Ночью он метался по квартире, как раненый зверь. Как? За что? Ему слышался голос Кати. Она укоряла его, плакала: «Ты не сберег нашу девочку. Как ты мог?» Утром помчался в больницу – его не пустили. Сказали, Аллу Валерьевну нельзя беспокоить. Он подстерег Надю, кое-как выпытал у нее, что да как. Получалось, предчувствия его не обманули. Этот чернявый мажор бросил его доченьку, его кровиночку. Из-за него она сейчас в комнате с решетками на окнах лежит под капельницей. Все из-за него…
Многолетняя боль, точно полноводная река, стремительным и бурным потоком хлынула в новое русло. Во всем виноват был этот… – он не называл любовника дочери по имени, а только «подлец» и «негодяй». Подлец должен был ответить за все. Он отомстит ему за Алку, а та поймет, что она для него дороже всего на свете. Он методично собирал досье на врага. Выяснил, что тот занимается картинами. Достал телефон, позвонил. Сказал, что давно коллекционирует редкие полотна. Готов уступить кое-что недорого, так как срочно нужны деньги. Мажор клюнул. Они договорились о встрече у него дома. В назначенный час он пришел. Они беседовали в гостиной, и он вдруг увидел висящую над диваном картину. Ту самую, которую видел в музее у Алки. Он даже не заметил особой разницы, но стиль и цвета узнал точно. «Что ж, – подумал он, – на ловца и зверь бежит». На следующую встречу он прихватил с собой нож, купленный в охотничьем магазине. И тубус.
У него всегда был отличный удар. Точно в сердце, ни миллиметра правее или левее. Обидчик не успел даже пикнуть. Он не спеша вытер платком рукоятку ножа. Затем так же, не спеша, зашел в гостиную. Снял картину, повесил на ее место другую, из дальнего угла. Затем срезал полотно и, свернув, положил в тубус, а раму отнес в кладовку, где находился добрый десяток таких же. Он был уверен, что подмену никто не заметит – картин в комнате великое множество. Дело было сделано. Он не спеша вызвал лифт и спустился, умело отворачивая лицо от камеры. Уж что-что, а это он умел. Хотел сразу поехать к Алке, но Надя сказала, что у нее процедуры. «Приезжайте попозже, когда капельницы закончатся. Недели через две».
Что ж, через две так через две. Торопиться теперь было некуда. Подлец был наказан, картина, свернутая в трубочку, мирно лежала в тубусе. Он спокойно ходил на работу. У него исчезла бессонница, мучившая его все последнее время, вернулся аппетит. Он терпеливо ждал, когда пройдут две недели. Надя обещала похлопотать за него, поговорить с Алкой. Та с большой неохотой согласилась увидеться.
Он стоял перед кроватью, держа в руках полотно. Алка смотрела на картину равнодушно, как на надоевшую игрушку. Он почувствовал панику.
– Милая, ты не рада? Смотри, что я принес тебе.
Она наклонила голову. Глаза ее наполнились слезами.
– Мне не нужно это. Убери. Мне нужен Костя. Только он. Где он? Позвони ему, скажи, что я умираю без него.
Он вдруг почувствовал такую боль и ярость, что едва не задохнулся. Снова все не так, он просчитался и кинул мимо ворот. Ему никогда не понять, как надо, как правильно. Для этого ему нужна Катя. Без нее они с Алкой как две разные галактики.
– Твой Костя мертв! – заорал он, позабыв, что в коридоре дежурит санитарка. – Мертв, слышишь! Я убил его! Зарезал ножом. Так ему и надо, сволочи!!
Он не мог остановиться. Как в кошмарном сне он видел, как белеют веснушки на Алкином лице. И само лицо становится белым как снег. Губы ее зашевелились. Крик застрял у него в горле, он замолчал, изо всех сил сжимая пальцами полотно.
– Что ты наделал? – тихим, но ясным шепотом проговорила Алка. – Что! Ты! Наделал! Будь ты проклят. Ненавижу.
Она договорила последнее слово и упала на кровать без чувств. Он тряс ее за плечи, брызгал водой в лицо, но она не открывала глаз. Прибежала санитарка, за ней сестра, врач. Все они что-то быстро говорили, бегали по палате, суетились. На него никто не обращал внимания. Он медленно вышел и спустился на улицу. Сел в машину, припаркованную у ограды.
Он не помнил, как доехал до дома, зашел в квартиру, сел на диван. Ему казалось, что рядом сидит Катя. Гладит его ласково по голове. Он пытался поймать ее ладонь, прижать к щеке. Но она все время ускользала.
– Катя, что я наделал! Катя, прости меня. Я ничего не понимаю, Катя. Зачем ты ушла?
По лицу катились слезы, но он не замечал их. Только все ловил и ловил мягкую женскую ладонь, шаря руками в воздухе…
В дверь позвонили. Наверное, сосед. Пришел отдать долг. Он встал и, спотыкаясь, побрел в коридор.
– Откройте, полиция, – донеслось из-за двери.
– Вы ошиблись. Я не вызывал полицию. – Он хотел пойти обратно, но звонок грянул снова и снова.
– Гражданин Корзун. Вы подозреваетесь в убийстве Константина Соболева. Открывайте, у нас ордер на обыск.
– Вот так, Катюш, – пробормотал он, – у них ордер на обыск. Такая вот петрушка…
Ему показалось, что белая, почти прозрачная тень вылетела из комнаты и встала рядом с дверью.
