– Неужели я должен отвечать?
Туча набежала на солнце, накрыв нас серой тенью, похитив свет. Я решила, что пролежала здесь достаточно, и поднялась на ноги, стряхивая с юбки травинки и не заботясь о чулках и обуви. Я оставила их на земле и зашагала прочь по первой попавшейся на глаза тропинке. Картье тоже встал и вскоре почти нагнал меня.
– Пожалуйста, подожди.
Я пошла медленней, давая ему подстроиться под мой шаг. Мы пару раз свернули, солнце вновь выплыло из-за туч, дыша влажным жаром. Он заговорил:
– Я хочу встретиться с твоим покровителем потому, что ты мне небезразлична, я хочу знать, куда ведет тебя твоя страсть. – Наставник посмотрел на меня. Я глядела прямо перед собой, боясь ответить на его взгляд. Сердце в груди билось как дикая птица, рвалось из клетки плоти и костей. – Но что еще важнее: тогда я смогу вручить тебе плащ.
Я сглотнула. Картье не собирался отдавать его мне сейчас. Отчасти я надеялась на это. Отчасти знала, что этому не бывать.
Мысль о плаще упала на меня тонкой паутинкой, и я замерла на траве, словно попав в собственную сеть.
– Могу только сказать, Бриенна, – прошептал Картье, – что твой плащ готов. Он в моей сумке, в доме, ждет, когда ты будешь готова сделать следующий шаг.
Я подняла на него глаза. Он был ненамного выше, но в этот момент я показалась себе ужасно маленькой и хрупкой.
Я не раскрою своей страсти, пока не получу плаща. Не получу плаща, пока не найду покровителя. Не найду покровителя, если Вдова не отыщет того, кто оценит меня.
Мысли падали тяжело, словно влекомые вихрем камни, и я заставила себя продолжить путь, просто чтобы не думать. Он шел за мной следом, я это знала.
– Куда вы поедете летом? – спросила я, желая сменить тему. – К родным?
– Хочу отправиться в Деларош. У меня нет семьи.
Его слова заставили меня остановиться. Я никогда не думала, что Картье совсем один, что у него нет гордящихся им родителей, любящих сестер или братьев.
Я встретилась с ним взглядом. Мои пальцы взлетели к шее, к расстегнутому воротничку.
– Мне жаль, господин.
– Меня вырастил отец, – проговорил он, открывая мне свое прошлое, словно книгу, будто он наконец захотел, чтобы я прочитала его. – Он был добрым, но очень печальным. Моя мать и сестра умерли, когда я был совсем мал. Я их не помню. Как только мне исполнилось одиннадцать, я стал умолять отца, чтобы он позволил мне раскрыть страсть к Науке. Ему не хотелось отсылать меня в какой-нибудь отдаленный Дом, так что он нанял лучших господ Науки. Они обучали меня в частном порядке. Семь лет спустя, когда мне исполнилось восемнадцать, я доказал свою страсть.
– Ваш отец, должно быть, очень гордился, – прошептала я.
– Он умер незадолго до того, как я смог показать ему плащ.
Потребовались огромные усилия, чтобы не шагнуть к нему, не взять его за руку, сплетя наши пальцы, утешая его. Но я не шелохнулась. Я все еще была его ученицей, а он – моим наставником. Коснуться его значило всколыхнуть чувство, которое мы оба испытывали.
– Господин Картье… мне так жаль.
– Ты очень добра, Бриенна. Видит бог, я быстро повзрослел, но все же избежал многих горестей. Здесь, в Магналии, я обрел дом.
Мы стояли рядом, в тихом сиянии утра, в миг новых начинаний, застывшие между молодостью и зрелостью. Я могла бы стоять так часами, спрятавшись под зеленой сенью изгороди, под взором солнца и облаков, говоря с ним о прошлом.
– Идем, нужно вернуться в дом, – мягко напомнил Картье.
Я пошла за ним. Мы вернулись к парадному входу, и я с ужасом увидела карикатуру на Картье, лежавшую на самом верху корзины, и, подхватив ее, быстро свернула пергамент. Я надеялась, что наставник не заметил рисунка. Мы поднялись по ступеням и вошли в тихую прихожую. Его кожаная сумка стояла на скамье рядом с входом. Я старалась на нее не смотреть, понимая, что внутри лежит мой плащ. Картье поднял ее.
– У меня есть для вас подарок, – начала я, нашарив под пергаментом последнюю книжечку стихов. – Наверное, вы не помните, но один из наших первых уроков был посвящен поэзии, и мы читали мое любимое стихотворение, из этой книги.
– Я помню, – кивнул Картье, принимая подарок. Он пролистал несколько страниц. Я наблюдала, как его глаза скользили по строкам стихотворения, удовольствие отражалось в его чертах, как солнце на водной глади. – Спасибо, Бриенна.
– Знаю, это мелочь, – запинаясь, выговорила я, чувствуя себя как будто обнаженной, – но я подумала, вам понравится.
Он улыбнулся и убрал книгу в сумку.
– У меня тоже есть кое-что для тебя. – Картье достал маленькую коробочку и на ладони протянул мне.
Я взяла ее и медленно открыла. Серебряный кулон на длинной цепочке покоился на квадрате алого бархата. Присмотревшись лучше, я поняла, что на нем выгравирован цветок караганы, серебряная капля мэванской роскоши, носимая над самым сердцем. Я улыбнулась, большим пальцем коснувшись прекрасной резьбы.
