– Погоди, выпей чаю хотя бы. Там же подруга.
– Не нужно никакого чаю. – Я схватил с тумбочки сумку.
– Часы! Часы забыл. Они там, на столе. Я принесу.
Мне было плевать на часы, но вдруг Регина расстроится. Она же покупала их для меня, тратила свои деньги.
– Скорее, – велел я Ане.
Она послушно кинулась в гостиную, где возле компа лежали часы. Схватила их, принесла мне.
– Спасибо.
Аня смотрела на меня испуганно, светлые ресницы, которые она еще не успела накрасить, моргали часто-часто. Я быстро чмокнул ее в щеку, пахнущую теплотой подушки. И хлопнул дверью.
Весь путь от дома до дома я проделал за семь минут. Взлетел на второй этаж, нажал на кнопку. Только бы Регина открыла! Она отперла, но не сразу, а спустя минуты три. Я терпеливо ждал. Дверь распахнулась. Она была такая бледная, никогда раньше я ее не видел такой. Волосы растрепаны, щеки ввалились. Попался бы мне этот Скрипник, я б ему кишки выпустил, ей-богу.
– Зачем ты пришел! – Регина сложила руки на груди, словно в молитве. – Нельзя! Рядом могут быть полицейские.
– Нет никого. Я смотрел.
Она впустила меня в прихожую и быстро захлопнула дверь. Она едва стояла на ногах.
– Почему не вызвали врача?
– Я вызывала.
– Врете. Никакого врача здесь не было.
– Послушай. Ничего не надо. Я просто немного полежу. Сделай мне чаю, хорошо? Горячего, с лимоном.
– Сейчас.
Я отвел ее в спальню, уложил в постель. Вскипятил чайник, заварил свежего чаю, нарезал лимон. Если бы меня сейчас спросили, чего я боюсь больше – того, что меня схватят, или того, что Регина умрет, я не задумываясь бы выбрал второе. В конце концов, ну тюрьма и тюрьма. Я там уже был. Выжил как-то, выживу и еще раз. А Регина … она одна у меня. Другой не будет. Зачем мне долбаная свобода, если ее не станет? Незачем, это факт.
Она пила чай, сидя в подушках, такая крошечная, словно Дюймовочка. Я с облегчением отметил, что лицо ее немного порозовело. Мы померили давление, оно было чуть-чуть выше нормы, совсем немного.
– Как тебе Аня? – спросила Регина, и я понял, что она окончательно пришла в себя.
– Девчонка как девчонка.
– Она, между прочим, МГУ окончила с красным дипломом.
– Мне по барабану.
– Какой же ты все-таки дурень. – Регина помолчала, потом тихо спросила: – А правда, что тебя в колонии называли Бешеным?
– Это вам следак рассказал?
Она кивнула.
– Правда. Только это еще раньше было, в специнтернате. Ну, после так и пошло.
– Почему?
– Не знаю. – Я пожал плечами.
– Скажи. – Она смотрела на меня серьезно и пристально. – Ты… мог бы убить кого-нибудь? Только честно.
– Не знаю. Может, и мог бы. Если бы на меня нападали. Или на вас. Если бы на вас – точно бы мог.
– Ну спасибо. – Она нервно рассмеялась. – Никогда бы не подумала, что смогу кого-то вдохновить на преступление. Тем более – убийство.
– Зря смеетесь. Если бы вам кто-то угрожал, я бы его…
– Хватит, хватит. – Она театрально замахала руками. – Тоже мне, телохранитель. – И вдруг спохватилась, сжалась вся в комок. – Артем, тебе нельзя здесь находиться! С минуты на минуту может нагрянуть полиция.
– Пусть нагрянет.
– Нет, не пусть. Иди обратно к Ане.
– Не пойду. Вы тут окочуритесь без меня.
– Окочуриваются кошки. Люди умирают.
– Все равно. Не пойду.
Она потихоньку села на постели. Прямо у нее за спиной на стене висела большая картина. Ярко-оранжевые языки пламени, а посредине птица, она словно купалась в огне или выныривала из него. Странная птица, с черными обуглившимися перьями, но с совершенно целой головой. Я вдруг понял, что где-то видел эту картину. Нет, не эту, но очень похожую. Она висела над диваном в гостиной у отца. Там пламя было другого цвета, не оранжевого, а ярко-алого. И птица не выныривала из него, а парила высоко вверху. Странно. Почему такие похожие картины? Похожие, но разные.
– Чего ты там рассматриваешь? – спросила Регина.
– Картину.
– Эту, что ли? – Она обернулась. – Это «Восстание Феникса», художник Лев Соколовский. Я купила ее во время поездки в Рязань. Тебе нравится?
– Не очень. Что это за цыпленок табака? Почему в огне?
– Ты что, серьезно не слышал про птицу феникс? Она умела возрождаться из пепла.
– А зачем?
– Ой, Артем, твоя серость не знает границ. Что значит, зачем? Даже поговорка есть – восстать, как феникс из пепла. Это значит – жить, несмотря ни на что. Все преодолеть. Не сломаться.
Регина вдруг замолчала, глядя на меня напряженно. Глаза ее блестели.
– Мне кажется, у отца была похожая картина.
– Ты ошибаешься. Не было. Я сидела у него в гостиной и видела все полотна. Феникса там не было.
– Точно был, говорю вам. Он висел над диваном, в самом центре. Только немного другой.
– Как это другой? – не поняла Регина.
– Ну, там краски другие были. Огонь более яркий. Цыпленок этот летел по воздуху.
– Почему же я ее не заметила? – Регина пригладила свои седые волосы. – Я не могла не заметить. Не могла. Если только… – Она вдруг замолчала и прикрыла рот рукой.
