В еще одной «колонне», ограничившейся областью спекулятивной мысли, рационализму было суждено развиваться в направлении ирреализма и породить абсолютный идеализм и панлогизм. Дух и мысль, понятие и реальность отождествлялись; логические субстанции, такие как «трансцендентное Я», заменили реальное «Я», как и всякие предчувствия подлинного сверхъестественного принципа в человеке. Так называемая «достигшая самосознания критическая мысль» заявила: «все, что реально, является рациональным, и все рациональное реально», что поистине представляет собой крайнюю форму ирреализма. [846] Но на практике рационализм сыграл важную роль в построении современного мира не из-за подобных философских абстракций, а объединившись с эмпиризмом в контексте сциентизма.
Опять же, рождение современной естественнонаучной мысли совпало с Возрождением и Реформацией, так как эти явления были выражениями того же глобального переворота. Индивидуализм обязательно несет с собой натурализм.
С восстанием индивидуализма всякое знание о высшем мире было утеряно. Осталась только всеобъемлющая и определенная материальная концепция мира; природа, воспринимаемая как нечто внешнее, феномен. Новый взгляд на мир стал фиксировать вещи, ранее же их созерцали. Зачатки этого переворота уже существовали, но они оставались спорадическими явлениями, никогда не превращавшимися в силы, формирующие цивилизации. [847] Именно в это время реальность и материя стали синонимами. Новый идеал науки касался исключительно физического плана и в итоге ограничивался конструкцией: он представлял собой уже не синтез интеллектуальной интуиции, а попытку чисто человеческих способностей объединить внешне, «индуктивно», здесь и там «трогая», а не «видя», многочисленные виды впечатлений и чувственных явлений внешнего мира. Так пришли к математическим отношениям, законам постоянства и однообразной последовательности, гипотезам и абстрактным принципам, ценность которых определялась исключительно способностью более или менее точного предсказания конечного исхода, но без обеспечения каким-либо сущностным знанием и без открытия смыслов, способных привести к внутреннему освобождению и возвышению. И это мертвое познание мертвых объектов привело к зловещему искусству производства искусственных, автоматических и обладающих смутным демоническим характером сущностей. Пришествие рационализма и сциентизма неизбежно привело к пришествию технологии и машин, ставшими центром и апофеозом нового человеческого мира.
Кроме того, современной науке мы обязаны систематической профанацией двух областей действия и созерцания, а также освобождением базарных толп Европы. Именно наука привела в упадок и демократизировала само понятие знания, установив однообразный критерий истины и уверенности, основанный на бездушном мире чисел и предрассудке, представленным «опытным» («позитивным») методом, безразличным ко всему, что в эмпирических данных обладает качественным и символическим характером. Именно наука помешала правильному пониманию традиционных дисциплин; при помощи миража очевидных явлений, доступных каждому, наука поддержала превосходство светской культуры, создав мифы о просвещенном человеке и об ученом. Именно наука, разогнав мрак «предрассудков» и «религии» и введя образ естественной необходимости, постепенно и объективно уничтожила всякую возможность тонких отношений с тайными силами вещей. Именно наука отобрала у человека возможность слышать голос моря, земли и небес и создала миф о «новой эпохе прогресса», открыв все пути для каждого и раздув в итоге великое восстание рабов. Именно наука сегодня, обеспечивая инструменты контроля и использования всякой силы природы согласно идеям дьявольского покорения, вызвала огромнейший соблазн человека: что он может принять свое самоотречение за то, чем можно гордиться, а призрак власти за реальную власть.
Этот процесс отделения, потери высшего мира и традиции, всемогущей секуляризации и триумфального рационализма и натурализма тождественен как на плане отношений человека и реальности, так и на плане общества, государства и нравов. Говоря о смерти цивилизаций, мы упоминали, что внутренняя приверженность низших и невежественных людей вождям и традиционным институтам в общем была оправдана настолько, насколько она представляла собой путь, ведущий к плодотворным иерархическим отношениям с существами, которые знали и которые «были», которые свидетельствовали о живой нечеловеческой духовности и поддерживали ее; любой традиционный закон был воплощением и адаптацией этой духовности. Но когда такая точка отсчета уже отсутствует или когда существует только пустой ее символ, то подчинение является напрасным, а повиновение —бесплодным; итоговым исходом является не обрядовое соучастие, а очерствение.
Таким образом в современном очеловеченном мире, в котором отсутствует измерение трансценденции, любой закон иерархического порядка и стабильности был обречен исчезнуть даже на внешнем плане, вплоть до достижения подлинной атомизации отдельного человека не только в вопросах религии, но также и в политической области при помощи отрицания любых традиционных ценностей, институтов и авторитетов. Как только fides стала светской, за восстанием против духовной власти последовало восстание против светской власти и притязания на «права человека»; утверждение свободы и равенства всех людей; решительное упразднение идеи каст («функциональных классов») и привилегий; а также либеральное разложение.
