И. С.); а вора учали величать, которой называетца царевичем Дмитреем, что он Москву взял, а с ним де пришло многое множество людей; и на кабаке за него чаши пили, а его Петра хотели убить до смерти и ко кресту привесть». Сам Петр Благово оказался весьма стойким сторонником Василия Шуйского, отказался присоединиться к котельничанам и, по его словам, «купя за свои денги двое лошадей, и хотел ночи от них утечь». Но позиция ратных людей пермичей оказалась диаметрально противоположной позиции их начальника: «И пришед к нему пермитин Пантелейко с товарыщи да его Петра поймали, а говорили: что ж царю Дмитрею креста не целовал и их ко кресту не приводил?» Объяснение Петра Благово с «даточными» людьми кончилось тем, что «тот де Пантелейко с товарищи его Петра привели к образу, что ему их ждати в Еранске». Таким образом, ратные люди открыто присоединились к сторонникам «царя Дмитрея» и, очевидно, решили задержаться в Котельниче, предложив П. Благово ехать дальше одному по Московской дороге и дожидаться их в городе Яранске. Петр Благово решил попытаться и на этот раз удержать в своих руках «даточных» людей («и он их в Еранске дождался»). Здесь П. Благово сделал попытку ускорить продвижение своего отряда к Москве, предложив ратным людям, «чтоб они под себя купили лошади для поспешенья». Но и в этом его постигла неудача, так как ратные люди отказались покупать лошадей, пока не выяснится обстановка, заявив, что «им лошадей до прямой вести не купливать». Все же П. Благово двинулся дальше к городу Козьмодемьянску, но «на дороге» их встретил некий «сын боярский Василей Вакулов» и сообщил, что «стоят под Нижним воры и гонцов имают и водят в Путимль, а иных побивают». Это сообщение заставило П. Благово повернуть обратно, к городу Санчурску. Новый план П. Благово заключался в том, чтобы вывести свой отряд из охваченного восстанием района и попытаться пройти к Москве с севера. Но когда он сообщил о своих намерениях ратным людям: «учал ратным людем говорить, чтоб им идти на Унжу да на Галич», то «Пантелейко с товарыщи ему отказали и с ним не пошли, и его Петра хотели убить». После этого П. Благово не оставалось ничего другого, как бежать, «и он Петр поехал от них на Унжу», а затем и в Москву.
Рассказ П. Благово рисует как бы в разрезе, произведенном вдоль Московской дороги, жизнь целого огромного района Русского государства: от Перми до Нижнего-Новгорода. Весь этот район выступает перед нами охваченным острой борьбой. Характерной чертой этой борьбы является то, что в нее оказываются втянутыми широкие массы городского населения. Наиболее ярко это выступает в событиях в Котельниче. Здесь в рассказе П. Благово представлена целая галерея различных представителей посада: от городового приказчика до попа и стрельца, за которыми стоит безымянная, но от этого нисколько не менее реальная масса посадских черных людей, обозначенных в челобитной П. Благово под именем «многих людей». Колоритная сцена в кабаке, с поднятием чаш за «царя Дмитрея», является лучшим показателем массовости той «измены» среди котельничан, на которую жаловался Петру Благово староста Котельнича. Это последнее обстоятельство раскрывает другую, не менее важную и существенную сторону положения в Котельниче. «Котелничей староста Митька Крушаков», т. е. земский староста города Котельнича, с полным основанием может рассматриваться нами как представитель верхов посадского населения, тех зажиточных кругов («лучших людей», по терминологии того времени), из среды которых выходили представители выборных земских властей. Враждебное отношение Котельнического старосты к движению посадских людей является одним из проявлений тех противоречий, которыми характеризуется социальная обстановка в русских городах XVI–XVII вв. В этом отношении борьба среди посадских людей города Котельнича демонстрирует те же черты и тенденции, что и в других городах того времени, когда «лутчие люди, пометав домы своя», разбегались, а «чернь» целовала крест «царевичу князю Дмитрею Ивановичу»[581].
Позиция «ратных людей» пермичей из отряда П. Благово вполне соответствует той расстановке сил, которую рисуют показания П. Благово. Будучи набраны из числа черных людей Перми и Пермского уезда, «даточные» люди примкнули и активно участвовали в борьбе, кипевшей в тех городах, мимо которых двигался их отряд. Нет данных, позволяющих раскрыть характер той первой стычки между ратными людьми, с описания которой П. Благово начинает свой рассказ. Вряд ли, однако, она была простой «дракой». Вероятнее допустить, что «драться и из лука стрелять» ратных людей заставили более глубокие причины.
Царская грамота квалифицирует поведение «даточных» людей пермичей как «воровство», указывая, что «ратные люди своровали, на нашу службу не пошли». Вместе с тем из нее можно узнать и о дальнейшей судьбе этих ратных людей: они «из Санчурского воротилися» обратно в Пермь.
