Разобщенность отдельных районов восстания, отсутствие руководства их действиями со стороны руководителей восстания в огромной степени ослабляли эффект борьбы восставших крестьян, холопов, городских низов, создавая вместе с тем возможность для Василия Шуйского посылать свои войска против отдельных городов и районов и таким образом подавлять восстание по частям (именно в этом состоял план подавления восстания Болотникова, провозглашенный Шуйским после поражения Болотникова под Москвой в декабре 1606 г.).
Стихийность, характеризующая борьбу восставших крестьян и холопов, наложила свой отпечаток и на самое ядро восстания Болотникова, на его войско. При всем мужестве и стойкости, проявлявшихся крестьянами и холопами в боях с воеводами Шуйского, войско Болотникова не было единой и целостной военной организацией. Холопы, черные и владельческие крестьяне, мелкие посадские люди, казаки, стрельцы, наконец, определенные группы служилых людей — дворян и даже отдельные бояре и князья — таков неполный перечень социальных элементов и групп, представленных в войске Болотникова. Этой множественности социальной соответствовала и организационная раздробленность, превращавшая войско Болотникова в совокупность отдельных отрядов и групп, со своими «начальниками» и «воеводами», далеко не всегда склонными подчиняться «большому воеводе» — Болотникову.
Такой характер войска Болотникова являлся источником его слабости. Если в моменты успехов и побед все эти мелкие и крупные военные единицы еще удерживались в рамках войска Болотникова, то осложнение обстановки сразу же вызывало к жизни центробежные тенденции, приводившие к разрыву с Болотниковым отдельных частей его войска и переходу их на сторону Василия Шуйского («измены»). Вместе с тем такая структура войска Болотникова создавала возможность для проникновения в лагерь восстания политических авантюристов. Если среди сохраненных источниками имен активных участников восстания Болотникова мы находим немало стойких и верных до конца участников борьбы, как Ю. Беззубцев, Нагиба, Федор Берсень («смутивший» Вязьму и Можайск), Лаврентий Кологривов (бывший воеводой в восставшем Алексине), «атаман Аничкин» (о котором сообщает Исаак Масса) и др., то наряду с этим в лагере Болотникова подвизались такие лица, как князья Шаховской и Телятевский, авантюристический характер деятельности которых очевиден. С восстанием Болотникова связал свои первые политические шаги и Иван Заруцкий[1561]. Типичным авантюристом является и польский шляхтич Кохановский (которого русские источники называют «Самойла Хахановский»). Попав в Москву в 1600 г. вместе с посольством Льва Сапеги, Кохановский остался в России, был, по свидетельству А. Стадницкого, «воеводой в Ельце», «потом от нынешнего великого князя (т. е. Василия Шуйского. — И. С.) был поставлен воеводой в Коломне», а затем, говоря словами того же А. Стадницкого, «увидя силу противной стороны (т. е. Болотникова. — И. С.), передался ей»[1562]. «Карамзинский Хронограф» называет Самойла Хахановского среди лиц, захваченных в Туле вместе с Болотниковым[1563]. А из одной челобитной (тульского помещика С. Ушакова) мы узнаем, что поместье челобитчика «разграбили твое государевы изменники Самолко Хохановской с товарыщи»[1564], что проливает свет на мотивы, побудившие Кохановского-Хахановского связать свою судьбу с Болотниковым. Всем этим политическим авантюристам, пытавшимся использовать восстание Болотникова для достижения своих целей, интересы восставших крестьян и холопов были глубоко чужды, и поэтому они, примыкая на определенном этапе к восстанию и выдвигаясь в «воеводы» и «начальники» в войске Болотникова, затем с легкостью изменяли Болотникову и порывали с восстанием в тот момент, когда считали это выгодным, превращаясь из участников восстания в его врагов[1565].
Природа восстания Болотникова, как стихийного восстания крестьян и холопов, определила собой и тактику его руководителей в борьбе против Василия Шуйского.
Тактика Болотникова не может быть понята и правильно оценена вне лозунга о «хорошем царе» — «царе Димитрии».
Подобно тому как с идеей «хорошего царя» восставшие крестьяне и холопы связывали свои мечты и надежды на будущую свободную жизнь, подобно этому и успех в борьбе против Василия Шуйского Болотников и другие руководители восстания связывали с «царем Димитрием», прихода которого «из Литвы со многими людми», убежденно, но тщетно Болотников ждал и осаждая Москву и в осажденной Туле, отражая приступы воевод Василия Шуйского.
Эти черты тактики Болотникова особенно ярко демонстрируют, какое значение для хода и исхода восстания Болотникова имела идея «хорошего царя». Расчеты Болотникова на приход «царя Димитрия» являлись выражением и проявлением именно этой идеи. Но как раз поэтому они были столь же утопичны, как и сама идея «хорошего царя».
