И. С.) пришел боярин и воеводы со всеми людьми и з снорядом под Царицын и. . город и острог взяли и государевых изменников — царицынских людей и их ж он и детей побили и поймали, а иные в степь побежали»[723].
Таким образом, события в Царицыне, о которых говорится в челобитной Акинфовых, относятся к значительно более раннему времени, чем это представлялось А. А. Гераклитову, ибо к октябрю 1607 г. восстание в Царицыне было уже подавлено Шереметевым. Точно так же и появление «царевича» Ивана-Августа в Астрахани произошло значительно раньше лета 1608 г.: мы видели, что в июле 1607 г. он уже шел по Волге из Астрахани к Москве.
Обращение к материалам миссии кармелитов дает возможность точно датировать начало восстания в Царицыне. Мы видели, что оно произошло 24 мая (3 июня) 1607 г. Материалы миссии кармелитов вместе с тем подтверждают и сообщение челобитной Акинфовых о судьбе их отца — царицынского воеводы.
Как указывают кармелиты, поводом к восстанию в Царицыне явился слух о том, что «царь Димитрий» жив. Но это был именно повод, ибо к тому времени обстановка в Царицыне была настолько накалена, что все предпосылки для восстания уже были налицо.
К такому заключению приводят те данные, которые содержатся о положении в Царицыне в «Житии астраханского епископа Феодосия».
А. А. Гераклитов считает одним из показателей относительного спокойствия в Царицыне до лета 1608 г. то, что «осенью (1607 г. — И. С.) предпринял свое путешествие в Астрахань назначенный туда архиепископом Феодосий, заболевший не доезжая Царицына, скончавшийся и погребенный в этом городе в декабре 1607 г.»[724]. В данном случае, однако, А. А. Гераклитов, очевидно, оказался введенным в заблуждение ошибочной датировкой времени путешествия и смерти Феодосия, имеющейся в ряде работ местных астраханских историков[725].
Непосредственное обращение к «Житию Феодосия» (где и сохранилась дата его смерти) заставляет совершенно иначе взглянуть на обстановку в Царицыне в момент смерти Феодосия. По словам «Жития», Феодосий вскоре по воцарении Василия Шуйского был «с великою честию» отпущен царем и патриархом в Астрахань. «И не доспевшу ему града Астрахани, во граде Царицыне изнемог болезнию, ту же и преставися в лето 7115-го году декабря в 18 день и не погребен бысть многое время, и поставиша мощи его в церкви непогребены. И во 116-м году лучися ехать боярину Федору Ивановичю Шереметеву с острова Балчик вверх по реке Волге, и с собою тело святого Феодосия архиепископа взя и во град Казань привезе и погребению вдаде»[726].
Таким образом, Феодосий умер 18 декабря 1606 г., причем вплоть до прихода в Царицын Ф. И. Шереметева его тело оставалось непогребенным. Текст «Жития» составлен так, что трудно с определенностью сказать, как правильнее понять слова «Жития»: было ли тело Феодосия первоначально просто «не погребено» «многое время», а потом поставлено в церковь, или же оно все время находилось в церкви. Но самый факт непогребения Феодосия, конечно, свидетельствует о напряженности обстановки в Царицыне, ибо лишь враждебностью к Феодосию низов населения Царицына можно объяснить такое отношение к его телу, как непогребение его в течение целого года.
Уточнение датировки начала восстания в Царицыне важно не столько в плане рассмотрения самих событий в Царицыне, сколько в том отношении, что сближение во времени астраханских и царицынских событий дает возможность использовать материал, содержащийся в челобитной Акинфовых, для общей характеристики астраханского восстания, в частности и в первую очередь — для характеристики внутренней истории восстания.
Расправу «царевича» Ивана-Августа с царицынским воеводой и заключение в тюрьму его сына естественнее всего сопоставить с рассказом П. Вразского о расправе с его отцом. При этом челобитная Акинфовых (в отличие от челобитной П. Вразского, сообщающей лишь о самом факте расправы), во-первых, связывает эту расправу непосредственно с именем «царевича» Ивана-Августа, а во-вторых, позволяет рассматривать расправу астраханцев с представителями царской администрации не просто как убийство в процессе восстания, а как сознательный политический акт. Воевода Акинфов был «отослан в Астрахань» царицынцами, очевидно, на суд «царевича» Ивана-Августа и, отказавшись присоединиться к восстанию («на воровскую смуту и прелести не покусился»), был казнен. Таким образом, восставшие астраханцы создали в какой-то форме и степени свои органы власти, в том числе суд и тюрьму для своих политических противников.
Вопрос о суде в восставшей Астрахани заслуживает специального рассмотрения.
