Преследовавшаяся Уложением 9 марта 1607 г. цель достигалась путем установления 15-летнего срока для сыска беглых крестьян и признания права на владение крестьянами за теми землевладельцами, за кем они были записаны в писцовых книгах «101» (1592–1593) года: «...которые крестьяне от сего числа перед сим за 15 лет в книгах 101 году положены, и тем быть за теми, за кем писаны». При этом все землевладельцы получали право не позднее 1 сентября 1607 г. возбудить иск о крестьянах, бежавших от них за время начиная с 1592 г., равно как признавались действительными все иски о беглых крестьянах, возбужденные до издания Уложения 9 марта 1607 г.
Пятнадцатилетний срок сыска беглых крестьян устанавливался и на будущее время.
Уложение 9 марта 1607 г. вводило санкции за прием беглых крестьян в форме штрафа «на царя государя за то, что принял противно уложениа… не принимай чужаго».
Наконец, закон предписывал местным органам власти, независимо от исков землевладельцев, самим вести розыск беглых крестьян и, в случае их обнаружения, возвращать беглых крестьян их владельцам[1295].
Уложение 9 марта 1607 г. создавало широкую правовую базу для урегулирования крестьянского вопроса на основе укрепления крепостничества. Несомненно, что изданием этого закона Василий Шуйский удовлетворял требования самых широких слоев землевладельцев и в первую очередь, конечно, помещиков, особенно заинтересованных в охране государственной властью их прав на владение крестьянами. Это позволяет рассматривать Уложение 9 марта 1607 г. как своего рода социальную программу, провозглашением которой правительство Шуйского формулировало те принципы, на основе которых должен был быть восстановлен «порядок», что в условиях разгара восстания Болотникова означало призыв к сплочению всех землевладельцев-феодалов вокруг правительства Шуйского для подавления восстания Болотникова, угрожавшего основам крепостнического строя.
Таким образом, политика Шуйского по вопросу о крестьянах и холопах была вся подчинена целям подавления восстания Болотникова, причем в зависимости от того, на какую социальную силу или слой рассчитывал Шуйский оказать воздействие изданием того или иного закона, этот закон либо носил характер более или менее откровенной социальной демагогии (большинство законов о холопах), либо, напротив, представлял собой открытое провозглашение самых явных крепостнических порядков.
Поражение войск Шуйского на Пчельне и снятие ими осады Калуги означало огромный успех восстания Болотникова. Оценивая обстановку, создавшуюся после отступления войска Шуйского от Калуги, Исаак Масса замечает: «Поистине, когда бы у мятежников было под рукой войско и они двинули бы его на Москву, то овладели бы ею без сопротивления»[1296]. Болотников, однако, как мы видели, не пошел на Москву, ограничившись тем, что оставил Калугу и перешел в Тулу, где соединился с «царевичем» Петром. Как и чем можно объяснить этот шаг Болотникова? В источниках нет прямых данных относительно мотивов, которыми руководствовался Болотников в своем отказе от немедленного движения к Москве. Можно высказать предположение, что, поступая так, Болотников руководствовался стремлением объединить силы восставших (как находившиеся в Калуге, так и бывшие в Туле) в одно целое. Возвращение князя Телятевского в Тулу (после битвы на Пчельне) вынуждало и Болотникова следовать туда же. Следует иметь в виду и то, что Тула с ее каменным кремлем имела, как крепость, все преимущества по сравнению с Калугой.
Наконец, известное влияние на Болотникова в его решении итти к Туле могло оказать то формальное положение, какое придавал Петру-Илейке в лагере восставших его сан «царевича». С этой точки зрения Болотников — «боярин» «царевича» Петра, — естественно, должен был, освободившись из осады, итти на соединение с Петром. Таковы возможные мотивы, которые определили собой поведение Болотникова после сражения на Пчельне. К сожалению, мы ничего не знаем о действительном характере взаимоотношений между самим Болотниковым и «царевичем» Петром.
Источники позволяют говорить лишь о том, что между «царевичем» Петром и Болотниковым не было разногласий или борьбы (типа той борьбы, которую вел против Болотникова, например, Истома Пашков). Вместе с тем активная поддержка Болотникова отрядами из войска «царевича» Петра во время осады Калуги воеводами Василия Шуйского может служить доказательством единства целей Болотникова и «царевича» Петра. Но этим и исчерпывается то, что можно извлечь из источников по данному вопросу.
Формально положение, которое занимал в лагере восставших «царевич» Петр, было, конечно, более высоким, чем положение Болотникова — «боярина» царевича Петра, по данным разрядов[1297]. Но, с другой стороны, Болотников как «гетман» или «Большой воевода» представлял в своем лице (в глазах участников восстания) «царя Димитрия», являлся носителем его власти, — и с этой точки зрения «царевич» Петр как «племянник» царя Димитрия также должен был подчиняться власти «царя Димитрия», а следовательно, и Болотникова.
