– Я ненавижу тебя! Будь ты проклят!
Прошло уже больше суток с тех пор, как она кричала ему эти жуткие слова, а ему все казалось, что это было минуту назад. Напрасно он надеялся, что она простит его. Умолил врача пропустить его в палату. Принес ей эту дурацкую картину – она по ней два года с ума сходила. Все напрасно. «Ненавижу», и весь сказ. А ведь когда-то все было не так, иначе…
Он вспомнил, как Алка, маленькая, рыжая, вся в конопушках, бросалась к нему навстречу, когда он приходил с работы. Ловко, как обезьянка, карабкалась к нему на руки, обвивала ручонками шею, целовала пухлыми губками в щеки, в нос. Как он любил ее! До дрожи в коленках, до щемящей боли в сердце. Всю свою любовь к умершей жене он перенес на дочку. Иногда дышать становилось трудно, горло перехватывал спазм. «Зачем так рано, Катюша? Зачем? Алка еще малышка, ей всего семь. Как нам без тебя?» И тут же он брал себя в руки. «Мы выживем, ничего. Пробьемся». Варил по утрам геркулесовую кашу, гладил белые банты, зашивал колготки.
Алка росла веселой и забавной. Любила играть в доктора. Он на ее девятый день рождения подарил ей офигенный набор. Все как в настоящей больнице: шприцы, пузырьки с лекарствами, стетоскоп и прочее. Алка визжала от восторга, приставляла трубку к его груди, требовала дышать и не дышать. Он смотрел на нее и думал, как было бы хорошо, если бы дочка стала врачом. Настоящим, знающим врачом, а не теми, кто упустил Катюшу, не смог вовремя поставить диагноз, обрек их на одиночество. Он уже в мыслях рисовал себе, как встречает Алку после дежурства, поит горячим чаем, укрывает пледом. Стал понемногу откладывать деньги на репетиторов – в медицинский такой конкурс.
Алке исполнилось двенадцать, и вдруг, в одно лето, она изменились. Волосы потемнели, рыжина стала не так заметна. В глазах появилось незнакомое выражение не то грусти, не то мечтательности. Она стала рассеянной, часто невпопад отвечала на его расспросы, подолгу сидела одна в своей комнате, уткнувшись в экран компьютера. Он списал это на начало переходного возраста. Дети сейчас все ранние, акселераты. Однажды она попросила купить ей книгу для вузов о древнегреческой мифологии. Книга была толстенной и стоила недешево. Он спросил ее, для чего ей такая книга, ведь есть же школьный учебник по мировой культуре. Она ответила, что велела учительница. Книгу он купил. Алка была рада, обнимала его, долго благодарила. Целую неделю сидела над ней, не отрываясь и забросив математику и русский. На родительском собрании он подошел к молоденькой учительнице МХК и поинтересовался, зачем двенадцатилетним детям такая взрослая, специализированная литература. Учительница вылупила на него удивленные глаза и сказала, что никого не просила приобретать книгу. Вернувшись домой, он отругал Аллу. Нет, ему не жаль было потраченных денег, но его возмутила ее ложь. На вопрос, почему она не сказала правду, что книга нужна ей вовсе не по программе, а просто так, из интереса, Алка неожиданно ответила:
– Ты бы мне тогда ее не купил.
Он был жутко обижен. Разве когда-нибудь он отказывал ей в чем-то? Это было сродни предательству. Она предала его, предала их дружбу, их доверие друг к другу. Он возненавидел эту книгу. Чем больше Алка сидела над ней, тем хуже он чувствовал себя, тем больше ему хотелось, чтобы она немедленно прекратила чтение. Вышла из комнаты, села с ним на кухне пить чай. Но Алку как загипнотизировали. Она прочитала книгу от корки до корки, еще раза два перечитала и чуть наизусть не выучила. Потом подошла к нему и попросила купить другую книгу. О Рембрандте. Он не мог взять в толк, зачем шестикласснице изучать Рембрандта. Сам он не очень любил живопись, не мог отличить Репина от Шишкина и в глубине души считал занятие художеством пустой тратой времени. Алка тем временем настаивала. Она буквально взяла его на абордаж. Каждый день нудила и нудила:
– Пап, ну купи. Пап!
Кончилось тем, что они серьезно поссорились. Впервые в жизни. До этого их ссоры не длились более десяти минут. А тут Алка заперлась у себя и не разговаривала с ним три дня. Он тоже не шел на компромисс, считая, что если поддаться дочкиным капризам, она сядет на шею. Через неделю он обнаружил, что вожделенная книга лежит в ящике Алкиного стола. Где она взяла на нее деньги, было неизвестно. Он устроил допрос с пристрастием, грозил, кричал. Алла плакала, но так и не призналась, на какие средства купила книгу.
Он чувствовал: происходит что-то нехорошее. Дочь отдалялась на глазах. Записалась в какой-то кружок по истории искусств, ходила туда три раза в неделю после уроков, возвращалась затемно. Основные предметы забросила, нахватала троек. По воскресеньям они с руководительницей кружка ездили в музеи и на выставки. Он сидел один в пустой квартире и загибался от тоски и одиночества. Ведь у него даже женщины не было за все эти годы. Случайные мимолетные связи не в счет. Он всего себя без остатка посвятил дочери, а она с ним так.
