Примечания эти в той редакции, в какой они имеются в Судебнике издания 1768 г., послужили основой еще для одной легенды, имевшей целью доказать недостоверность текста Уложения 9 марта 1607 г. Автором этой легенды является П. Н. Милюков. Касаясь вопроса о достоверности Уложения 9 марта 1607 г. и присоединяясь к мнению Карамзина о недостоверности татищевского текста, П. Н. Милюков выдвинул новое доказательство в пользу своего взгляда на Уложение 9 марта, заявив, что в тексте этого документа есть бесспорная вставка, сделанная Татищевым. Вставкой этой, по Милюкову, являются слова: «Царь Борис Федоровичь те книги оставил да не совсем, [так] что судии не знали, как по тому суды вершити». Расценивая сделанное им открытие как «обстоятельство, ускользнувшее от исследователей», П. Н. Милюков подчеркивает, что «уже сам Татищев заметил в примечании…, что слова эти прибавлены им самим, чтобы напомнить об указе 1601 г.»[1595]
В доказательство правильности своего утверждения П. Н. Милюков приводит примечание Татищева к тому месту Уложения 9 марта, которое он объявил вставкой Татищева. Примечание это (в редакции издания 1768 г.) гласит: «Сие я на тот закон § 166 п. С напомнил, и подлинно разумети было нельзя»[1596].
Как мы видели, Милюков истолковывает это примечание как признание самого Татищева, что слова «Царь Борис и т. д.» являются сознательно сделанной им, Татищевым, вставкой — ссылкой на годуновский закон 1601 г. Однако толкование Милюкова, рассматривавшееся им как пример его исследовательской проницательности, является примером совсем иного рода и может служить образцом грубой ошибки в толковании текста.
В действительности смысл примечания Татищева не имеет ничего общего с тем, какой вкладывает в него Милюков. В соответствии с широко применявшейся Татищевым системой взаимных ссылок в примечаниях к тексту Судебника, Татищев и данным примечанием напоминает о своем примечании к тексту закона 1601 г., где он, Татищев, между прочим, ссылается на ту оценку закона 1601 г., которая давалась этому закону во введении к тексту Уложения 9 марта 1607 г., соглашаясь с правильностью этой оценки.
Верно понять смысл примечания Татищева к словам «Царь Борис и т. д.» можно уже и по изданию 1768 г. (если, конечно, не подходить к тексту с предвзятой точки зрения). Однако издание 1768 г. облегчало возможность неправильного истолкования текста Татищевского примечания. Ибо примечание С к § 166[1597], на которое ссылается Татищев в примечании к Уложению 9 марта 1607 г., в издании 1768 г. дано в неисправной редакции, в частности в тексте примечания отсутствует ссылка на Уложение 9 марта 1607 г.
Обращение к той рукописи, по которой печатается публикуемый ниже список, дает возможность полностью установить действительный смысл примечания Татищева к тексту Уложения 9 марта 1607 г.
Прежде всего само это примечание имеет иную редакцию: «Сие я на оной закон § 170, п. С напомнил, что веема смятно сочинен». Обращаясь теперь к примечанию С к § 170, т. е. к закону 1601 г.[1598], мы читаем там следующее: «Сие[1599] хитрое сего государя затемнение закона, как после царь Василий сказал, что не могли точно разуметь; ему были причины ко утверждению себя на престоле такие коварства употреблять: 1) выше п. а § 169 показано, что сей закон противо его разумения для приласкания токмо велмож; 2) чтоб тою темнотою велмож в нерешимые вражды ввести и отнять способы противо его соглашатся;
3) чтоб состояло в его воли оной толковать, как он хочет кого оправдать или обвинить. Французский историк Туанус поставляет его в коварствах Кромвелю другим таким превосходисшим (?) и что правила Махиавелевы никто боле как в действе изъявил[1600]; монах Иосиф сказует, что он тому, которого погубить намерялся, наиболее ласкал и за великого приателя почитал, а погуби, со слезами лицемерно сожалел и тяжкою клятвою ево невинность утверждал, колико тайно людей погубил украдучи, что и до днесь никто не знает, где делись и как украдены[1601].
Таковых и в наши времена мне неколико случилось знать, яко Иван Милославской, Петр Толстой и Остерман, веема хитро свое коварство закрывать и погубление на других отводить умеюсчих. Да где их все ухисчрение? Не все ли с их жизнью, славою и честию погибло, а поношение во век пребудет»[1602].
Итак, обвиняя Бориса Годунова в сознательном «затемнении закона», Татищев ссылается в подтверждение правильности своей оценки закона 1601 г. на то, что такую же оценку этого закона дал и «царь Василий» (т. е. Василий Шуйский) в Уложении 9 марта 1607 г., и цитирует — точнее, приводит в своей передаче — соответствующее место из введения к Уложению 9 марта. В свою очередь в примечании к Уложению 9 марта Татищев напоминает о том, что на данное место этого закона он уже ссылался в примечании к закону 1601 г.
