Суть названного дела заключалась в следующем. Осенью 1606 г., между 23 августа и 13 сентября, игумен Троице-Сергиева монастыря бил челом Василию Шуйскому в том, что крестьяне черной Вотцкой волости, Галицкого уезда, «вступаютца насильством» в угодья и пожни монастырской «вотчинки» и хотят теми угодьями и сенными покосами «завладеть насильством». В свою очередь крестьяне Вотцкой волости 23 августа того же года били челом царю, обвиняя Троице-Сергиев монастырь в том, что он «отнял у них… черные земли лесу и покосных болот... насильством». Разбор дела в Галицкой четверти 13 сентября 1606 г. закончился победой монастыря, получившего соответствующую грамоту[1532]. Крестьяне, однако, не прекратили борьбы, и в результате обыска, произведенного в «115 году» (1606–1607 гг.), Шуйский был вынужден вернуть крестьянам захваченную у них монастырем землю, выдав «правую» грамоту (от 19 апреля 1608 г.), которой аннулировалась предшествующая грамота, утверждавшая землю за монастырем[1533].
Развернувшаяся во время восстания Болотникова борьба между крестьянами Вотцкой волости и Троице-Сергиевым монастырем явилась попыткой крестьян вернуть себе землю, захваченную у них монастырем в 90-х годах XVI в. (по словам крестьянской челобитной, землю «во 107 году отнял у них Троице-Сергиева монастыря села Гнезделова прикащик»). Вотцкие крестьяне дважды пытались и раньше сделать это, но оба раза неудачно, причем в 1601 г., по предписанию Бориса Годунова, «Вотцкие волости крестьян Якушка Еремеева с товарыщи» было даже велено «за ослушание и насильство бити кнутьем, а бив кнутьем велено вкинуть в тюрьму»[1534].
Так борьба крестьян Вотцкой волости за землю отражает в своем развитии общий ход борьбы между крестьянами и феодалами в конце XVI — начале XVII в. — борьбы, завершившейся восстанием Болотникова.
Важнейший материал, характеризующий социальную природу восстания Болотникова, содержится в «Послании дворянина к дворянину». Этот, литературный по форме, памятник по существу является источником, излагающим с точностью документа акт расправы восставших крестьян с крепостником-помещиком.
Языком раешника автор «Послания» Иван Фуников сообщает своему корреспонденту, что ему «и не переписать своих бед»: «розван (!) что баран, разорен до конца, а сед, что овца. Не оставили ни волосца животца, и деревню сожгли до кола, рожь ратные пожали, а сами збежали. А ныне воистину живем в погребище и кладем огнище, а на ногах воистину остались одне голенища и отбились голенища. Зритель, государь, сердцам бог: не оставили шерстинки, ни лошадки, ни коровки, а в земли не сеяно ни горстки; всего у меня было живота корова и та не здорова: видит бог, сломило рог. Да, бог сердца весть, нечего есть»[1535].
Этот перечень «бед» Ивана Фуникова наполняет живым содержанием формулу об антикрепостническом характере восстания Болотникова. Вся ненависть восставших обрушивается на помещичий двор, на имущество помещика и, наконец, как мы видели выше, и на него самого. Замечательны такие детали, как то, что восставшие крестьяне «деревню сожгли до кола», что у помещика «не осталось ни лошадки, ни коровки» и что он, возвратившись к себе в деревню после поражения восстания, нашел вместо сожженного помещичьего дома лишь «погребище», где ему и пришлось поселиться. Наконец, особый интерес представляет то, что содержится в «Послании» по вопросу об основе основ феодальной экономики — о земле. В «Послании» отложились как бы два главных момента в развитии восстания: начальный, когда «рожь ратные пожали, а сами збежали», т. е. момент захвата отрядами восставших помещичьей пашни вместе с посеянной на ней рожью, и последующий за этим момент, когда в обстановке восстания, ликвидировавшего барщину и прочие повинности крестьян, помещичья пашня перестает обрабатываться: «в земли не сеяно ни горстки». Иван Фуников заканчивает свое «Послание» характерными строками: «Не прогневайся, что не все беды и разорения пишу: не бо ум мой постигнути или писанию передати возможет, да и тебе скорбь на скорбь не наложу. Твоя ж и моя вся взята быша без останка»[1536]. В этом откровенном признании отражена вся сила удара, который был нанесен крепостникам-помещикам восстанием Болотникова.
Свидетельством удара, нанесенного восстанием Болотникова крепостническому строю отношений в деревне, являются также челобитные помещиков Василию Шуйскому, относящиеся ко времени восстания, с жалобами на свое разорение от действий восставших.
