Возвращаясь к рассмотрению в целом операции по окружению Москвы, начатой Болотниковым 26 ноября 1606 г., можно констатировать, что эта операция вылилась в активную борьбу по крайней мере в двух районах: у Рогожской слободы и у Красного села. Правительство Шуйского ответило на наступление, предпринятое Болотниковым, контрмерами. «Стычка» между отрядом Болотникова и стражей войска Шуйского, отмечаемая А. Стадницким, явилась началом боевых действий более крупного масштаба. Наиболее полные данные о них сообщают А. Стадницкий и повесть «Иного Сказания».
А. Стадницкий заканчивает описание военных действий 26 ноября (6 декабря) сообщением о том, что «в тот день привели около ста языков, всех в Кремль; из них, вероятно, половина от стужи померла до утра — всякая одежда была отнята»[920]. Следующий день, 27 ноября (7 декабря), явился днем сражения, в котором приняли участие уже основные силы обеих сторон. Это сражение также описано А. Стадницким: «Дня 7-го декабря. Сам великий князь выходил из города с образами, перед которыми пелись молитвы. Затем люди съезжались в полки, предводителями которых князь Мстиславский и князь Воротынский. Подтянулось около 20 000 войска противной стороны. Стали также войска великого князя. Потом, уже в самый вечер, они схватились друг с другом... Городские не без ущерба — в возмездие языков от противной стороны. В эту ночь все войска великого князя стояли в поле и с орудиями»[921].
С этим описанием сражения 27 ноября полностью совпадает рассказ об этом сражении в повести «Иного Сказания». Русский источник также начинает изложение событий с описания религиозных церемоний, предшествовавших выступлению войска Василия Шуйского: «Повелевает (царь. — И. С.) патриарху Гермогену со всем освященным собором у гроба святого мученика царевича Дмитрея молебная пети, еже и бысть. Егда совершиша молебная, и воду освятив, и всех ратных людей покропивши, и честный покров его изнесоша на место Колуских врат»[922]. После этого «всии людие, иже на супротивные исходящий», формируются в полки («на брань к сопротивным безстрасно ополчаются»). Наконец, повесть красочно описывает выход войска во главе с царем через Калужские и другие ворота Деревянного города на врага: «Все-дает же борзо и сам царь Василей Ивановичь на свой бранной конь и приемлет в десницу свою скипетр непобедимыя державы и храбро выезжает ис царствующего града Москвы во многих и крепких и храбрых воеводах со всеми своими воинствы; такожде и иными враты, яко воды, полияшася, и вси смело и единодушно на супротивныя идуще на брань»[923].
Приведенный материал дает возможность достаточно определенно представить себе характер сражения, развернувшегося 27 ноября. Наступление, предпринятое Болотниковым на левом берегу Москвы-реки, побудило, очевидно, Василия Шуйского решиться нанести ответный удар, бросив для этого в бой все имевшиеся в его распоряжении силы. Пойти на такой смелый шаг, связанный с риском возможного поражения от Болотникова, Шуйского заставила исключительная серьезность обстановки — угроза полной блокады столицы. Но на изменение тактики Шуйского, несомненно, влияли и другие причины. Уже переход на сторону Шуйского Г. Сумбулова и П. Ляпунова означал существенное усиление лагеря Шуйского. Две недели, истекшие с момента измены рязанцев, принесли Шуйскому новое подкрепление. Повесть «Иного Сказания» сообщает о прибытии как раз накануне сражения 27 ноября отряда двинских стрельцов в количестве 400 человек[924]. А. Стадницкий также отмечает, под 18 (28) ноября, приход в Москву «1000 пеших из сел (z dymów)»[925]. Наконец, Шуйский ожидал со дня на день прихода смоленских и ржевских полков под начальством И. Ф. Крюка-Колычева, которым «по государеву указу велено быти к Москве ноября в 29 день»[926].
К этому следует добавить, что Шуйский, во-первых, знал о внутренней борьбе в лагере Болотникова и, во-вторых, уже имел соглашение с И. Пашковым о переходе последнего на сторону Шуйского.
Все эти моменты в их совокупности означали изменение соотношения сил боровшихся сторон в пользу Шуйского, что и было им учтено, побудив осторожного царя резко изменить характер борьбы. В отличие от 26 ноября главное сражение развернулось 27 ноября на правом берегу Москвы-реки — в Замоскворечье. Таким образом, план Шуйского заключался в том, чтобы нанести удар по основным силам Болотникова, сосредоточенным в Коломенском. Вместе с тем этот удар ставил под угрозу и отряды Болотникова, находившиеся на левом берегу Москвы-реки — в районе Рогожской слободы и Красного села.
Сражение 27 ноября принесло Шуйскому большой успех и победу. Автор «Иного Сказания» подробно рассказывает о том, как «розбойницы… изнемогоша и, плещи давше, побегоша»; при этом «мятежников бесчисленное множество падоша, тако же и живых руками множество яша; прочий же вси со злоначалники своими от царствующаго града посрамлени бегоша на Коломенское и в остроге своем седоша. Царь же Василей возвратися во свой царствующий град Москву, яко победитель»[927].
