[886]. По Буссову, И. Пашков стал лагерем «в Котлах (auf der Kattool), приблизительно в миле с четвертью от Москвы»[887].
Центр войска Болотникова находился в селе Коломенском. Именно здесь был устроен укрепленный лагерь, в русских источниках называемый «острогом»[888] а в источниках иностранных — «шанцами» (bescansten)[889] или «обозом»[890]. Исаак Масса подробно рассказывает о том, как был устроен лагерь в селе Заборье. По словам Исаака Массы, после занятия войском Болотникова села Загорья (Заборья) его «тотчас укрепили шанцами». Кроме того, у войска восставших «было несколько сот саней, и поставили их в два и в три ряда одни на другие, и плотно набили сеном и соломою, и несколько раз полили водою, так что все смерзлось, как камень»[891]. по-видимому, и лагерь в селе Коломенском представлял собой сочетание земляных укреплений («шанцев») с «обозом» в собственном смысле слова, т. е. укреплением, образованным из повозок, поставленных рядами вокруг лагеря и преграждавших таким образом доступ в него.
Современники очень высоко оценивали военные достоинства «острога» Болотникова, отмечая, что он был устроен «в земле зело крепко»[892]. И действительно, фортификационное искусство строителей лагеря было продемонстрировано тем, что воеводы Шуйского в течение трех дней не могли разбить острог Болотникова: «по острогу их биша три дни, розбити же острога их не могоша, занеже в земли учинен крепко, сами же от верхового бою огненого укрывахуся под землею, ядра же огненые удушаху кожами сырыми яловичьими»[893].
Начальный этап осады Москвы (до прихода второй группы войск восставших), охватывающий три недели, можно рассматривать как период накопления сил восставшими и период выжидания со стороны Шуйского. Именно так характеризует данный период повесть «Иное Сказание», указывая, что воеводы Шуйского «на брань противу их (восставших. — И. С.) не исходиша, войские силы ждаху»[894]. С этой характеристикой вполне согласуется и сообщение Исаака Массы, что первые отряды войск восставших, пришедшие под Москву, «стали ожидать Болотникова с главным войском»[895].
Такое относительное затишье носило, однако, временный характер, и дальнейший ход осады Москвы характеризуется острой борьбой между осаждавшими и осажденными. В разрядах отмечается, что «с ворами бои были ежеденные под Даниловским и за Яузою»[896]. Совершенно то же говорит и Буссов, указывая, что москвичи «стали ежедневно делать вылазки и вести бои»[897]. Точно так же характеризует ход военных действий под Москвой и Исаак Масса, по словам которого воеводы Шуйского «часто учиняли большие нападения со множеством пушек на помянутые шанцы (мятежников), но без всякого успеха»[898].
Основная черта, характеризующая положение Москвы в течение почти всего периода осады, состояла в том, что осада эта не была полной блокадой столицы. Автор английского донесения о восстании Болотникова прямо заявляет, что хотя «большая половина» Москвы была «осаждена» восставшими, «другая же часть города — я не знаю в силу какого ослепления — была оставлена открытой, так что могла получать подкрепление войском и припасами, пока слишком поздно они не спохватились, чтобы замкнуть блокаду, но были дважды отброшены с большими потерями»[899]. Это же обстоятельство отмечают и русские источники. В частности, «Иное Сказание» говорит лишь о попытке осаждавших «около града обсести и вси дороги отняти, да ни из града ни во град кого пустити, да ни откуду никакие бы им во граде помощи никому же учинити не возможно»[900]. Однако этот план — «замкнуть блокаду» — относится уже к последнему периоду осады Москвы.
По недостатку данных нет возможности изложить ход военных действий во время осады Москвы в их хронологической последовательности. Поэтому приходится в характеристике военных действий этого периода ограничиться рассмотрением лишь отдельных моментов борьбы.