– Если только она там сначала была, а потом исчезла, – закончил я за нее.
В комнате повисла тишина. Она была такой оглушительной, что у меня зазвенело в ушах.
– Ты хочешь сказать, что… – тихо начала Регина.
– Ее украли. В тот самый день, когда убили отца. Убийца украл. Только непонятно, для чего было убивать из-за такой мазни?
– Мазни? Нет, дружок, это не мазня! – Регина спрыгнула с кровати и заходила по спальне, говоря вполголоса, как бы сама с собой, но и со мной. – Костя… он был у меня дома. Сидел в гостиной и ждал, пока я приготовлю ужин. Вероятно, он заглянул в спальню. Увидел там картину. Вот зачем ему понадобились ключи!
– Он тоже хотел спереть картину? Шутите? Зачем ему два цыпленка табака?
– Замолчи! – Регина застонала, сжав виски ладонями. – Или вот что… быстро… включи компьютер.
– Зачем?
– Делай, что тебе говорят.
От нее исходила такая сумасшедшая энергия, что я не мог не повиноваться. Я включил ноут.
– Ну и что дальше?
– Ищи: Лев Соколовский, «Восстание феникса».
Я послушно ввел запрос в поисковик.
– Ну что? – спросила она нетерпеливо.
– Вот, есть. Это … три… трип…
– Триптих!! Это триптих, пропащая твоя душа! Знаешь, что такое триптих?
– Нет.
– Когда сюжет один, а картины целых три. Все они изображают разные грани этого сюжета. И все связаны воедино общим смыслом. Понял?
– Не совсем.
– Черт с тобой. Читай дальше. Читай, что там написано!
– Написано, что когда-то этот три… триптих хранился в Рязанском краеведческом музее. Потом, в девяностые, музей закрылся, две из трех картин купил какой-то новый русский и увез с собой в Москву. Там он их перепродал кому-то, а тот, в свою очередь, еще раз. В конце концов одна из картин попала в музей современной живописи. А другая бесследно исчезла. По отдельности картины стоят недорого, но вместе этот три…птих представляет большую ценность. Лев Соколовский умер десять лет назад, его дети все это время разыскивают картины. Готовы заплатить за них, не торгуясь. Это все…
– А ты говоришь, Маша со своей пивоварней! – Регина уселась обратно на кровать, свесив ноги, как дошкольница. – Вот тебе и мотив. Вот зачем твой отец послал тебя воровать у меня ключи. Он хотел забрать картину. Тогда у него оказалось бы две из трех.
– Но ведь там же написано, что ценность имеют только три вместе, – возразил я.
– Надо ехать в этот музей современного искусства. Там разгадка. Костя должен был как-то попытаться добраться до третьей картины. Может, он хотел выкупить ее или уже выкупил?
Это было как неожиданный приказ о помиловании. Вот на твоей шее веревка, остается только выбить бревно из-под ног, и ты отправишься к праотцам. И вдруг конский топот. Прискакал гонец с приказом. Казнь отменить. Веревку снимают с шеи, а ты все не веришь, что появился шанс жить…
– Я же говорила, утро вечера мудренее, – торжествовала Регина, позабывшая о том, что в любой момент к нам сюда может нагрянуть Скрипник.
– И что теперь? – спросил я неуверенно. – Ехать в этот музей? Что я там буду говорить?
– Я! Я буду говорить. Я поеду.
Я смотрел на Регину с изумлением. Только что помирала – и вот уже носится по квартире, как метеор. Прекрасная моя сказочница.
– А мне что делать?
– Сиди дома. Никому не открывай. Как будто никого нет. Адрес музея скажи.
Я продиктовал ей адрес. Она записала его на клочке бумаги.
– Который час?
Я взглянул на свои часы.
– Двенадцать.
– Я поеду прямо сейчас! – Регина подошла к трюмо и стала причесываться.
Я молчал, понимая, что остановить ее не выйдет. Когда она была охвачена какой-то идеей, то не ведала никакого страха. И это вызывало у меня восхищение.
– Так, Артем, выйди из спальни, – скомандовала Регина, причесавшись. – Мне нужно переодеться.
Я ушел в гостиную. Я думал об отце. Неужели у него хватило бы совести ограбить свою учительницу? Залезть к ней в квартиру из-за какой-то картины? Даже если та и принесла бы ему хорошую прибыль. Ведь он и так был невероятно богат. Зачем? Я вспомнил, как однажды мать заговорила о нем. До этого на все мои вопросы об отце она отвечала кратко и неохотно. А тут вдруг ее прорвало.
– Понимаешь, он страшный человек. Без сердца. Ему никого не жаль. Чувства для него ничего не значат. Только деньги. Лишь они имеют смысл для таких, как он.
Я тогда не очень понял, что имела в виду мать. Разве плохо иметь много денег? У нас их всегда не хватало. А чувства? На чувства не купишь еду, одежду, гаджеты. Зачем они вообще нужны, эти дурацкие чувства? Только бабам, слезливым и глупым. Так я считал тогда, в свои тринадцать. И с каждым прожитым годом все больше укреплялся в своих убеждениях. Но теперь я вдруг стал понимать мать. Ей действительно не важны были бабки отца. Ей требовалось от него другое – нежность, сочувствие, любовь, наконец. Всего этого не купишь ни за какие деньги. И не за деньги шла сейчас Регина узнавать про «Восстание феникса», поднявшись с постели после сердечного приступа. Она делала это ради меня, стало быть, я что-то значу. Я для нее не Бешеный, не бывший зэк, не отпетый уголовник, как для всех других. Я для нее человек…