«Новый Летописец» обвиняет восставших астраханцев в том, что они «многих людей, которые стояху за правду, побиваху с раскату»[727]. «Побивание с раскату» состояло в том, что осужденного сбрасывали с высокой башни, находившейся в астраханском кремле. Совершению казни предшествовала процедура суда. Описание этого суда в восставшей Астрахани сохранилось в так называемой Ключаревской летописи. Под этим названием в литературе известна «История о начале и возобновлении Астрахани, случившихся в ней бунтах, об архиереях в оной бывших, а также о воеводах, градоначальниках и губернаторах», составленная ключарем Астраханского собора Кириллом Васильевым в 20-х годах XIX в. Значение Ключаревской летописи как источника определяется тем, что в ее составе сохранились отдельные памятники начала XVII в., использованные К. Васильевым для своего сочинения и в настоящее время уже не существующие. Именно такими материалами К. Васильев воспользовался при описании суда и казни «с раската». Описание это помещено в Ключаревской летописи в той ее части, где говорится о казни в 1671 г. в Астрахани митрополита Иосифа во время восстания Разина. Но, как отмечает автор, текст описания взят им из рукописи, датированной 1620 г. Мы поэтому имеем все основания считать, что автор рукописи о «раскате» описал порядки, характеризующие обстановку в Астрахани во время восстания 1606–1614 гг.
Приводим текстуально то место Ключаревской летописи, где говорится о казни «с раската»:
«Что значит раскат? В одном отрывке, писанном 1620 года, нашел я: «вешали, кидали с раскату: народ стоял около раскату, войты говорили кнутом битому, колесованному, жилы выверчены из пяток, но еще был жив. Раскат был на самом высоком месте и имел два только заключения: первое — прощать или истреблять; второе — на таком высоком месте — на самом верху, четыре время года по ночам зажигать свет, по которому выходили из полона русские из орд. На раскат вводили уже избитых, колесованных, без жил и без пяток, западными дверями войты, а на определенном месте ударяли в вечевой колокол, по которому собирался народ. Тут войты по мукам означали имена преступников, и первые кричали с раскату: «пех?», народ отвечал: «не пех!», опять кричат войты: «не пех?», народ вторично кричал: «не пех!» И таким образом освобождались мучимые. Но другие мучимые на сем же месте получали и конец. Войты кричали с раскату: «пех?» или «перепех?», и когда народ весь закричит: «пех!», «перепех!», «пех!», тогда осужденный, стоявший на самом возвышении раската, сталкивался с раската»[728].
Как мы должны относиться к приведенному тексту? Я думаю, что у нас нет оснований сомневаться в том, что данный текст действительно был взят автором Ключаревской летописи из рукописи, относящейся к 1620 г. Правда, то, что мы читаем в Ключаревской летописи, несомненно, не подлинный текст, а его переложение на язык начала XIX в. Но именно язык приведенного отрывка свидетельствует в пользу того, что перед нами древний текст, с трудом переведенный на современный автору язык. Упоминание в тексте статьи «войтов» и «войтов по мукам» дает основание предположить, что ее оригинал был, по-видимому, написан на западнорусском (белорусском или украинском?) языке. Появление в Астрахани в 1620 г. такого произведения было вполне возможно. Выходцы из западнорусских (украинских или белорусских) земель могли попасть в Астрахань, например, вместе с Заруцким. «Обыск» 1616 г. отмечает в Астрахани 62 человека «литвы и немцев» (см. выше). Если это наше предположение правильно, то своеобразие языка статьи о «раскате» в Ключаревской летописи становится еще более понятным, так как для ключаря Астраханского собора западнорусский язык XVII в., конечно, был труден для понимания и перевода.
Что касается содержания статьи о «раскате», то мне представляется, что по крайней мере одна деталь текста очень убедительно говорит в пользу достоверности сведений о «раскате». Этой деталью является упоминание о том, что «раскат», помимо того, что на нем совершались казни, служил еще маяком, свет которого помогал выходить в Астрахань русским пленникам «из орд». Такой осведомленностью могло обладать лишь лицо, непосредственно наблюдавшее жизнь Астрахани. Об этом же свидетельствует и указание на то, что обвиняемых вводили на «раскат» «западными дверями».
Я полагаю, таким образом, что мы имеем право привлечь статью о «раскате» для характеристики суда в Астрахани во время восстания[729].
Картина суда, нарисованная в статье о «раскате», даже если мы оставим в стороне такие детали, как «вечевой колокол», исключительно ярко показывает восставшую Астрахань как город, где власть находилась в руках народа, городских низов.
Именно народ, созванный старостами к «раскату», осуществлял суд, решая участь виновных и освобождая от наказания оправданных.
Рассматривая вопрос об организации власти в восставшей Астрахани, необходимо коснуться той роли, какую играл в Астрахани «царевич» Иван-Август. Материал, которым мы располагаем, позволяет заключить, что астраханский «царевич» обладал какой-то реальной властью в Астрахани. Именно к нему был отослан из Царицына воевода Акинфов. «Царевич» Иван-Август стоит во главе войска, осаждавшего Саратов; встреча с «царевичем» монахов-кармелитов облегчила им, по их словам, «пропуск в Персию».