за их измену, и за воровство, что они воровали, против Московскова государства стояли и царя Васильевых людей побивали»[1426]. Избежать действия этих карательных экспедиций могли лишь сторонники Шуйского, как об этом можно судить на основании «жалованной грамоты» Шуйского тульскому помещику Д. Сухотину от 6 июля 1607 г., которая предписывала «дворяном, и детем боярским, и тотаром, и стрельцом, и козаком, и всяким нашим ратным людем», чтобы они «Дмитрея Сухотина поместья не воевали, и людей его и крестьян не били и не грабили, и животины не имали, и хлеба не травили, и не толочили, и никаково насильства не чинили»[1427].
Помимо устрашения населения, такого рода «карательные экспедиции» способствовали консолидации армии Шуйского, ибо они усиливали непосредственную «заинтересованность» ратных людей в успехах Шуйского; вместе с тем угроза лишиться своего имущества от грабежа ратных людей способствовала удержанию в армии Шуйского неустойчивых элементов из среды служилых людей.
Итак, в отличие от положения непосредственно под Тулой военные действия воевод Шуйского в других районах носили более успешный характер.
Однако ни захват войсками Шуйского отдельных городов, ни грабеж ратными людьми Шуйского населения в районе военных действий не могли решить исхода борьбы. Этот исход могла решить лишь борьба основных сил Шуйского и Болотникова.
Между тем осада Тулы затянулась, и многочисленные попытки взять штурмом город, стойко оборонявшийся Болотниковым, неизменно терпели неудачу.
По меткой характеристике Татищева, очень верно оценившего положение, в какое попал застрявший под стенами Тулы Василий Шуйский: «Царь Василей, стоя при Туле и видя великую нужду, что уже время осеннее было, не знал что делать: оставить его (т. е. город Тулу. — И. С.) был великий страх, стоять долго боялся, чтоб войско не привести в досаду и смятение; силою брать — большей был страх: людей потерять»[1428].
К концу лета 1607 г., действительно, положение дел опять стало складываться не в пользу Шуйского. Прежде всего длительное стояние под Тулой не только ослабляло войско Шуйского в результате потерь от военных действий, но и действовало разлагающим образом на ратных людей, составлявших его полки.
В. Диаментовский дважды отмечает в своем дневнике факт массового ухода ратных людей из войска Шуйского.
Первая из этих записей, под 2 августа (23 июля), гласит: «Сообщили о нескольких тысячах людей, которые переправлялись в нескольких местах через Волгу, возвращаясь из войска»[1429]. Вторая запись, под 14 (4) октября, еще более выразительна: «Очень много раненых и здоровых возвращалось из войска сюда по своим дворам»[1430]. Таким образом, массовое бегство ратных людей из-под Тулы не может подлежать сомнению. Выражением этого же процесса разложения войска Шуйского явилась «измена» князя П. Урусова, «отъехавшего» от Тулы и ушедшего «в Крым», причем вместе с ним ушли и «иные многие мурзы»[1431]. Нет возможности установить, какая часть из нерусских («татарских») отрядов, стоявших под Тулой, ушла вместе с начальствовавшим над ними П. Урусовым. Но, несомненно, отъезд П. Урусова не мог не дезорганизовать этой части войска Шуйского. «Измена» П. Урусова наносила удар Шуйскому и еще в одном отношении. Как подчеркивает А. Палицын, П. Урусов «великую честь в России всю отверже, и жену свою, прежде бывшую за князем Александром Ивановичем Шуйским, покинул»[1432]. Иными словами, отъезд П. Урусова означал демонстративный разрыв с царем одного из близких ему лиц, связанного с царским домом даже брачными узами, что не могло не отразиться на престиже Василия Шуйского.
Вторым моментом, определявшим обстановку в стране и оказывавшим воздействие и на положение Шуйского под Тулой, была непрекращавшаяся борьба крестьян и холопов. Если Шуйскому удалось запереть в Туле основное ядро восставших, то отдельные отряды крестьян и холопов продолжали борьбу против феодалов, причем эта борьба велась и в непосредственной близости от Тулы. Мы уже цитировали переписку между Василием Шуйским и рязанским воеводой Ю. Пильемовым, из которой видно, что еще в октябре 1607 г. «пронские и михайловские мужики» «воевали» «во многих местах», находясь в 20 верстах от Переяславля-Рязанского, и что воеводе было «за теми воры посылати неково», так как «дворян и детей боярских» с ним было, по его собственному признанию, «мало»[1433]. Такое положение дел вынуждало Шуйского выделять часть своих сил для борьбы против «воюющих» мужиков, что еще более ослабляло его тульский лагерь.