Учебный год Алка закончила из рук вон плохо, на сплошные трояки, зато с пятеркой по МХК. С сентября он нанял ей репетиров. Но Алка саботировала их, отменяла занятия якобы по болезни, убегала из дома, когда должен был прийти преподаватель. Под Новый год у них состоялся серьезный разговор.
– Алла, пойми, в мединститут поступить очень сложно. Нужно иметь пятерки по точным наукам. Надо начать готовиться уже сейчас, заранее. Поэтому измени свое поведение и сократи занятия в кружке. Они мешают тебе учиться.
Алла выслушала его молча, не перебивая. Затем сказала тихо, но твердо:
– Я не буду поступать в медицинский.
– А куда ты будешь поступать? – оторопел он.
– В МГУ на искусствоведение.
Это был удар ниже пояса. Несмотря на то что дочери было всего тринадцать, он вдруг ясно почувствовал, что она от своего решения не отступит. Он не спал всю ночь. Ворочался, вздыхал, ходил курить. Утром он пришел к выводу, что нужно бороться. Нельзя допустить, чтобы Алка стала музейной крысой, – именно так он представлял себе ее будущую профессию. После уроков он приехал за ней в школу.
– Ты чего? – спросила она удивленно.
– Домой пойдем. Уроки делать.
– У меня сегодня кружок.
– Никаких кружков! Домой!
Рядом стояли одноклассники. Они смотрели, как он тащит Алку под руку и запихивает в старенький «жигуленок». Она тихо плакала, отворачивая лицо.
Так началась их война. Долгая и кровопролитная, изнуряющая и лишающая сил. Алка врала и изворачивалась. Убегала из-под его носа. Назло ему рвала тетрадки по математике и физике. Пару раз он не выдержал, сорвался, отлупил ее ремнем. Она ушла к подруге и не возвращалась два дня. Ему позвонила мать подруги. Мягко намекнула, что с девочкой так нельзя, она уже совсем взрослая. Он грубо послал ее подальше и бросил трубку.
Так незаметно пролетело четыре года. Алка сдала выпускные экзамены и получила аттестат. Через неделю она подала документы в университет на искусствоведческий факультет. Он надеялся, что ее не примут – с троечным аттестатом. Но оказалось, что Алка победитель множества олимпиад по мировой художественной культуре. Ее взяли в первых рядах. А ему оставалось кусать себе локти. Вскоре Алка переехала в свою квартиру, доставшуюся ей от бабушки. Они все эти годы сдавали ее. Она в одночасье выгнала жильцов и, собрав свои нехитрые пожитки, была такова. Он звонил ей, умолял вернуться, даже пару раз плакал, но дочь была непреклонна.
– Я не хочу жить с тобой, – говорила она и вешала трубку.
Постепенно он привык узнавать о ее жизни из третьих рук. Все та же подруга Надя рассказывала ему, что Алка учится на отлично, нашла работу. Потом она защитила диплом, поступила в аспирантуру и начала писать диссертацию. Он надеялся, что у дочери появится кавалер и она смягчится, как всякая влюбленная женщина. Но кавалеров у Алки не было. Работа заменяла ей личную жизнь целиком и полностью. Он знал, что она увлеклась какими-то мифическими картинами, мечтает собрать коллекцию, посвящает этому все свободное время. Однажды он тайком пришел в музей, где работала Алка. Ее не было. Седая сухонькая старушка провела его в зал. Он смотрел и ничего не понимал. И на эту ерунду Алка променяла нормальную жизнь, солидную профессию, семейное благополучие? Какие-то сизые волки, перламутровые жабы, черные птицы с желтыми глазами. И всюду этот огонь, страшный, пожирающий все живое. Он был уверен, что написать подобное мог лишь безумец. А значит, и Алка тоже безумна, раз видит в этой фантасмагории какой-то смысл. Тем не менее он решил сделать шаг навстречу дочери. Позвонил и признался, что видел картины, от которых она без ума. Сказал, что они ему понравились, он не ожидал и все такое прочее…
Алка слушала молча, и в ее молчании явственно читалось недоверие. Затем она извинилась, мол, не могу сейчас, говорит, занята. Где-то рядом слышался сочный и густой баритон. Мужчина? У дочери дома мужик? Он был удивлен и возбужден. Наконец-то! Из нее выйдет вся эта дурь, она станет ласковой и покорной, какой должна быть женщина. Какой была Катя. Он сгорал от любопытства увидеть дочкиного кавалера. Достал Надю расспросами. Та показала фотку в телефоне. На ней Алку обнимал статный красавец брюнет. Алка сияла. Что-то дрогнуло у него внутри. Какое-то нехорошее подозрение возникло и лишило покоя. Зачем такому его Алка, веснушчатая, большеротая, лишенная женских прелестей, плоскогрудая и узкобедрая? Поматросит да и бросит.
Он стал караулить парочку у Алкиного дома. Сидел в засаде, за кустами, и видел, как они выходят из машины, смеющиеся, счастливые. Алка цвела. Она невероятно похорошела и даже немного поправилась, что ей шло невероятно. Глядя на нее, он глотал ком, вставший в горле. Родная, милая, самая любимая на свете. Видела бы Катюша! И вдруг – звонок Нади. «Дядя Валера, с Аллой беда. Она в больнице».
Он ничего не понимал. Почему больница? Что стряслось? Подумал, грешным делом, что Алка беременна. Катя тоже лежала с ней на сохранении. Попросил у Нади адрес. Та долго мялась, юлила. Потом призналась: «Это психиатрическая больница. Алла хотела совершить суицид».