дует привести еще одно свидетельство о положении в Москве после калужского поражения воевод Шуйского.
Свидетельство это находится в уже цитированном письме Н. де Мело. Версия Н. де Мело отличается от рассказа «Нового Летописца» и от записи В. Диаментовского.
По словам Н. де Мело, «раздраженные неудачею царя во всех предприятиях, пришли к нему 10 знатнейших бояр, изобразили бедствия его правления, невероятное кровопролитие, опустошение государства, ропот всего народа, и в заключение сказали, что одни явно ведут с ним войну, другие передаются неприятелю, третьи скрытно действуют за одно со врагами, верные же престолу остаются при нем не по любви или преданности, а в надежде спасти свои имущества и семейства, и избежать тех бедствий, которые угрожают ему самому и братьям его. Вследствие сего, бояре уговаривали царя постричься в монахи и передать престол тому, кого справедливость возведет на него. Раздраженный такими словами, Шуйский приказал заключить их в оковы, а имения отобрать в казну. Другие, видя, что советами и правдою ничего нельзя выиграть, начали тайно подкидывать письма, с угрозами тирану и приверженцам его. Чтобы устранить очевидную опасность, Шуйский, устроив совет со своими (uczyniwszy radę z swymi), издал от имени патриарха, своего приверженца, определение (dekret i edykt), в котором, осыпая ругательствами царя Димитрия и опровергая право его на престол, с гордостью называл его Гришкою Отрепьевым Расстригою, несправедливо присвоившим себе имя Димитрия»[1303].
Таким образом, в изображении Н. де Мело поражение Шуйского привело к острому конфликту между царем и боярами, вплоть до требований бояр об отречении Шуйского.
Сопоставляя между собой все эти известия, имеющиеся в нашем распоряжении, можно притти к выводу, что, несмотря на отличия в частностях и конкретных данных, сообщаемых тем или иным источником, во всех приведенных характеристиках положения в Москве после калужских событий есть нечто общее. Очевидно, последствием поражения воевод Шуйского под Калугой явилось, во-первых, новое выступление определенных общественных кругов против Шуйского и, во-вторых, обсуждение создавшейся обстановки на каком-то специальном «съезде» или в иной форме[1304].
Следует, однако, продолжить рассмотрение вопроса о положении в Москве. Как мы должны относиться к тем конкретным данным, которые мы находим в сообщениях Исаака Массы, «Нового Летописца» и других источников?
П. Пирлинг квалифицирует рассказ Н. де Мело о попытке «10 бояр» добиться отречения Шуйского, как «загадочное сообщение», но тут же замечает: «Конечно, все подробности (в рассказе Н. де Мело. — И. С.) не выдерживают проверки; но не странно ли, что события 1610 года излагаются с удивительной точностью ровно три года раньше? И не следует ли из этого заключить, что враждебное настроение против Шуйского созревало долго в боярском кругу, что его насильственное пострижение и заточение в Чудов монастырь было намечено давно и имелось в виду с самого начала его правления?»[1305] Отмеченное П. Пирлингом сходство той ситуации, о которой рассказывает Н. де Мело, с обстоятельствами, при которых произошло отречение Василия Шуйского в 1610 г., действительно бросается в глаза. Я полагаю, однако, что гораздо более существенным доказательством в пользу этого сообщения Н. де Мело является сделанная В. Диаментовским за пять месяцев до получения им письма Н. де Мело запись о слухах, будто на «съезде» в Москве шла речь об избрании нового царя. Если к этому добавить, что, судя по рассказу Маржерета, вопрос о возможности потерять царский венец вставал перед Шуйским еще в самом начале его царствования[1306], то вряд ли может быть сомнение в том, что требования о лишении Шуйского власти после краха под Калугой имели место в Москве (хотя и не обязательно в той форме, в какой они дошли до Н. де Мело).
Второй из отмеченных выше моментов, характеризовавших обстановку в Москве, освещается в источниках гораздо более противоречиво. Если самый факт обсуждения вопросов, связанных с положением, создавшимся после Калуги, не вызывает сомнения, то выяснение того, что за орган обсуждал эти вопросы, является делом весьма сложным.
Основное, что в данном случае подлежит рассмотрению, — это сообщение В. Диаментовского о специальном съезде, созванном Шуйским для рассмотрения вопроса «об успокоении земли».
Состав этого съезда В. Диаментовский определяет указанием на две социальные группы, участвовавшие в нем: «бояр» и «простой служилый люд».
