Весьма показательным для финансовой политики Василия Шуйского мероприятием является посылка на Вагу, 11 марта 1607 г., «государева посланника» Ф. Савина для установления размеров платежей налогов, взимавшихся с Ваги, причем из другой грамоты видно, что Ф. Савин продолжал находиться на Ваге еще 3 мая 1607 г., добиваясь от земских властей сведений о размерах налогов, платившихся важанами[1276].
Приведенные материалы позволяют сделать следующие выводы: 1) об острой нужде Василия Шуйского в деньгах; 2) о нарушении поступления в казну налогов с населения; 3) о том, что чрезвычайные меры, принимавшиеся Шуйским с целью добиться поступления доходов в казну, или вовсе не давали эффекта, или были малоэффективными.
Такое положение дел с финансами заставляло Шуйского итти на самые крайние меры для того, чтобы получить деньги на уплату жалованья служилым людям. По словам Исаака Массы, Шуйский в марте 1607 г. «повелел распродать из казны старое имущество, как-то платья и другие вещи, чтобы получить деньги, а также занял много денег у монастырей и московских купцов, чтобы уплатить жалованье несшим службу»[1277]. Русские источники подтверждают и дополняют это свидетельство. Так, в приходо-расходных книгах Иосифо-Волоколамского монастыря отмечено, что в марте 1607 г. «по цареве... грамоте отвезли из монастыря к Москве в его государеву казну в Большую Четверть келарь старец Леонид да казначей старец Таврило государевым охочим людем на жалованья монастырских денег три тысячи Рублев денег, и в тех деньгах в отписи ме[с]то государеву грамоту привезли, что деньги в государеву казну дашли. А по деньги присыльники приезжали: перво приезжал государев дворянин Родион Всеволоцкой, а вдругоряд приезжал государев подьячей Иван Алексеев. По тех высылке и по грамоте деньги отвезены»[1278]. Авраамий Палицын сообщает, что Шуйский трижды брал деньги из казны Троице-Сергиева монастыря: «первее 18 355 рублев, второе же взят у келаря старца Авраамия Палицына во осад на Москве 1000 рублев, паки же третие взят на Москве же во осад 900 рублев»[1279]. При этом А. Палицын выразительно озаглавливает главу, в которой говорится об этих поборах Шуйского: «О оскудении денежный казны в дому чюдотворца Сергия и о последнем грабежу в монастыре от царя Василия»[1280].
Еще более интересен рассказ Ивана Тимофеева, обвиняющего Шуйского в том, что этот нечестивый царь «и освященным сосудом в соборех и по святым лаврьским местом всех градов своего владычества, иже преже бывших царей с роды вданные по душах их в вечную память, сия он к потребе своего студожительства в сребреницах разлияти не устыдеся, извет творящу, яко бутто воином раздаяния летняго их урока ради, истовый их весь урок, на то отлученый предваршими царьми, вся сребреницы преже блуднически изжившу»[1281]. Таким образом, Шуйский вынужден был пойти даже на такую меру, как повсеместная конфискация у церквей и монастырей драгоценной церковной утвари и переплавка ее в металл для чеканки серебряной монеты на уплату жалованья служилым людям. Это свидетельство приобретает особую ценность, если учесть, что И. Тимофеев, как дьяк, к тому же бывший в 1604 г. дьяком Большого прихода[1282], конечно, был прекрасно осведомлен о наличных средствах, имевшихся в казне. Поэтому его утверждение, что Шуйский «изжил» все деньги, предназначенные на уплату жалованья («урока») служилым людям, заслуживает доверия, как показатель того, что в казне Шуйского денег действительно не было. Точно так же И. Тимофеев, несомненно, точно передает официальное объяснение целей, которые преследовались правительством Шуйского при конфискации и переплавке церковной утвари, хотя сам И. Тимофеев и не признает правильности официальной версии, называя ее «изветом». В данном случае, однако, скептицизм И. Тимофеева вряд ли имел под собой основание, и можно думать, что правительство Шуйского решилось на такую рискованную меру, как «грабеж» монастырской казны, лишь потому, что у него действительно не было иной возможности получить деньги на уплату жалованья ратным людям.
Политический смысл всех финансовых мероприятий Шуйского состоял в том, чтобы сосредоточить в своих руках достаточное количество денег, наличие которых давало бы ему возможность двояким образом воздействовать на состояние своей армии: во-первых, щедрой раздачей денежного жалованья привлекать на свою сторону служилых людей — помещиков; во-вторых, нейтрализовать действие на состояние армии такого явления, как «нетство» служилых людей и «даточных», путем найма «охочих людей».