Таким образом, примечания Татищева не только не доказывают наличие «вставки» в тексте введения к Уложению 9 марта 1607 г., но, напротив, указывают на то, что Татищев рассматривал текст введения, как то, что «царь Василий сказал».
Версия Милюкова о вставке, сделанной Татищевым в текст введения к Уложению 9 марта 1607 г., историографически является продолжением и развитием взглядов Ключевского.
Ключевский, как известно, предложил свое решение вопроса о достоверности Уложения 9 марта. Объявив «недоразумением» обвинение Татищева в «подделке» текста указа, Ключевский объяснил «необычные обороты речи» и «другие странности» Уложения 9 марта тем, что вводная часть закона — «доклад» — дошла до нас не в подлиннике, а «в сокращенном изложении». Суть этого «сокращения», по Ключевскому, состояла в том, что, вместо того чтобы воспроизводить имевшиеся в «подлинном докладе» выдержки из указов 1597, 1601 и 1602 гг. о беглых, Татищев, которому «не хотелось переписывать этих длинных выдержек», «изложил доклад своими словами и с собственными пояснениями, основанными на предрассудке, будто за пять лет до указа 1597 г. по внушению Бориса Годунова издан был закон, прикрепивший крестьян к земле»[1603]. Предлагая такое решение вопроса об Уложении 9 марта 1607 г., Ключевский, несомненно, исходил из действительно имевших место в подготовленном Татищевым издании Судебника случаев сокращения подлинного текста. Как на пример такого рода сокращения можно указать на статью 6 Судебника 1550 г.
В издании 1768 г. эта статья имеет следующий вид: «Кто виноватой солжет на судью, и обыщется про то до пряма, что он солгал, и того жалобника [челобитчика] осверх его вины казнити [наказати]»[1604]. Сопоставление приведенного текста с подлинным текстом Судебника 1550 г. показывает наличие в Татищевском издании двух сокращений: 1) Татищев заменил обобщающим термином «судья» перечень подлинника: «а кто виноватой солжет на боярина, или на околничего, или на дворецкого, или на казначея, или на диака, или на подьячего», и 2) опустил конец статьи, где говорится о торговой казни, которой должен быть подвергнут виновный: «и того жалобника, сверх его вины, казнити торговою казнию, бити кнутьем да вкинути в тюрму»[1605].
Произведенные Татищевым сокращения в тексте статьи 6[1606] однако, вовсе не результат того, что ему «не хотелось переписывать» подлинный текст, а, если так можно выразиться, сознательный археографический прием Татищева, специально оговоренный им в примечаниях. Так, по поводу первого из сокращений Татищев замечает: «Здесь також писано боярин, окольничей, Дворецкой, казначей, дьяк и подъячей, что излишне, как я везде едино судьа вместо всех положил, чтоб плодовитостью непотребною не распространять»[1607]. Точно так же мотивировано Татищевым и второе сокращение текста. В примечании к статье 33 Судебника, оканчивающейся также формулой о торговой казни, Татищев объясняет мотивы, по которым он в других статьях опускал это окончание: «Сие окончание, есть-ли судящие возьмут лишнее, или на судей кто в лишнем взятье лживо покажет, во многих статьях во избыток писано, а довольно одного положить, чтоб ошибкою смятения не нанести, для того я в следующих онаго более не писал»[1608].
Таким образом, в обоих случаях перед нами сознательное редактирование текста, мотивированное и точно оговоренное Татищевым. Совершенно иной характер имеет отношение Татищева к тексту Уложения 9 марта 1607 г. Ни в подстрочных примечаниях, представляющих по сути дела детальный комментарий к закону, ни в итоговом «Нотабене», где Татищев дает общую оценку Уложения 9 марта 1607 г., Татищев не делает ни одного намека на какие-либо изменения, сделанные им в тексте закона (хотя и отмечает свое несогласие с отдельными положениями Уложения 9 марта 1607 г.). Общая же чрезвычайно высокая оценка Татищевым Уложения 9 марта 1607 г., которое, по Татищеву, «конечно более в себе разума и справедливости заключает, нежели в сочиненном Печатном»[1609], исключает возможность проведения Татищевым в тексте этого закона редакционной правки, подобной той, какая им была произведена над текстом статьи 6 Судебника 1550 г.
Таким образом, ни «открытие» Милюкова, ни предположение Ключевского не имеют под собой объективной основы ни в тексте Уложения 9 марта 1607 г., ни в Татищевских примечаниях к нему.
Историография вопроса об Уложении 9 марта 1607 г. на протяжении всего XIX в. — от Карамзина до Платонова — идет (за отдельными исключениями, вроде Костомарова) под знаком более или менее скептического отношения к этому памятнику как историческому источнику. Лишь в советской историографии, в работах С. Б. Веселовского