– Он чудесен. Спасибо. – Я закрыла коробочку, не зная, куда смотреть.
– Можешь писать мне, если хочешь, – проговорил Картье, сглаживая неловкость, которую мы оба ощущали, – чтобы я знал, как продвигаются твои летние занятия.
Я встретилась с ним взглядом, лукаво изогнув уголок рта:
– Вы тоже можете писать мне, господин, чтобы убедиться, что я не пренебрегаю учебой.
Он одарил меня тем странным взглядом, который я никогда не могла расшифровать, и перекинул ремешок сумки через плечо.
– Хорошо. Буду ждать весточки от мадам.
Я смотрела, как он шагнул навстречу солнцу. Плащ шелестел у него за спиной, и я не могла поверить, что он ушел так просто. В том, что касалось прощаний, Картье был даже хуже меня! Я метнулась к порогу.
– Господин Картье!
Он остановился посреди лестницы и обернулся. Я прислонилась к дверному косяку, зажав в пальцах маленькую коробочку с кулоном.
– Ваши книги. Они все еще наверху, у меня на полке.
– Оставь их себе, Бриенна. У меня их слишком много, а тебе пора начать собирать собственную коллекцию. – Он улыбнулся. Я лишилась дара речи, пока не поняла, что он вот-вот развернется и уйдет.
– Спасибо.
Этого было мало, но я не могла отпустить его, не поблагодарив. Я снова ощутила пустоту, трещину в сердце – то же чувство, что и при прощании с Мириай, предупреждение, что мы можем больше никогда не увидеться.
Он не сказал ни слова, просто поклонился. А потом ушел, как и остальные.
Глава 11. Погребение
Июль 1566 года.
Следующий месяц прошел в тишине. Я скучала по музыке Мириай и смеху Абри. Тосковала без импровизаций Орианы, игр Сибиллы и разговоров с Цири. Прилежно занималась в полном одиночестве, заполняя часы чтением и изучением родословных, анатомией и ботаникой, историей и астрономией. Я хотела разбираться в любой ветви Науки.
Каждый понедельник я писала Картье.
Сначала просто спрашивала его совета. Затем мои письма стали длинней. Я вовлекала его в беседу, пусть и на пергаменте.
Его письма казались отражением моих. Сперва он был краток, составляя списки того, что нужно изучить, как часто делал в прошлом. Затем стал интересоваться моими мыслями и мнением. С каждым днем я вытягивала из него все больше слов и историй, пока наши письма не стали занимать два, а потом и три листа. Он писал о своем отце, о детстве в Делароше, о том, почему выбрал Науку. Вскоре главным предметом наших писем сделалась не учеба, а желание узнать друг друга.
Меня поражало, что за три года, проведенных рядом с Картье, я так мало о нем узнала.
Месяц пролетел за письмами и занятиями. Вдова рассылала приглашения моим возможным покровителям, все они вежливо отказывались. Наконец, во время четвертой недели ожидания, кое-что произошло.
Я шагала по длинной дорожке под сенью дубов, слушая приближавшиеся раскаты грома. Когда Дом исчез из виду, я села под деревом и закрыла глаза, размышляя, сколько еще осталось до конца лета. Капли дождя зашелестели в кроне дуба. Вздохнув, я встала и зацепилась рукавом за ветку.
Она оцарапала мне руку.
Сверху хлынул ливень, мое платье и волосы промокли. Я раздраженно осмотрела ранку: я порвала рукав, и кровь все еще текла. Я осторожно коснулась пореза и испачкала пальцы алым.
В ушах у меня зазвенело, по коже побежали мурашки, словно перед ударом молнии. В воздухе теперь пахло не травами, а землей, руки у меня перед глазами стали большими – мужскими, их разбитые костяшки были в крови и грязи.
Я подняла глаза и увидела, что ровные ряды дубов Магналии превратились в темный лес: заросли ольхи, сосен, осин и пекана. Я почувствовала, как теряюсь среди них, и прислушалась к себе: мои ноги болели, превращение завершилось.
Он тоже оцарапал руку, в том же месте, что и я. Остановился, чтобы посмотреть на порез, стер с пальцев кровь.
У него не было на это времени.
Он углубился в лес, шагал беззвучно, только дыхание немного сбилось. Не потому что он устал. Из-за тревоги. Он знал нужное дерево и шел вперед, позволяя ветвям цепляться за одежду.
Наконец он остановился у старого дуба.
Это дерево выросло здесь задолго до других, его огромная крона затеняла небо. В детстве он часто приходил к дубу, сидел в ветвях, вырезал на коре свои инициалы. Он опустился на колени и начал копать. Сумерки стали синими и холодными. Почва была мягкой от весенних дождей, и он вырыл глубокую яму под корнями, выступавшими из земли.
Не торопясь он вытащил из-под туники деревянный медальон и снял его с шеи. Вещица свисала с его пальцев, медленно раскачиваясь.
Он заказал ее своему столяру ради этого мига. Некрасивый деревянный медальон размером с кулак предназначался для одного: хранить нечто важное, быть вместилищем Камня.
Грязными пальцами он открыл замочек, чтобы в последний раз заглянуть внутрь.
Камень Сумерек покоился в своем гробу, красноватый отблеск играл в его прозрачных глубинах. Это было похоже на последнее биение сердца, на последнюю ка