Земля выдается всем гражданам ДФР в частное личное пользование бесплатно.
Размер земельных участков устанавливает собрание народных посланников по федерации и области. Пользование землей обязывает владельца обрабатывать ее. В целях лучшего использования силовых установок, машин, обучения, проведения дорог и т. д. рекомендуется как наиболее рентабельный (выгодный) вид землепользования — хуторская система (отруба). Хутора состоят от трех- до четырехдворового состава, как исключение, возможны отдельные однодворовые хутора. Наряду с этим граждане по своему желанию могут выбирать любую форму землепользования (общины, артели, кооперативы и т. д.). Земля не продается.
Торговля — один из видов труда. Гоажданам ДФР разрешается на всей территории демократических федераций продавать как продукт своего труда, так и продукт труда других граждан. Торговля регулируется, гарантируется и контролируется государством. Воинская обязанность отменяется. При возникновении опасности целостности государства чрезвычайным законом собрания народных посланников вводится воинская повинность на период опасности. Государство содержит наемную армию, служба в которой подобна службе в других государственных учреждениях.
Все граждане ДФР обязаны иметь среднее образование. Начало образования — с семилетнего возраста. Образование ведется по специальным программам, мальчиков — в мужских школах, девочек — в женских. За образование детей перед государством ответственны родители. Среднее обязательное образование бесплатно.
Равноправие женщины в Советском Союзе приняло самые уродливые формы. Женщины вынуждены работать в шахтах, молотобойцами, пахать землю плугом и т. д. Женщина в СССР превратилась в рабыню. Подобно тому, как если бы работников интеллектуального (умственного) труда принудить копать землю, объясняя это равноправием рабочих и интеллигенции, также и использование женщины на тяжелых физических работах не является равноправием женщины. Призвание женщины — воспитание подрастающего поколения, создание домашнего уюта, но женщине предоставляется право самостоятельного выбора любого вида деятельности. Женщина равноправна с мужчинами во всех видах политической, общественной и экономической деятельности, а также и в правовом отношении.
Все должны быть имущими (зажиточными). Пролетариата, нищеты (наследие диктатуры и национальной отсталости) не должно быть. Каждому гражданину будет оказана материальная помощь государством. Каждый должен иметь необходимое для быта: участок земли, свои дом, автомашины, электромоторы, мотоциклы, велосипеды и т. д. Изменить архитектурный общий ансамбль городов; вынести за черту города в промышленные пояса все предприятия. Изжить из практики скученное расквартирование семей — общежития, казармы, многоквартирные дома — места, где у человека развивается отрицательный коллективизм, стадность, где разрушается человеческая здоровая мораль, где происходит опошление человека. Создать условия воспитания у граждан демократической морали, человека самостоятельного, независимого мышления, но не раба коллектива.
Дело демократии победит! Россия будет свободной! Помни! Начиная улучшать общество, улучшать мораль человека, начинай с самого себя. Ты должен быть примером в этом!
Для построения жизни в демократии создан революционный комитет Демократической партии России. Задача революционного комитета ДПР — свержение Советской власти. Затем — освобождение политзаключенных (политзаключенный Советского Союза — почетный гражданин Демократической Федерации России), освобождение уголовных заключенных с полной реабилитацией и аннулированием дел, поддержание порядка и создание условий для установления демократии, материальная помощь гражданам (питание, одежда, местожительства), обеспечение безопасности бывшим советским работникам независимо от занимаемой должности, пожелавшим быть честными гражданами ДФР.
Новая Россия невозможна без гарантии всеобщего прощения. Каждый должен простить все обиды, пережитые им за весь период существования Советской власти.
Спустя месяц я услышал глухой стук об стену барака, рядом с окном. Швыряли каким-то тупым предметом. Я выглянул и через решетку увидел Старостина, который на расчищенной площадке расстреливал потертым мячом невидимую цель на стене. Догадавшись, я свернул переведенную с французского программу за подкладку бушлата и надел валенки. На улице я прошел мимо Старостина, и, судя по прекратившимся ударам, он подхватил мяч и двинулся за мной. Так и оказалось: за санчастью Старостин нагнал меня, и листки перекочевали в его внутренние карманы. Он улыбнулся как чемпион и, пробуя чеканить мяч валенками и смеясь над своими неловкими попытками, направился к воротам отделения. Через несколько дней я встретил в стройзоне Нетто, и тот шепнул, что программу получили и начали распространять.
Ударила вечная ночь. Светило скрылось за горизонтом, и над городом установилась тьма, прорезаемая кое-где желтым светом фонарей, а там, где не было электричества, — кромешная. Тысячи километров пустоты и безлюдья, казалось, набрасываются на горстку огней и людей и давят их своей древней массой. В темноте стало тяжелее ходить, дышать, говорить. Даже когда киномеханик крутил фильм про Чапаева, я не мог отвлечься от мысли, что этот час наблюдения за иной жизнью все равно кончится выходом в вязкую темноту под тусклый, больной свет прожекторов. Все умственные и волевые усилия теперь направлялись на то, чтобы пережить черноту и дождаться солнца. И когда в середине января из башенного крана высунулся крановщик и заорал, показывая куда-то вдаль: «Солнце-е-е-е!» — вместе с ним заревела пробудившимся зверем вся многоголосая зона. Конечно, никакого солнца не появлялось еще несколько недель, но небо засветлело и в один из безоблачных дней в городе впервые выключили освещение. Сам диск показался лишь в феврале, зато с того же момента день стал расти гораздо быстрее, чем в южных широтах, и за месяц стало так светло, как было в весенние ярцевские дни.