Но закон действия и противодействия определяет, что за индивидуалистической узурпацией автоматически следует коллективистский предел. Человек без касты, освободившийся раб и прославляемый пария —современный «свободный человек» —противопоставлен массе других людей без касты и в итоге подчиняется грубой власти коллектива. Таким образом, падение продолжается, и следует переход от личного к анонимному, к стаду, к чистому, хаотическому и неорганическому количеству. Как научная конструкция пытается с внешней стороны воссоздать множественность частных явлений (потеряв то внутреннее и подлинное единство, существующее только в контексте метафизического знания), так и современные люди попытались заменить единство, состоявшее в древних обществах из живых традиций и священного закона, внешним, анестезирующим, механическим единством, в котором отдельные люди сводятся вместе без каких-либо органических связей друг с другом, и без какого-либо высшего принципа или фигуры, благодаря которой повиновение означало бы как согласие и покорность, так и признание и возвышение. Так возникли новые коллективные формы, по своей сути основанные на условиях материального существования и различных факторах только лишь общественной жизни, управляемой безличностной и нивелирующей системой «государственных властей». Эти коллективные формы превращают индивидуализм в его противоположность, доходя до абсурда; присутствуют ли они под масками демократии или национального государства, республики или диктатуры, их несут независимые субчеловеческие силы.
Наиболее решающий эпизод в освобождении европейского плебса, Французская революция, уже демонстрирует типичные черты этого переворота. В ней можно увидеть, как вызванные силы выходят из-под контроля тех, кто их вызвал. Как только революция свершилась, она как бы зажила своей жизнью, ведя людей, а не наоборот. Одного за другим она уничтожила своих «детей». Ее вожди кажутся воплощением революционного духа, а не реальными личностями; их несет движением как инертные и автоматические объекты. Они оседлали волну —пока они следуют течению и полезны для целей, поставленных революцией. Но как только они пытаются господствовать над ней или остановить ее, водоворот поглощает их. Пандемическое всемогущество заражения; предел силы «состояния толпы», где результат превосходит сумму всех компонентов и несет ее; скорость, с которой события следовали одно за другим и преодолевались все препятствия, пророческое знание многих эпизодов —таковы особенные черты Французской революции, в которых видно проявление нечеловеческого элемента, чего-то субличностного, имеющего свое сознание и жизнь и использующего людей просто как инструменты[848] .
Сегодня после разрушения последних «плотин» то же самое явление можно наблюдать в разных степенях и формах в некоторых заметных аспектах современного общества в целом. Анонимный характер структур, приписывающих народу и «нации» происхождение всех властей, прерывается только для порождения явлений, весьма напоминающих древние народные тирании. Речь идет о личностях, возникающих у власти на короткое время в силу своего мастерского умения пробуждать иррациональные силы демоса и направлять их, при этом не имея подлинно высшего принципа и таким образом обладая только иллюзорным господством над тем, что они пробудили. Ускорение, характеризующие все падающие тела, заставляет преодолеть и фазу индивидуализма и рационализма, за которой следует восстание иррациональных и стихийных сил с соответствующей им мистикой. Здесь мы встречаем дальнейшее развитие известного процесса регрессии. В области культуры эта регрессия сопровождается переворотом, который был охарактеризован как измена ученого люда[849] .
Люди, все еще противодействовавшие материализму масс, признавая лишенные личного интереса формы активности и высшие ценности, и, противопоставляя их полной страстей и иррациональной жизни собственную веру в высшие ценности и принципы, и составлявшие своего рода задний план трансценденции, который по меньшей мере не давал низшим элементам вливать в религию свое честолюбие и способ существования —эти самые люди в последние времена стали превозносить этот плебейский реализм и это десакрализованное низшее существование, окружив его ореолом мистицизма, морали и религии. Они не только начали насаждать реалистические страсти, партикуляризм и политическую вражду; не только отдались опьянению мирских достижений как раз в то время, когда их контрастирующая функция была более чем необходима на фоне усиливавшейся энергии низшего элемента, —что несравнимо опаснее, они начали превозносить все это как единственную человеческую возможность, прекрасную и достойную развития —единственную, из которой человек может черпать всю полноту моральной и духовной жизни. Они снабдили эти мощные страсти доктринальными, философскими и даже религиозными подпорками (из-за чего те крайне усилились) и в то же время стали насмехаться над любым трансцендентным интересом или принципом, превосходящим частные интересы расы или нации и свободным от всех человеческих общественно-политических обусловленностей.