Рассказ этот, конечно, риторически украшает и преувеличивает размеры победы Шуйского. А. Стадницкий, например, в своем описании отмечает, что и войско Шуйского было «не без ущерба» (в то время как повесть утверждает, что «ни единому от благочестивого воинства убиену быти»)[928]. Но самая победа Шуйского 27 ноября несомненна.
По-видимому, именно эту победу имеет в виду и свидетельство английской записки о том, что попытка осаждавших Москву войск Болотникова «замкнуть блокаду» не удалась, и они «были дважды отброшены с большими потерями»[929].
День 27 ноября, помимо победы над Болотниковым, ознаменовался для Шуйского еще одним успехом. Этот успех состоял в переходе на сторону царя И. Пашкова с его отрядом.
В литературе по-разному датируется день измены И. Пашкова. В то время как большинство историков, начиная с Карамзина и вплоть до Платонова, относят измену И. Пашкова к последнему, решающему сражению 2 декабря 1606 г., — Костомаров связывает измену И. Пашкова с сражением у Рогожской слободы и датирует переход И. Пашкова на сторону Шуйского 26 ноября[930]. Такое расхождение мнений объясняется отсутствием единства в свидетельствах источников по данному вопросу. В основе датировки Карамзина (и следующих ему в данном вопросе позднейших исследователей) лежат те данные, которые сообщают о И. Пашкове официальные грамоты Шуйского, разосланные по городам по случаю победы над Болотниковым. Соответствующее место царской грамоты гласит: «…декабря в 2 день послали на тех воров бояр своих и воевод со многими людьми, и божиею милостью... бояры наши и воеводы тех воров всех побили на голову, а Истому Пашкова да Митьку Беззубцова и многих атаманов и казаков живых поймали и к нам привели»[931].
Именно, основываясь на этой грамоте, Карамзин считал, что «сие (переход И. Пашкова на сторону Шуйского. — И. С.) случилось не прежде 2-го декабря» 6. Однако грамота Шуйского отнюдь не может рассматриваться как источник, утверждения которого имеют силу бесспорных доказательств. Напротив, она, как и все грамоты этого царя, требует весьма критического подхода. Насколько неосторожно было бы принимать сведения, сообщаемые рассматриваемой грамотой, без предварительной проверки их с помощью других источников, можно видеть хотя бы из утверждения грамоты, что И. Пашков был взят в плен, хотя и русские и иностранные источники единодушны в признании факта добровольного перехода И. Пашкова на сторону Шуйского. Очевидно, таким образом, что и вопрос о времени и обстоятельствах измены И. Пашкова должен разрешаться на основании всей совокупности данных, имеющихся в источниках.
Сказанное в равной мере относится и к датировке Костомарова, который также не мотивирует свою точку зрения, ограничиваясь лишь ссылкой на Петрея.
Среди русских источников первое место по важности для выяснения вопроса об измене И. Пашкова должно принадлежать повести «Иного Сказания». Именно этот источник содержит наиболее точный и конкретный рассказ о том, как и когда И. Пашков перешел на сторону Шуйского. Однако «Иное Сказание» не указывает даты дня измены И. Пашкова. Это обстоятельство давало возможность историкам по-разному интерпретировать рассказ повести. Основной вопрос, который при этом надлежало разрешить исследователям, — это вопрос о том, что за сражение имел в виду автор повести, рассказывая о том, как во время этого сражения И. Пашков «зело устрашися и приезжает ко царю Василию»[932]. Как мы видели, историки по-разному решали этот вопрос: то считая, что здесь речь идет о сражении 26 ноября (Костомаров), то относя рассказ повести к сражению 2 декабря (Платонов). Рассказ повести, однако, содержит данные, позволяющие более точно и определенно датировать то сражение, о котором в нем идет речь. Этими данными является личное участие в сражении самого царя Василия Шуйского. И. Пашков изменил Болотникову именно после того как, «видев царя Василия толь храбра и смела, со своими воеводами и со всеми воинствы из града изшедша, веселы и смелы, на брань»[933].
До опубликования А. Гиршбергом в 1899 г. дневника С. Немоевского, в тексте которого сохранилось письмо А. Стадницкого, наличный состав источников не давал возможности точно решить вопрос, в каком из сражений Василий Шуйский принял непосредственное участие. Только этим, конечно, можно объяснить то, что в своих «Очерках по истории Смуты», вышедших в 1899 г., но написанных до появления в свет дневника С. Немоевского, Платонов счел возможным пересмотреть мнение Костомарова, связывавшего предводительство Василия Шуйского над войсками с боем 26 ноября, и отнести личное участие Шуйского в военных действиях к последнему сражению под Москвой, «когда сам царь Василий 2-го декабря напал из Москвы на мятежников»