Образцом такого рода челобитных является челобитная служилых татар Б. Собанина и И. Девлеткозина от апреля 1607 г., в которой челобитчики заявляют царю, что их «поместейца в Московском уезде, и в Коломенском, и в Боровском, и то, государь, от твоих государевых изменников розорены без остатка»[1537]. Другой помещик, тулянин С. Ушаков, указывает на то, что он «разорен без остатку: твое царское жалованье поместейце у меня было на Туле и то пусто, а животишка, государь, мое розграбили твое государевы изменники Самолко Хохоновской с товарыщи без остатку»[1538]. Этот процесс «разорения» помещиков во время восстания Болотникова принял столь крупные размеры, что вынудил правительство Шуйского предпринять для поддержки таких помещиков ряд чрезвычайных мер в виде издания указов о выдаче денежного и хлебного «корма» «детям боярским разореным»[1539].
Если ко всему сказанному добавить еще такое явление, как рост побегов крестьян в 1606–1607 гг., имевший место в тех уездах, которые оставались под властью Шуйского, то получится достаточно определенная картина социальной природы восстания Болотникова, его антикрепостнической сущности.
Если по своей объективной сущности восстание Болотникова было восстанием крепостных крестьян против феодального гнета, то идеологической оболочкой восстания Болотникова был лозунг «царя Димитрия».
Источники неоднократно отмечают эти «царистские» моменты в движении Болотникова. Так, в «Карамзинском Хронографе» политическая позиция участников восстания Болотникова выражена формулой: «...стояли за царя Дмитрея и за племянника его Петрушку»[1540]. По свидетельству грамоты патриарха Гермогена, в «листах», которые рассылались восставшими по городам, население городов призывалось «целовати крест мертвому злодею и прелестнику Ростриге, а сказывают, его проклятого жива»[1541]. Церемония целования креста на имя «царя Димитрия» являлась актом, оформлявшим присоединение данной местности или города к восстанию Болотникова. По характеристике «Карамзинского Хронографа», «прелесть и смута» в Украинных, Польских и Северских городах начались с того, что «по городам от царя Василья отложились и целовали крест царю Дмитоею Ивановичу всеа Русии»[1542]. Совершенно так же изображает начало восстания Болотникова и английская записка, по словам которой восставшие города «отказались от своей присяги нынешнему государю и принесли новую присягу предполагаемому в живых Димитрию»[1543]. Наконец, из грамоты патриарха Гермогена в Казань от 22 декабря 1606 г. мы узнаем и о самой процедуре целования креста «царю Димитрию», состоявшей в том, что все жители данного города «целовали... крест по записи царевичу Дмитрею Углецкому» (т. е. «царю Димитрию». — И. С.)[1544].
Если целование креста «царю Димитрию» играло роль акта присоединения к восстанию Болотникова, то отказ целовать крест «царю Димитрию» означал разрыв данного лица с восставшими и переход его на сторону врагов восстания. Так, князь Бахтеяров-Ростовский и его сторонники были «побиты» в Путивле именно «за то, что Вору крест не целовали»[1545]. Та же участь едва не постигла сборщика «даточных» людей для Василия Шуйского — Петра Благово: завербованные им «даточные» люди, перешедшие на сторону противников Шуйского, обвинили П. Благово в том, что он «царю Дмитрею креста не целовал и их к кресту не приводил»[1546].
Вера в «царя Димитрия» была в равной мере присуща и самому Болотникову, считавшему себя «большим воеводой» «царя Димитрия» (Буссов). Недаром в польских источниках Болотников фигурирует под именем «гетмана царя Димитрия» (Hetman Dymitrów)[1547], а одна из разрядных записей называет его «боярином» «царевича» Петра[1548].
Приведенные данные ярко демонстрируют «царистские» черты в движении Болотникова[1549].
«Царистская» идеология — важнейшая черта крестьянских движений в России XVII–XVIII вв. «...Говоря о Разине и Пугачеве, никогда не надо забывать, что они были царистами: они выступали против помещиков, но за «хорошего царя». Ведь таков был их лозунг»[1550]. Эта сталинская формула, вскрывающая сущность идеологической оболочки восстаний крестьян в России против феодального гнета, целиком приложима и к восстанию Болотникова.
В отличие от средневековых крестьянских движений в Западной Европе, где классовая борьба носила «религиозный отпечаток», а «интересы, потребности и требования отдельных классов скрывались под религиозной оболочкой»[1551]