Запись в разрядах о ежедневных боях «с ворами» под Даниловским монастырем и за Яузой правильно устанавливает два главных района военных действий. Насколько можно судить, прежде всего по разрядам, главные силы Василия Шуйского были сосредоточены в Замоскворечье у самой внешней из московских стен, у так называемого «Скородума», или Деревянного города (нынешний Земляной вал). У С. Немоевского имеется обстоятельная характеристика этой линии московских укреплений, построенной в 1591–1592 гг. (Забелин). Эта характеристика тем более интересна, что она сделана очевидцем, наблюдавшим «Скородум» в самый год осады Москвы Болотниковым. Вот что представлял собой «Скородум» по описанию С. Немоевского: «Город кругом, или, лучше сказать, его предместья, огорожен, лет шестнадцать тому назад (после того как крымские или перекопские татары подошли было к нему и немало пожгли), деревянным срубом (wzrebem), в котором, и также из дерева, сделаны довольно часто нечто вроде башен, для стрельбы. Поверх забора всюду паланки, прикрытые досками, в окружности его будет мили две. Это укрепление называют «Скородум» (Skorodum)[901].
Именно здесь, у Серпуховских и Калужских ворот, и находились полки «осадного воеводы» — князя Д. В. Туренина и воевод «на вылазке» — князя М. В. Скопина-Шуйского «с товарыщи»[902]. по-видимому, к этим полкам следует отнести и слова Исаака Массы о том, что «московское войско засело в обозе (wagenborch) перед самыми городскими воротами, и воеводами были царские братья»[903]. В этом свидетельстве Исаака Массы особенно ценно сообщение об укреплениях, сооруженных воеводами Шуйского, прикрывавших подступы к воротам.
Стратегическое значение данного района определялось тем; что он непосредственно противостоял основным силам войска Болотникова, сосредоточенным в лагере в селе Коломенском. Поэтому отсюда удобнее всего было делать «вылазки» против осаждавших, и вместе с тем именно сюда вероятнее всего было ожидать ударов со стороны Болотникова и его воевод. Исаак Масса указывает, что именно из этого района воеводы Шуйского «часто учиняли большие нападения» на лагерь Болотникова. У нас нет прямых данных о наступательных действиях здесь войск Болотникова. Но «ежедневные бои» у Данилова монастыря, несомненно, включали в себя и такие, где инициатива принадлежала осаждавшим[904].
Второй район «боев» — «за Яузой» — отмечается в источниках на протяжении всей осады Москвы. В разрядах не сохранились имена воевод, стоявших за Яузой, но самый факт наличия здесь воевод свидетельствуется разрядными записями[905]. Кроме того, в этом районе роль опорного пункта для Шуйского играл Симонов монастырь, для защиты которого были выделены стрельцы. В повести «Иного Сказания» содержится подробный рассказ о борьбе за Симонов монастырь, причем войскам Болотникова не удалось захватить монастырь, и они «прочь отъидоша»[906].
Переломным моментом в осаде Москвы явилась измена рязанцев во главе с Г. Сумбуловым и П. Ляпуновым. В письме А. Стадницкого содержится подробный рассказ об обстоятельствах, при которых произошел переход рязанского полка на сторону Шуйского: «26 ноября (н. ст. — И. С.). Противная сторона пустила к городу (do miasta) пятьсот рязанцев, желая испробовать своего счастья под мглою и непогодою, которая была в то время. Те, идя отдельным полком, при приближении к городу Москве, сейчас же знаками объявили о своей покорности великому князю. Противная сторона, увидевши, что измена, бросилась на стражу в шанцах (koszach), которая была поставлена за городом— у ней были и орудия (armata). Но после стычки со стражей (tej straży nieco urwawszy), они воротились назад в лагерь (do obozu), который был немного далее одной мили от города — в Коломенском: так называют село и двор великого князя, недалеко от речки Котла, где сожгли тело того покойника (т. е. Лжедмитрия. — И. С.)»[907].
Правительство Шуйского изобразило переход на свою сторону рязанцев как крупный успех: «по случаю этой радости они, по своему обычаю, звонили в колокола и стреляли из орудий, получали жалованье в большой палате»[908].
Измена рязанцев, действительно, укрепляла позиции Василия Шуйского, причем не столько даже в чисто военном плане, сколько политически, свидетельствуя о наличии крупных противоречий в лагере Болотникова. Правительство Шуйского получало возможность истолковать измену рязанских дворян как поворот участников восстания на путь раскаяния и принесения своей «вины». С другой стороны, несомненно, измена Г. Сумбулова и П. Ляпунова способствовала росту внутренней борьбы в войске Болотникова и толкала неустойчивые и случайные элементы на разрыв с восстанием. Следует, конечно, с очень большой осторожностью отнестись к заявлению грамоты патриарха Гермогена, что «после того многие всякие люди от них воров и еретиков, из Коломенского и из иных мест прибегают»