Расценивая поведение ратных людей как заслуживающее «нашия опалы» (от наложения которой царь отказывается по случаю победы над Болотниковым), грамота Василия Шуйского требует от пермичей недопущения в дальнейшем подобных случаев: «а которые воры учнут вперед такия же воровские речи затевать и вмещать и писмами прелщати, и они б тех воров имали и приводили к вам (пермским воеводам. — И. С.), а вы б их сажали до нашего указа в тюрму». Эта инструкция пермскому воеводе показывает, что Василий Шуйский считал весьма реальной перспективу новых «воровских» выступлений среди пермичей (царь прямо предписывает: «а что у вас учнеться делать и вы б о том писали к нам к Москве подлинно»). Вместе с тем такая оценка положения в пермских городах заставляет признать, что «пермитин Пантелейко», которого П. Благово изображает зачинщиком всех действий ратных людей, был подготовлен к этой роли еще в своем родном городе.
В каком отношении стоит борьба пермских и вятских «мужиков» к восстанию Болотникова? Несомненно, что события, развертывавшиеся под Москвой, оказывали сильное влияние и на Вятку и на Пермь. Недаром в Котельниче «вора учали величать, которой называетца царевичем Дмитреем, что он Москву взял». Но вместе с тем несомненно также и другое: что борьба внутри северных городов развертывается в своих особых формах и вокруг иных вопросов, чем в непосредственно охваченных восстанием Болотникова районах. Поэтому те же, что и у Болотникова, «царистские» моменты в выступлениях вятчан и пермичей за «царя Дмитрия» являются идеологическим выражением иных интересов, иной программы борьбы.
Обстановка в другом северном районе — на Двине — в начальный период восстания Болотникова очень хорошо характеризуется грамотой Василия Шуйского на Вагу от 18 июля 1606 г. В этой грамоте царь предписывал двинским земским судьям и целовальникам принять меры с целью недопущения расправы с неким Яковом Якушкиным, посланным на Вагу, как выражается грамота, «для наших всяких дел и для бережения крестьяном» (из другой грамоты видно, что Я. Якушкин занимался на Ваге денежными сборами и проверкой состояния вооружения в важских городках)[582], а также для приведения «важских крестьян» к присяге Василию Шуйскому.
Расправа угрожала московскому приказному со стороны тех самых важан, которых он должен был «оберегать». По словам сына Якова Якушкина (ответом на челобитье которого и является грамота), группы важан, очевидно находившихся в Москве, «сведали то, что отцу его велено быть к нам к Москве, и они де умисля да послали от себя на Вагу товарищев своих дву человек, Онику Миклякова да Ермилку Клементиева, к своим друзьям и заговорщиком, а велели де отца его и с людми на дороге убить и разграбить».
Челобитчик просил царя «велити отца его Якова Якушкина с Ваги провадети, чтобы ему от тех воров и от их друзей и заговору на Ваге и на дороге грабежу и убивства не было»[583].
Изложенный документ интересен в двояком отношении. Во-первых, он свидетельствует о том внимании, с каким «важские крестьяне» следили за ходом событий через своих земляков, находившихся в Москве. Вместе с тем расправа, угрожавшая Якову Якушкину со стороны важан, указывает на то, что и в этой части Русского государства обстановка была достаточно напряженной, а борьба между черным крестьянским населением и представителями царской администрации достигала большой остроты.
Гораздо крупнее по масштабам и ярче, чем в Перми и Вятке, была борьба в Пскове. Одна из летописных повестей («О смятении и междоусобии и отступлении пскович от Московского государства») определяет положение в Пскове как «смердов самовластие»[584]. Эта характеристика, хотя и исходящая из кругов, враждебных псковским городским низам, очень точно схватывает существо борьбы в Пскове. Действительно, классовый характер борьбы нигде не выступает с такой силой и категоричностью, как в борьбе между псковичами.
В «Псковском летописце», составленном «тщанием и трудами» дьячка Богоявленской церкви из Бродов «Андрюшки Ильина по реклу Козы», боровшиеся в Пскове силы определены следующим образом: «И с тех мест развращение бысть велие во Пскове, болшии на менших, меншии на болших, и тако бысть к погибели всем»[585]. Эта общая формула может быть легко конкретизирована. Так, классовое лицо «больших» людей отчетливо вырисовывается в рассказе о том, как «царь Василей Шуйской прошал денег с гостей, славных мужей и великих мнящихся перед богом и человеком богатьством кипящих»[586]. В другом случае, осуждая «больших» людей за то, что «болшие люди во всегородную (избу. — И. С.) не ходили, гнушалися и смеялися и дома укрывалися; и в совет позывали («больших» людей. — И. С.), и оне не ходили, и давали волю мелким людем и стрельцом и казаком и поселяном во всем»[587]