Однако было бы ошибкой видеть в «боярах» В. Диаментовского действительных русских бояр. Как отметил еще Устрялов, в дневнике В. Диаментовского (у Устрялова «Дневник Марины Мнишек») термином «бояре» обозначаются «дети боярские»[1307]. Этот вывод Устрялова можно было бы подтвердить многочисленными примерами из текста дневника[1308].
С другой стороны, для обозначения бояр в собственном смысле слова В. Диаментовский употребляет такие термины, как «сенаторы», «думные паны», «думные бояре»[1309].
Таким образом, в рассматриваемом известии о «съезде» в «боярах», спешивших со всех сторон в Москву, правильнее всего видеть городовых детей боярских, т. е. провинциальных служилых людей.
Что касается «простого служилого люда», то, по-видимому, здесь В. Диаментовский имеет в виду недворянские элементы в составе служилых людей, т. е., вероятнее всего, «даточных» людей[1310].
Итак, если принять это известие В. Диаментовского, то мы должны притти к выводу, что Василий Шуйский после поражения под Калугой оказался вынужденным созвать в Москве нечто вроде земского собора, предложив на обсуждение этого «съезда» вопрос об «успокоении земли».
У нас, однако, нет достаточных данных для сколько-нибудь определенного решения вопроса о достоверности этого известия. С одной стороны, ряд признаков как будто говорит в пользу В. Диаментовского. Характерной особенностью его дневника является то, что В. Диаментовский обычно выделяет в нем достоверные и недостоверные известия, отмечая в отношении последней категории известий или что данное известие есть слух, или что поляки в Ярославле не знали, верить или нет данному сообщению. С этой точки зрения известие о «съезде», очевидно, рассматривалось самим В. Диаментовским как вполне достоверное. В. Диаментовский относит к категории слухов лишь известие о том, что на «съезде» в Москве шли разговоры об избрании нового царя. Самый же факт «съезда» В. Диаментовский сомнению не подвергает, сообщая даже такую подробность, как то, что на «съезд» в Москву народ собран был через специальных «гонцов».
Но, с другой стороны, все остальные источники ничего не говорят о каком-либо «съезде»: «Новый Летописец» сообщает лишь о боярском приговоре; сообщение Н. де Мело о «совете» Василия Шуйского «с своими» также ведет скорее к Боярской думе, чем к «съезду» типа земского собора.
Все это вынуждает нас оставить пока открытым вопрос, имел ли в действительности место тот «съезд», о котором сообщает В. Диаментовский[1311].
Каковы бы ни были форма и место, где обсуждалось положение дел после калужского поражения, смысл и цели этого обсуждения заключались для Василия Шуйского в том, чтобы добиться поддержки мероприятий по дальнейшей борьбе против Болотникова со стороны возможно более широких слоев населения.
Для Шуйского политические последствия поражения его воевод под Калугой были двоякого рода. В записи В. Диаментовского, как мы видели, отмечается, что наряду с разговорами об избрании вместо Василия Шуйского другого царя обсуждался вопрос и о том, чтобы «двинуться всей силой на неприятеля и на него ударить». Таким образом, если в известных политических кругах пытались сделать Шуйского ответственным за крах под Калугой и требовали отказа его от власти, то наряду с такого рода настроениями поражение под Калугой усилило и противоположную тенденцию: стремление к объединению всех сил господствующих классов для разгрома восстания Болотникова.
Почву, питавшую подобного рода настроения, великолепно определил Исаак Масса в уже цитированном месте его записок, указав, что «в Москве снова собрались с духом и укрепились, отлично зная, как с ними поступят, и что они все с женами и детьми будут умерщвлены, или им это наговорили»[1312]. Итак, чем сильнее и реальнее становилась угроза расправы с господствующими классами со стороны восставших, тем все больше отходили на задний план противоречия между отдельными группировками внутри господствующего класса и усиливалось стремление к консолидации сил для борьбы с Болотниковым.
В приведенном тексте записок Исаака Массы особенно интересна фраза о том, что москвичам «наговорили» об участи, ожидавшей их в случае победы Болотникова. Эта фраза прямо ведет нас к тому кругу явлений политической жизни Москвы, которые связаны с проблемой «съезда» или иных форм обсуждения создавшейся обстановки.
Исаак Масса заканчивает свою характеристику указанием на то, что «они все поклялись защищать Москву и своего царя до последней капли крови»[1313]. Вряд ли это упоминание о клятве можно рассматривать как простой литературный оборот или стилистический прием. Скорее и вернее предположить, что «клятва» явилась итогом обсуждения в Москве вопроса об «успокоении страны».
Таким образом, объяснение того, что Василию Шуйскому удалось преодолеть кризис, возникший после Калуги, надо искать прежде всего в позиции правящих классов, вновь сплотившихся на некоторое время вокруг «своего царя».