fides, возвышенная до таинства (sacramentum fidelitatis) и принципа всякой чести, являлась объединяющим цементом различных феодальных сообществ. «Верность» связывала феодала с его повелителем, то есть феодалом более высокого ранга. В высшей, очищенной и нематериальной форме она была элементом, который должен возвращать эти части —singulae communitates —к высшему по отношению к ним центру тяготения Империи, к трансцендентным власти и авторитету, для признания которого не нужно было прибегать к оружию.
Также и поэтому в феодальных и имперских Средних веках —как и в любой другой цивилизации традиционного типа—единство и иерархия могли сосуществовать с высокой степенью независимости, свободы и самовыражения.
Говоря в общем, в первую очередь в арийских цивилизациях можно заметить длительные периоды времени, в которых в каждом государстве или городе существовала примечательная степень плюрализма. Семьи, рода и народы представали как небольшие государства, как державы, обладавшие большой степенью автономии, включенные в идеальное и органическое единство, но обладавшие всем, в чем они нуждались для своей материальной и духовной жизни: культом, законом, землей и войском. [248] Традиция, общее происхождение и общая раса (не просто раса тела, но раса духа) были единственными основаниями высшей организации, способной развиться в форму Империи, особенно при распространении первоначальной группы сил по большой территории, нуждающейся в упорядочивании и объединении. В этой связи знаменателен ранний этап истории франков. Слово «франк» было синонимом свободного человека и носителя в силу своего происхождения особого достоинства, которое в их собственных глазах делало франков выше прочих: «Francus liber dicitur, quia super omnes gentes alias decus et dominatio illi debetur»[249] (Турпин[250] ). Вплоть до IX в. основаниями государства были общая цивилизация и принадлежность к франкскому роду, хотя никакого организованного и централизованного политического единства, совпадающего с национальной территорией, как в современной идее государства, не существовало. Позднее, во время Каролингов, когда развитие привело к установлению Империи, франкская аристократия была разбросана повсюду, и именно эти отдельные максимально автономные единицы, сохранявшие тем не менее нематериальную связь с центром, составляли объединяющий жизненный элемент в этой сложной структуре, как клетки нервной системы в организме.
Здесь же можно сказать, что главным образом дальневосточная традиция подчеркивала ту идею, что покидая периферийную область, не вмешиваясь напрямую, и оставаясь в сущностной нематериальности центра (как втулка колеса обуславливает все его движение), возможно достичь «добродетели», характеризующей подлинную империю, в которой отдельные индивиды поддерживают чувство свободы и все происходит упорядоченно, потому что в силу взаимной компенсации, исходящей из следования невидимому направлению, путаница или произвол отдельных людей в итоге вносят свой вклад в общий порядок[251] .
Такова предельная идея всякого подлинного единства и всякой подлинной власти. Когда же, напротив, утверждается идея превосходства и объединения, господствующая только на материальном плане, непосредственно и политически —вмешиваясь повсюду, отменяя автономию отдельных групп, по-абсолютистски уравнивая все права и привилегии, и извращая и навязывая общую волю разным этническим группам —тогда не может быть никакой подлинной имперской власти, и мы имеем дело уже не с организмом, а с механизмом. Этот тип и представлен современными национальными и централизованными государствами. Впрочем, где бы монарх ни снисходил на такой низший уровень —то есть, утрачивая свою духовную функцию, продвигая абсолютизм и политически-материальную централизацию, освобождаясь от любых уз, связанных с сакральной властью, унижая феодальную знать и присваивая ту власть, которая прежде была распределена между аристократией, —такой монарх выкапывал свою собственную могилу, навлекая на себя фатальные последствия. Абсолютизм является кратковременным миражом; это всеобщее нивелирование, предваряющее демагогию, восхождение народа (демоса) на десакрализированный трон. [252] Таков случай тирании, которая в некоторых греческих городах сменила аристократически-сакральный режим; это также до некоторой степени случай Рима и Византии, явленный в нивелирующих формах имперского упадка; и, в итоге, таков смысл —как мы скоро увидим —европейской политической истории после упадка духовного идеала Священной Римской империи и последующим пришествием секуляризованных националистических монархий —и до эпохи «тоталитаризма» как итогового явления.
