[909]. Но если в данном утверждении явственно выступает цель использовать разрыв рязанцев с Болотниковым как материал для агитации за разложение рядов участников восстания (и в заявлении патриаршей грамоты о «многих» перебежчиках сквозит стремление выдать желаемое за действительность), то вместе с тем вряд ли можно сомневаться в том, что переход рязанцев в лагерь Шуйского усилил аналогичные тенденции среди определенных слоев участников восстания.
В этом плане несомненный интерес представляет свидетельство того же А. Стадницкого, под 27 (17 ноября), о том, что «из полков противной стороны около 50 стрельцов передалось великому князю»[910]. Комментируя это событие[911], А. Стадницкий добавляет, что стрельцы-перебежчики «несколько утешили простой народ (lud pospolity) сообщением, что половина войска принуждена от более сильной стороны, и она охотна к заявлению покорности великому князю». Вряд ли, конечно, А. Стадницкий может рассматриваться как надежный источник для изучения настроения московского простого народа. Но ценность свидетельства А. Стадницкого — не в характеристике обстановки в Москве, а в том, что оно дает для выяснения положения внутри лагеря Болотникова. И в этом отношении известие о наличии в рядах восставших двух группировок, одна из которых склонна к изъявлению покорности Василию Шуйскому, очень важно для понимания дальнейшего хода борьбы под Москвой.
Было бы, однако, ошибкой преувеличивать значение для Болотникова измены рязанцев. В чисто военном отношении «полк» Г. Сумбулова и П. Ляпунова составлял сравнительно небольшую часть сил, бывших у Болотникова. Нельзя также упускать из виду и приход новых пополнений в его войско. И тот же А. Стадницкий начинает свое письмо с заявления о том, что «к противной стороне... прибывает in dies [что ни день] войско»[912].
Рассказывая о допросе стрельцов-перебежчиков, А. Стадницкий приводит еще одно очень важное сообщение. По его словам, стрельцы «сообщили и то, что (осаждающие. — И. С.) в прошлую ночь все телеги и всякую сволочь (lud błahy) отправили прочь, но сами остались, намереваясь истомить город и не пропускать подвоза припасов»[913]. Из этого показания перебежчиков мы узнаем о новом плане руководителей восстания, о их намерении коренным образом изменить свою тактику путем установления полной блокады Москвы. Вряд ли может быть сомнение в том, что толчком к этому послужила именно измена рязанцев. Явившись своего рода сигналом, свидетельствовавшим об опасных процессах, развивавшихся внутри осаждавшего Москву войска, измена рязанцев активизировала тактику Болотникова, заставила его пойти на решительные шаги для скорейшего достижения главной цели — взятия Москвы.
Английское донесение о восстании Болотникова определяет существо нового плана Болотникова формулой «замкнуть блокаду» Москвы (to blocke it upp).
Осуществление этого плана началось 26 ноября наступлением войск Болотникова. В грамоте патриарха Гермогена эта операция изображена так: «Умыслили, бесом вооружаеми, те проклятые богоотступники и крестьянские губители, бесом собранный свой скоп разделити на двое и послали половину злого своего скопу из Коломенского, через Москву реку, к тонной к Рогожской слободе, и ноября в 26 день... вниде слух во уши государю... что те злодеи перешли Москву-реку»[914]. Эта. характеристика военных действий Болотникова находит свое подтверждение в письме А. Стадницкого. По Стадницкому, события развивались следующим образом: «Дня 6-го декабря. Была стычка городских с противной стороной в одной миле от города, близ деревни Карачарово (Kraczorowa). Когда около 2000 пехотинцев противной стороны или воров перебралось через реку Москву к Красной слободе (село эго лежит невдалеке от города и густо населено), они были тотчас же открыты подъездниками, или, по нашему, стражею великого князя, а затем на поддержку стражи было отправлено два или три полка. Передают, что тех из противной стороны легло не мало»[915].
Таким образом, А. Стадницкий частью конкретизирует данные, содержащиеся в грамоте Гермогена (называя количество человек, входивших в отряд, перешедший Москву-реку), частью сообщает совершенно новые сведения. Из этих сведений особый интерес представляет указание на то, что отряд, посланный Болотниковым, был открыт «стражей» войска Шуйского около «Красной слободы» и что «стычка» между войсками Болотникова и Шуйского произошла «близ деревни Карачарово».