По выразительному замечанию «Карамзинского Хронографа», «тово вор[а], ково называли царевичем Димитрием, нигде в те поры и не объявился»[1566]. Восстание Болотникова (совпавшее по времени с мятежом польской шляхты против Сигизмунда III — так называемый «Рокош Зебжидовского»)[1567] проходило и вне какого бы то ни было вмешательства польско-литовских сил в эту борьбу. Эту черту восстания Болотникова ярко характеризует Сказание, найденное М. Н. Тихомировым, где, в рассказе о битве на Пчельне, автор Сказания специально отмечает, что «не бысть бо тогда на той брани ни единаго иноверного, но все едина Русь межь собою побишася»[1568]. Это свидетельство русского источника подтверждается данными польских источников, где мы имеем по данному вопросу столь авторитетное свидетельство, как заявление князя Р. Рожинского — фактического руководителя войска Лжедмитрия II. Заявление это находится в письме Рожинского князьям В. В. Голицыну и И. С. Куракину от 14 апреля 1608 г. Призывая князей примкнуть к Лжедмитрию II, Рожинский подчеркивает коренную разницу между движением Лжедмитрия II и восстанием Болотникова, указывая вместе с тем и на отрицательное отношение поляков к восстанию Болотникова.
«Да и о том вам великим бояром и воеводам рассудить себе: которые воры были преж сего назывались в Путивле и на Туле царевичами, бывал ли к ним кто наш полской или литовской хоти один человек служить? А ныне, проведав подлинно про государя вашего прироженного Московского великого государя ц. и в. к. Дмитрея Ивановича в. Р., не токма что мы, а вся Полская и Литовская земля идет служить государю вашему ц. и в. к. Дмитрею Ивановичю в. Р.»[1569]
Итак, ни один «польский или литовский человек» (за единичными исключениями вроде С. Кохановского) не служил с теми «ворами», которые «назывались в Путивле и на Туле царевичами», т. е. с Болотниковым и «царевичем» Петром. Иными словами, объективно и фактически борьба велась и решалась теми силами, которые были в руках Болотникова, именно ими и только ими. Между тем «царистская» психология руководителей восстания Болотникова сковывала их активность, заставляя их мечтать о приходе «царя Димитрия», вместо того чтобы использовать с максимальной активностью те силы, которыми обладали они сами[1570].
Отрицательное действие идеи «хорошего царя» сказывалось особенно сильно в последнем этапе восстания Болотникова. Если на первых порах лозунг «царя Димитрия» являлся одним из средств вовлечения в восстание новых слоев и групп населения, то по мере дальнейшего развития восстания это мобилизующее значение лозунга «царя Димитрия» все больше отступало на задний план и на передний план выступали те моменты, которые превращали лозунг «хорошего царя» в реакционную утопию, создавая и укрепляя иллюзии о том, что освобождение от «лихих бояр» и Василия Шуйского крестьянам и холопам принесет «царь Димитрий», а не их собственная борьба против своих господ.
Вместе с тем отсутствие в лагере Болотникова реального носителя имени «царя Димитрия» давало возможность и было использовано Шуйским для разложения сил восставших крестьян и холопов при помощи различных пропагандистских мероприятий, как путем распространения версии о «новом чудотворце царевиче Димитрии», так и разоблачениями о том, что правивший на Москве под именем «царя Димитрия» в действительности являлся самозванцем, Гришкой Отрепьевым и был убит в мае 1606 г. Воздействие этой пропаганды было тем сильнее, что тот факт, что «на Москве Гришку Розстригу убили миром всем», был широко известен. Болотников же, несмотря на все его усилия, не мог показать ни делегатам от москвичей осенью 1606 г., ни жителям осажденной Тулы осенью 1607 г. живого и осязаемого «царя Димитрия».
В борьбе между Болотниковым и Шуйским решающее преимущество феодалов по сравнению с восставшими крестьянами и холопами состояло в том, что феодалы опирались в этой борьбе на крепостническое государство и могли использовать против восставших всю мощь государственной машины с ее армией и тюрьмами, финансами и чиновниками, церковью и прочими средствами идеологического воздействия на массы.
В своей статье «Лев Толстой, как зеркало русской революции» Ленин, рассматривая Толстого как выразителя «тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России», дает следующую характеристику основных черт, характеризующих классовую борьбу крестьянства:
«Противоречия во взглядах Толстого, с этой точки зрения, — действительное зеркало тех противоречивых условий, в которые поставлена была историческая деятельность крестьянства в нашей революции. С одной стороны, века крепостного гнета и десятилетия форсированного пореформенного разорения накопили горы ненависти, злобы и отчаянной решимости. Стремление смести до основания и казенную церковь, и помещиков, и помещичье правительство, уничтожить все старые формы и распорядки землевладения, расчистить землю, создать на место полицейски-классового государства общежитие свободных и равноправных мелких крестьян, — это стремление красной нитью проходит через каждый исторический шаг крестьян в нашей революции…