Все темное время мы продолжали собираться и обсуждать, как к борьбе за демократию привлекать все больше единомышленников. Программа совершенно заворожила партийцев, и я понимал отчего: одно дело — проговаривать вслух и дебатировать свои взгляды, другое — видеть их изложенными на бумаге в виде манифеста. Хоть, изготавливая его, я и основывался на обсужденных всеми мыслях и соображениях, но текст произвел такое впечатление, что меня принимали уже как бы одним из отцов партии. Как и предсказывал Дикарев, украинцы отказались вступать в нее, услышав, что полная независимость их страны оставлена под вопросом. Однако, распространив с помощью Старостина знание о демократической программе и перезнакомившись с национальными группами во всех городских отделениях, мы раскинули свою сеть очень широко. Все-таки главная наша идея была проста и доходчива: истинно свободный человек не верит, что злой царь, президент или кормчий сменится добрым и под знамена того, кто преподносит себя как доброго, стоит вставать — нет, свободные люди строят системы, в которых царь, президент, кормчий не играют решающей роли. Это системы, которые ограничивают возможности лидеров манипулировать массами и делают это с помощью единых для всех, справедливых правил и законов.
Понемногу я вербовал сторонников в Пятом. Фильнев, полковник, закончил войну и повидал от командования такое предательство, что уволился со службы и вернулся домой на Ставрополье и устроился бухгалтером. Но язык за зубами он держал некрепко, вел беседы, давал оценки, и когда местному чека спустили план по обнаружению и поимке космополитов, полковника быстро сдала агентура, дали десять лет. Его сосед, мелиоратор Бомштейн, по образованию такой же, как я, гидротехник, потерял родных в Бабьем Яру, киевском овраге, где айнзатцкоманды стреляли в головы сотне тысяч согнанных в воющую толпу, раздетых евреев. Вернувшись с женой и сыном из эвакуации, Бомштейн решил не оставаться в городе, где гнили в земле кости его братьев, сестер и родителей, и перевелся в Тулу. Когда жена забеременела вторым, Бомштейн рассказал анекдот о рухнувшем по халатности доме и якобы прибавил: «Жаль, там усатого не было». Борьба с сионистами была в разгаре, Бомштейна взяли в конце декабря, вменили почему-то терроризм, дали двадцать пять плюс пять поражение в правах и этапировали на Таймыр. Оба, как и десятки других примкнувших, не рассчитывали дождаться конца срока. На наши сходки заглядывал Павлишин и выслушивал что-то свое. Когда я спросил его, что он думает насчет программы, Павлишин покачал головой: «Одно дело — намерения, другое дело — захватить власть. Они протянут еще полвека, а мы здесь сдохнем за несколько лет».
Для конспирации я играл в шахматы. Мы собирались в клубе под видом мастера и желающих научиться. Я исходил из того, что лагерь и вообще любое скопление людей — изначально опасное условие, и вести работу там можно, лишь будучи уверенным, что видишь буквально все, что происходит вокруг. Если двое играют, беседуют и к ним подходит третий, и они вдруг замолкают — сразу подозрения. Еще хуже — если таких говорящих и играющих целая группа, в которой за одно мгновение сменить тему общего разговора сложно. Поэтому я расставлял доски на столах, умеющие играть садились с обеих сторон, выставляли дебюты и эндшпили и начинали как бы их решать, окруженные другими гроссмейстерами, размышляющими над возможными ходами. Каждый из них зорко глядел в свою сторону и, если надвигалась опасность, произносил уговоренные слова. В ту зиму это были «пурга черная». Пароль распространился на всю партию, ответом служило «с черной пургой». Когда подходил кто-либо подозрительный, все уже молчали или болтали о чем-то своем или о позиции. Молчание выглядело естественно: когда шахматист думает, он всегда молчит.
Одно такое заседание я посвятил разбору сицилианской защиты — то есть, расставив ее варианты, перешел к обсуждению списка новых членов партии и их проверки и испытаний. Наблюдатели заняли свои посты, и потек негромкий разговор, как вдруг с улицы донесся ни на что не похожий крик. В нем дрожало глубинное, животное ликование, ярость и невиданная доселе в этих краях свобода, словно кричал человек, у которого родился ребенок или который отомстил кровному врагу. Наступила тишина, и мы прислушались. Колка дров, скрип снега под подошвами идущих из вошебойки, шуршание метлы дежурных, гул котельной, отапливающей санчасть, контору и дивизион охраны, — все привычные звуки изменились и звучали иначе. Побросав фигуры и доски, вся наша компания сорвалась с места и вынеслась на крыльцо клуба.