Сопоставляя данные сообщения А. Стадницкого с данными грамоты Гермогена, мы должны притти к выводу о том, что в этих источниках по-разному определяется место, где развертывались события. По свидетельству грамоты Гермогена, это был район Рогожской слободы, по Стадницкому же — район Красной слободы и деревни Карачарово. Географические данные, сообщаемые А. Стадницким, однако, не только находятся в противоречии с грамотой Гермогена, но и являются внутренне противоречивыми. Прежде всего следует отметить то обстоятельство, что в Москве не было Красной слободы, о которой говорится в письме А. Стадницкого. Употребляя это название, А. Стадницкий, очевидно, имел в виду Красное село — одну из подмосковных слобод, расположенную (за рекой Яузой) на северо-восток от Москвы. Но такое толкование названия «Красная слобода» исключает возможность нахождения Красной слободы рядом с деревней Карачарово, расположенной к юго-востоку от Москвы и отделенной от Красного села Яузой и значительным расстоянием[916]. В то же время, если мы оставим в стороне вопрос о Красной слободе и сопоставим сообщение А. Стадницкого о том, что отряд Болотникова наткнулся на стражу Василия Шуйского «близ деревни Карачарово», с показаниями грамоты Гермогена, что войско было послано Болотниковым «к тонной к Рогожской слободе», то мы не найдем никакого противоречия между этими данными. Напротив, они взаимно подкрепляют друг друга, ибо деревня Карачарово и Рогожская слобода расположены в непосредственной близости друг от друга. Но в таком случае остается лишь одно возможное объяснение: очевидно, А. Стадницкий ошибочно назвал «Красной слободой» Рогожскую слободу. Возможность такой ошибки вытекала из того, что А. Стадницкий был иностранец и легко мог спутать название местности. Допустить такую ошибку А. Стадницкий мог тем легче, что в описываемый им момент важные события развертывались также и в Красном селе.
В плане Болотникова — «замкнуть блокаду Москвы» — Красному селу отводилась исключительно ответственная роль. Именно Красное село должно было явиться исходной позицией операции по занятию дороги, ведшей из Москвы на Ярославль и Вологду. Повесть о восстании Болотникова в «Ином Сказании», рассказывая о том, как план Болотникова «около града обсести и вси дороги отняти» потерпел неудачу вследствие неожиданного прихода в Москву отряда стрельцов с Двины, поясняет: «Сих же стрелцов видеша разбойницы ис Красного села, их же хотеша ту дорогу Ярославскую и Вологоцкую засести»[917]. В другом месте этой повести мы находим еще дополнительный материал о Красном селе. Рассказывая об обстоятельствах, при которых произошла измена Истомы Пашкова, повесть помещает Истому Пашкова как раз в Красное село: «Той же егда шел было засести и отняти дорога Ярославская от Москвы, и виде ис Красного села пришествие Двинских стрелцов во град»[918].
Итак, Красное село явилось местом нахождения отряда под начальством Истомы Пашкова, посланного Болотниковым для захвата Ярославской и Вологодской дорог.
Такое определение значения Красного села в борьбе между Болотниковым и Шуйским, сделанное на основании свидетельств повести «Иного Сказания», подтверждается данными, сообщаемыми Исааком Массой. Правда, рассказ Массы является очень путаным и содержит ряд ошибок, но вместе с тем из него можно извлечь и весьма ценные сведения.
В изображении Массы борьба в районе Красного села развертывалась следующим образом: «Так как неприятели держали на примете Красное село, лежащее неподалеку от них, большое и богатое селение, подобное [целому] городу, откуда они могли угрожать почти всей Москве, то московиты, страшась этого, выставили у речки Яузы, через которую они [мятежники] должны были перейти, сильное войско под начальством молодого боярина Скопина, чтобы воспрепятствовать переправе, а сами со всеми своими силами, числом в двести тысяч ратников, в течение двух дней осаждали их, но не смогли одержать победы и сами понесли большие потери. Меж тем Болотников прислал им на подмогу тридцать тысяч человек под начальством воеводы Истомы Пашкова, и этот Пашков прибыл туда на третий день»[919]. Сопоставляя этот рассказ Исаака Массы с «Иным Сказанием» и другими источниками, легко можно обнаружить и фактические ошибки, и преувеличения, и не всегда правильное понимание смысла тех или иных моментов борьбы. Так, для Массы остался непонятным замысел Болотникова перерезать Ярославскую дорогу и тем блокировать Москву с севера. Поэтому он неправильно излагает мотивы, побуждавшие Болотникова к захвату Красного села. Точно так же ошибается Масса и помещая у Яузы полки князя М. В. Скопина-Шуйского: в действительности, как мы видели выше, он стоял у Серпуховских ворот.
Несомненно, что и цифровые данные о численности войск, участвовавших в военных действиях в районе Красного села, у Массы сильно преувеличены. Но, корректируя рассказ Массы путем привлечения данных других источников, мы можем извлечь ценный материал и из показаний голландского наблюдателя. Неясно представляя конкретные цели борьбы за Красное село, Масса, однако, с бесспорностью свидетельствует о самом факте этой борьбы и притом борьбы напряженной и упорной. Это показание Массы — весьма существенное дополнение к рассказу повести «Иного Сказания», где момент борьбы вовсе отсутствует и все сведено к эффекту от прихода отряда двинских стрельцов. Второе, что свидетельствует Масса, это факт посылки Болотниковым в район Красного села отряда под начальством Истомы Пашкова. Оставляя в стороне объяснение целей посылки этого отряда, даваемое Массой, следует использовать в его рассказе самый факт посылки отряда Истомы Пашкова в Красное село, находящийся в полном соответствии с данными повести «Иного Сказания».