К названным факторам внутреннего порядка к осени 1607 г. прибавился еще фактор внешний в лице нового Самозванца, провозгласившего себя в июле 1607 г., в г. Стародубе-Северском, «царем Димитрием»[1434].
Авантюрист, выдвинутый враждебными Русскому государству панскими кругами Польши, Лжедмитрий II широко использовал в качестве оружия для достижения своих целей социальную демагогию[1435], а имя «царя Димитрия» привлекало к Самозванцу широкие народные массы. Это делало особенно опасным для Василия Шуйского начатый Лжедмитрием II в сентябре 1607 г. поход из Стародуба на Брянск, с очевидной целью итти дальше, «к главному центру военных действий — к Туле»[1436].
Такова была обстановка, в которой протекал последний этап борьбы под Тулой, — этап, связанный с «потоплением водным» Тулы[1437].
Опубликованные Г. Н. Бибиковым записи приходо-расходных книг Иосифо-Волоколамского монастыря, относящиеся к возведению плотины на реке Упе, дали в руки исследователям точные документальные данные, опираясь на которые можно с гораздо большей степенью уверенности использовать материал литературных источников.
Наиболее обстоятельно история «потопления» Тулы изложена в «Карамзинском Хронографе». Проект взятия Тулы путем затопления ее водой реки Упы выдвинул некий «муромец сын боярской Иван Сумин сын Кровков»[1438].
Кровков подал «в Государеве Розряде дьяком» челобитную, в которой предлагал потопить Тулу путем устройства запруды на реке Упе: «И вода де будет в остроге и в городе, и дворы потопит, и людем будет нужа великая, и сидеть им в осаде не уметь»[1439]. По словам «Нового Летописца», предложение Кровкова было первоначально встречено с недоверием: «Царь же Василей и бояре посмеяхусь ему, како ему град Тулу потопить. Он же с прилежанием к нему: вели меня казнити, будет не потоплю Тулы»[1440]. Если приведенный рассказ имеет под собой некоторую фактическую основу, то можно думать, что план, предложенный Кровковым, подвергся специальному рассмотрению царя с боярами, получив в конце концов их одобрение.
«Карамзинский Хронограф» детально описывает, как «сын боярской Иван Кровков плотину делал»: «секли лес и клали солому и землю в мешках рогозинных и вели плоти[ну] по обе стороны реки Упы, а делали плотину всеми ратными с окладов, и плотину зделали, и реку Упу загатили, и вода стала болшая и в острог и в город вошла, и многие места во дворех потопила»[1441]. «Новый Летописец» сообщает важную подробность, что Шуйский велел дать И. Кровкову «на пособ мельников»[1442].
Место для строительства плотины, или «заплота», было выбрано при впадении в Упу реки Вороньей (несколько ниже ее устья). На плане города Тулы 1741 г., воспроизведенном в «Историческом обозрении Тульской губернии» И. Афремова, отмечены «остатки плотины наводнения 1607 г.». Сам И. Афремов приводит некоторые данные и о размерах и устройстве плотины, указывая, что «по правому, болотистому, пологому берегу Упы, на полверсты протянули высокую плотину; потом запрудили реку иструбами, набитыми землею»[1443]. Эти данные представляют собой интерес, как основанные не только на литературных источниках, но и на непосредственном изучении автором остатков плотины 1607 г. (как указывает И. Афремов, «признаки плотины этой доселе видны против села Мяснова и при конце Хопра на Оружейной стороне»)[1444].
Изложенная нами история строительства плотины на Упе подтверждается данными записей приходо-расходных книг Иосифо-Волоколамского монастыря. В «расходной памяти» приехавшего в монастырь 4 августа 1607 г. «из-под Тулы з государевы службы» монастырского слуги Матвея Дирина содержится перечень расходов, произведенных М. Дириным под Тулой в связи с постройкой плотины: «куплен мешок на зоплот на запруду реке Упе под Тулою, дан 10 денег; у Степана у Курбатова взят мешок, дано ему 8 д.; Никифору Оладьину дано за мешок 3 д.; у Меркура Окоемова взят мешок, дано ему 9 д., насыпали туры на заплот, дано найму 5 алтын 3 д., дано Кляпу 1 д.; а сказал, что он дал от записки (засыпки? —