– Ты хочешь открыть им? Не надо, я сам. Я же мужик… – Он повернул колесико замка…
29
…Мы сидели на кухне за столом и пили чай, я, Регина и Аня. Та только что проводила на вокзал ренегата Морозова – он возвращался в свой Воронеж. Аня принесла яблочный пирог собственного изготовления. На моей руке красовался новенький гипс, пирог вкусно пах сахарной пудрой и корицей. На меня нашло небывалое благодушие. Я вполуха слушал Анино веселое чириканье, ел пирог и посматривал на Регину. Та выглядела спокойной и умиротворенной, даже морщинки под глазами разгладились, и лицо будто помолодело.
– Кстати, Артем, что думаешь насчет работы? – спросила Аня, нарезая остатки пирога. – У меня отличная мысль – устроить тебя к нам в школу лаборантом. Химику как раз был нужен. Как тебе такое?
Я промычал что-то невнятное. Регина поставила на стол чашку.
– Хорошая идея, Анюта. Но у меня есть новости. Галина Ивановна звонила, это служительница музея. Говорит, им нужен человек, помощник, что-то вроде завхоза. Кое-что прибить, подремонтировать. Но в основном заниматься рекламой, обновить сайт, он у них очень древний. Мне кажется, Артему это больше подойдет.
Она вопросительно глянула на меня. Я кивнул. Руки у меня вроде из того места растут, откуда надо. Вернее, пока одна рука, но рентгенолог сказал, что кость моя потихоньку срастается и гипс вскоре можно будет снять. Ну а компьютер – это то, где я себя чувствую как рыба в воде.
– Вот и славно, – обрадовалась Регина. – Сейчас отдыхай, а с понедельника за работу.
Мы еще посидели, поболтали о всякой ерунда. Точнее, болтала Аня, а мы с Региной слушали ее. Потом Аня засобиралась домой.
– Поздно уже. Завтра вставать рано в школу. Да и Регине Сергеевне отдыхать пора. Артем, проводишь?
– Провожу.
Мы вышли в прихожую.
– Осторожней, – крикнула нам вслед Регина.
Конечно, она волновалась. Я, можно сказать, первый раз выходил на улицу легально, а не с чужим паспортом.
– Не переживайте, Региночка Сергеевна, мы быстро, – успокоила ее Аня. – Тут ведь рядом.
На улице по-прежнему была теплынь. Последние деньки бабьего лета. Только мы вышли из подъезда, стал накрапывать дождь. Аня раскрыла зонтик и взяла меня под руку. Мы молча шли по тротуару, огибая лужи. Вскоре показался Анин дом.
– Ну вот. – Она остановилась неподалеку от подъезда. В свете фонаря я хорошо видел ее лицо. Загнутые ресницы, чуть курносый нос, губы бантиком. В ушах у нее подрагивали прозрачные сережки-капельки. – Спасибо, что проводил. – Аня улыбнулась, слегка тряхнула головой. Капельки сразу же затанцевали, переливаясь всеми цветами радуги.
– Не за что, – ответил я и вдруг, совершенно неожиданно для себя, спросил: – Сходим куда-нибудь на выходных?
– Я пока еще не знаю своих планов. – На самом дне Аниных глаз мелькнули чертики и показали мне нос.
А она ничего девчонка, эта Анька. Только с виду простая скромница, а так-то характер дай боже.
– Ясненько, – проговорил я с деланым безразличием.
– Давай созвонимся в пятницу, – предложила она. – Я позвоню.
– Давай, – согласился я.
Аня протянула мне зонтик.
– На, держи. А то гипс намокнет. Потом отдашь. – И повернувшись, быстро пошла к подъезду.
Хлопнула дверь. Я остался стоять под фонарем, держа в руке открытый зонтик. Мне было отчаянно весело. Хотелось разбежаться и на всем ходу перепрыгивать через лужи. Как в детстве. Или сигануть через какой-нибудь забор. Но никаких заборов рядом не было, а лужи слишком мелкие, чтобы через них прыгать. И я не спеша пошел в сторону дома. Я шел и представлял себе, как в понедельник приду на работу. У меня будет шанс узреть наконец триптих Льва Соколовского целиком. Регина подарила свою картину музею, и то полотно, что украл у отца Корзун, тоже вернули в экспозицию. Сбылась мечта Аллы Корзун, но, к сожалению, слишком поздно.
Я вдруг понял, что имела в виду Регина, когда рассказывала мне о фениксе. Она говорила вовсе не о птице, а обо мне. Все преодолеть, не сломаться, выстоять во что бы то ни стало. Восстать из пепла и лететь над ним, назло бушующему внизу пламени. Она хотела, чтобы было именно так, и в моей власти выполнить ее желание…
Когда я подошел к дому, была ровно полночь. В окне на втором этаже горел свет. Регина не спала. Ждала меня. Я знал, что сейчас она мне скажет: «Артем, поздно-то как. Давай скорее ложись. Утро вечера мудренее». Я бегом поднялся по лестнице. В кармане у меня лежала связка ключей, моих собственных, с брелоком в виде смешного, одноглазого китенка. Но я все равно нажал на звонок. Дверь распахнулась сразу. Регина стояла на пороге в длинном халате и остроносых тапочках.
– Артем, как поздно! Скорее ложись, утро вечера мудренее…
Когда кого-то очень сильно любишь, то способен читать его мысли наперед. Возможно, это и есть телепатия, называйте, как хотите, мне все равно.