Таким образом, финансовая политика Шуйского находилась в самой прямой и непосредственной связи с его политикой в вопросе об армии. Однако результаты ее были не более удовлетворительными, чем результаты политики строительства армии. Именно это обстоятельство дало возможность автору «статей о смуте» создать свой знаменитый образ — сравнение Василия Шуйского с бесперым орлом, не имеющим клюва и когтей, указав, что «царь бо, не имый сокровища многа и другов храбрых, подобен есть орлу бесперу и не имущу клюва и ногтей: вся бо богомерзкий Росстрига ходящему сребру царская сокровища истощи и теснотою скудости ради ратные люди стесняющеся вси»[1283].
В нашем обзоре политики Шуйского в ее отношении к восстанию Болотникова нам осталось рассмотреть политику Шуйского по вопросу о крестьянах и холопах.
Главным источником для изучения политики Шуйского по вопросу о холопах в период восстания Болотникова является приговор от 25 февраля 1608 г. Относясь по времени его издания уже к периоду после подавления восстания Болотникова, этот приговор знакомит нас с политикой правительства Шуйского по вопросу о холопах именно периода восстания Болотникова. Такая особенность приговора от 25 февраля 1608 г. объясняется самым характером этого закона, представляющего собой итог рассмотрения Боярской думой, по челобитью «дворян и детей боярских розных многих городов», ряда актов правительства Шуйского, имевших место во время восстания Болотникова, по вопросу о холопах — участниках восстания.
Текст приговора 25 февраля 1603 г. не дает возможности сколько-нибудь точно датировать те акты правительства Шуйского, о которых в нем идет речь.
Однако упоминание о том, что дворяне брали себе из тюрем «изменничьих людей на Москве, и в Серпухове, и под Тулою», позволяет сделать вывод о том, что по крайней мере некоторые мероприятия по вопросу о холопах имели место до взятия Тулы Шуйским, т. е. в самый разгар восстания Болотникова.
Характерной чертой политики Шуйского по вопросу о крестьянах и холопах было стремление использовать законодательство по этому вопросу как средство для привлечения на свою сторону тех или иных слоев землевладельцев-феодалов, равно как и для внесения разложения в ряды участников восстания Болотникова.
Особенно ярко отмеченная черта политики Шуйского проявляется в вопросе о холопах. В результате этого в политике Шуйского по вопросу о холопах можно обнаружить самые противоречивые тенденции — в зависимости от целей, которые ставила себе эта политика на том или ином этапе борьбы.
Приговор 25 февраля 1608 г. позволяет проследить некоторые черты этой политики. Из текста приговора следует, во-первых, что одной из форм, применявшихся правительством Шуйского для вознаграждения дворян-помещиков за активное участие в борьбе с Болотниковым, являлось предоставление им права брать из тюрем «на поруки» холопов — участников восстания Болотникова, которых затем их поручители превращали в своих холопов: «взяв из тюрмы на поруку, да имали на них на свое имя служилые кабалы»[1284]. Вместе с тем в качестве одного из средств для разложения лагеря восставших правительство Шуйского применяло такую меру, как выдача отпускных тем холопам — участникам восстания, которые являлись с повинной: «которые холопи были в воровстве и государю добили челом, и даны им были отпускные». Но одновременно правительство Шуйского применяло и такую меру, как амнистия землевладельцев — участников восстания Болотникова («бояре, которые были в измене, а государева опала ныне им отдана»). В связи с этим, считая себя реабилитированными и восстановленными в прежних правах (в частности, и в праве на владение холопами, которого лишались опальные бояре), амнистированные землевладельцы предъявляли притязания на своих бывших холопов — участников восстания Болотникова («а старые бояре... тех холопей имают и ищут на них, по старым крепостям, холопства»). Наконец, еще более усложняющим картину моментом являлось то, что среди холопов, «добивших челом» и получивших в связи с этим отпускные, были и такие, которые «после того опять сбежали в воровство».
Таким образом, политика Шуйского по вопросу о холопах — участниках восстания Болотникова превратила этот вопрос в запутаннейший узел противоречий. С одной стороны, оказались две группы претендентов на холопов: а) дворяне — участники борьбы против Болотникова, получившие холопов во владение, как своего рода трофей, и юридически оформившие свои права на них путем взятия у холопов, доставшихся им, новой служилой кабалы; б) старые владельцы холопов, трактовавшие холопов — участников восстания Болотникова, как беглых холопов, и требовавшие возврата их им «по старым крепостям». С другой стороны, изменился и юридический статус самих холопов, участвовавших в восстании: часть из них получила «отпускные» и, таким образом, юридически перестала быть холопами; другие — взятые «на поруки» — дали на себя новые «служилые кабалы», что могло рассматриваться как акт, юридически правомерный в тех случаях, когда их «старые бояре» были подвергнуты опале, влекшей за собой отпуск на свободу холопов опальных бояр и тем самым аннулирование «старых крепостей».