Эта двойственность взаимных отношений между Болотниковым и «царевичем» Петром могла быть использована советниками «царевича» Петра, в первую очередь Шаховским и Телятевским, не склонными, конечно, отказываться от власти в пользу Болотникова. С такой точки зрения Шаховскому и Телятевскому, несомненно, было выгоднее, чтобы соединение между Болотниковым и «царевичем» Петром произошло не в Калуге, а в Туле.
Но как бы то ни было — независимо от того, на кого падала ответственность за переход Болотникова из Калуги в Тулу (вместо того, чтобы объединенными силами итти от Калуги к Москве), — отказ Болотникова от немедленного похода на Москву являлся, с точки зрения хода и перспектив борьбы, несомненной ошибкой руководителей восстания.
По мнению Исаака Массы, этот шаг Болотникова спас Шуйского: «Так как они (восставшие. — И. С.) действовали медленно, то в Москве снова собрались с духом и укрепились, отлично зная, как с ними поступят, и что они все с женами и детьми будут умерщвлены, или им это наговорили, так что они все поклялись защищать Москву и своего царя до последней капли крови; и снова снарядили в поход большое войско, и царь отправился вместе с ним»[1298].
Таким образом, Шуйскому в конце концов удалось преодолеть состояние кризиса, в котором он оказался после поражения его войск под Калугой. Исаак Масса в общем верно уловил два момента, которые помогли Шуйскому устранить нависшую над ним угрозу. Одним из этих моментов была, как уже отмечено, тактика самого Болотникова, давшая Шуйскому время для того, чтобы оправиться и собрать силы[1299].
Другой момент относится уже к области взаимоотношений между Шуйским и теми социальными силами, на которые он опирался в борьбе против Болотникова.
Мы можем только догадываться о том потрясении, какое поражение Шуйского под Калугой вызвало в Москве и других городах.
В русских источниках промежуток времени между осадой Калуги и новым походом Шуйского никак не освещен, и непосредственно вслед за описанием бегства воевод Шуйского от Калуги излагается уже история похода Шуйского на Тулу. Лишь в «Новом Летописце» содержится исключительно важное известие о том, что походу Шуйского на Тулу предшествовало обсуждение этого вопроса царем с патриархом и боярами: «Царь же Василей, слыша такие настоящие беды, приговори с патриярхом Ермогеном и з бояры, поиде сам с ратными людми со всеми под Тулу»[1300]. Это сообщение «Нового Летописца» не может рассматриваться как указание на чисто формальную процедуру, ибо из всех многочисленных посылок Шуйским воевод в годы его царствования, о которых говорится в «Новом Летописце», указание на приговор бояр о походе имеется лишь в рассматриваемом известии о походе на Тулу (во всех же остальных случаях употребляется просто формула: «царь посла» воевод)[1301].
Привлечение иностранных источников, а также актового материала дает возможность получить дополнительные данные о том, в какой обстановке происходила подготовка похода Шуйского на Тулу.
Наиболее важное известие по интересующему нас вопросу содержится в дневнике В. Диаментовского. Сообщив о поражении войска Шуйского под Калугой, В. Диаментовский продолжает: «И как в этой, так и в другой битве много крови пролилось с обеих сторон, так что по окончании зимы, как говорили, пало с обеих сторон до 40 000 человек, вследствие чего великое смятение было в Москве, так что сам царь Шуйский намеревался лично двинуться против неприятеля. Около праздника Троицы (circa festum s. Trinitatis), отовсюду, как бояре, так и простой служилый люд (tak bojarowie, jako też lud pospolity stużebny), спешили в Москву держать совет об успокоении земли (radziż о uspokojeniu żernie). Сказано им это было через гонцов, которые там так быстро ездят, что за час пробегают до 5 миль. Ходили также слухи об этом их съезде (za tym zjazdem ich), что или намеревались другого царя избрать (inszego Cara obrać), или двинуться всей силой на неприятеля и на него ударить»[1302].
Приведенный текст требует очень внимательного рассмотрения. Если «Новый Летописец» говорит об обсуждении вопроса о походе на Тулу боярами и патриархом, то В. Диаментовский сообщает о созыве Шуйским специального съезда из «бояр» и «простого служилого люда», на котором должен был рассматриваться вопрос об «успокоении земли» и который вместе с тем явился ареной борьбы против Шуйского, так что дело даже доходило до планов об избрании нового царя.
Но прежде чем подвергнуть рассмотрению это известие В. Диаментовского, сле