В этом смысле едва ли стоит говорить о великих державах, выросших из гипертрофированного национализма, вдохновленного варварской волей к власти милитаристского или экономического типа, но продолжающих носить имя «империй». Повторим, что империя является таковой только в силу высших ценностей, в которых конкретный этнос, преодолев себя и свои натуралистические особенности, поднимается на высший план. В таком случае этот этнос в наивысшей степени станет носителем принципа, который также присутствует у других наделенных традиционной организацией народов, но лишь в потенциальной форме. В этом случае завоевательное материальное действие является тем, что ломает стены эмпирического разделения и возвышает разнообразные потенциальности до единственной реальности, таким образом производя подлинное объединение. Принцип «умри и стань», повторяющий удар «молнии Аполлона» (К. Штединг), является элементарным требованием для каждого народа, стремящегося к имперской миссии и достоинству; это точная противоположность морали так называемого священного эгоизма наций. Но оставаться ограниченным национальными характеристиками, чтобы на их основе господствовать над другими народами или странами, невозможно иначе, кроме как при помощи материального насилия. Рука как таковая не может претендовать над господство над другими органами тела; однако она может это сделать, перестав быть рукой и став душой, то есть возвысившись до нематериальной функции, способной объединить и направить множество частных телесных функций, будучи высшей по отношению к каждой из них, взятой самой по себе. Если «империалистические» авантюры современности провалились, часто сокрушив и народы, которые их затеяли, или превратились в бедствия разного рода, то причина этого состоит именно в отсутствии какого-либо подлинно духовного, метаполитического и наднационалистического элемента. Он оказался замещен насилием более сильной державы, которая, тем не менее, имеет ту же самую природу, что и страны слабее, которых она пытается подчинить. Если империя не является священной, она является не империей, а чем-то напоминающим рак в системе функций живого организма.
Это то, что можно сказать об упадке идеи regere, секуляризированной и оторванной от традиционной духовной основы, ставшей сугубо мирской идеей централизации. Переходя к другому аспекту этого отклонения, можно отметить, что для священнической касты типичны отказ признавать имперскую функцию —как в случае с Римской церковью во время борьбы за инвеституру —и стремление к десакрализации понятия государства и царской функции. Таким образом, часто не осознавая этого, священническая каста внесла свой вклад в формирование той светской и «реалистической» ментальности, которой позже неизбежно суждено было восстать против самого священнического авторитета и запретить любое его реальное вмешательство в государственные дела. После фанатизма ранних христианских общин, первоначально отождествлявших империю Цезаря с царством Сатаны, величие «вечности Рима»(aeternitas Romae) с пышностью вавилонской блудницы, а ликторские завоевания с «великим грабежом» (magnum latrocinium); и после дуализма Августина, для которого государственные учреждения по сравнению с civitas Dei[253] носили не просто натуралистический, но греховный характер (corpus diaboli), григорианская концепция в итоге утвердила доктрину так называемого естественного права, в которой королевская власть была лишена какого-либо трансцендентного и божественного характера и сведена к простой светской власти, переданной королю народом: следовательно, король всегда ответственен перед народом, а всякий государственный закон объявляется зависящим от обстоятельств и может подлежать отмене согласно этому «естественному праву». [254] Уже в XIII в., когда была определена католическая доктрина таинств, помазание на царство было вычеркнуто из этого списка и перестало рассматриваться почти на том же уровне, что и священническое рукоположение. Позже Общество Иисуса часто выражало антитрадиционную точку зрения, заявляя о чисто светском характере королевского сана (хотя иезуиты сотрудничали с абсолютизмом тех монархий, которые подчинялись церкви, в других случаях они доходили даже до оправдания цареубийства) [255] , чтобы четко дать понять, что только Церковь обладает сакральным характером и, следовательно, первенство принадлежит только ей. Но, как уже говорилось, произошло прямо противоположное. Вызванный дух одолел того, кто его вызвал. Когда европейские государства стали выражениями верховной власти народа и стали управляться только согласно экономическим принципам и лишенными глав организациями —как итальянские коммуны, которым церковь косвенно покровительствовала в их борьбе против императорской власти, —они стали самодостаточными. Они секуляризовались и перевели все, что связано с религией, в абстрактн