Дискредитация членов Временного революционного комитета продолжалась и после подавления Кронштадтского восстания. Помимо порочащих фактов в отношении участников восстания, советские авторы стремились связать их с политической оппозицией: Петриченко называли левым эсером, Валька и Романенко – меньшевиками, Орешина – народником-социалистом. Ламанова, который, считалось, был главным идеологом движения и редактором ежедневной газеты, причисляли к эсерам-максималистам.
К сожалению, нет никакой достоверной информации, которая могла бы подтвердить или опровергнуть эти заявления. Согласно советским источникам, Петриченко «бывший коммунист», вступил в партию во время «партийной недели» в августе 1919 года, когда зачислялись все желающие рабочие и крестьяне без всяких рекомендаций, и был исключен из партии во время следующей перерегистрации.
Недолгий союз с коммунистами (как в случае с Петриченко) был довольно распространенным явлением. Тысячи матросов-балтийцев прошли тем же путем. В Кронштадте к марту 1921 года число членов партии сократилось ровно вдвое по сравнению с сентябрем 1920 года. Некоторые из исключенных из партии, воспользовавшись первой возможностью, уехали в отпуск. Петриченко вернулся в родную деревню в апреле 1920 года и оставался там до сентября или октября, имея вполне достаточно времени, чтобы понаблюдать за деятельностью продотрядов и проникнуться враждебными чувствами к правительству. Власти, скажет он впоследствии американскому журналисту, не единожды арестовали его по подозрению в контрреволюционной деятельности. Он даже пытался присоединиться к белым, но ему отказали, как бывшему большевику. Тем не менее он упорно настаивал, что Революционный комитет не имел связей ни с одной политической группировкой. Наше восстание, сказал Петриченко, было просто желанием избавиться от большевистского давления.
Большевистская пропаганда стремилась доказать, что восстание являлось не стихийной вспышкой массового протеста, а очередным контрреволюционным заговором. В советской прессе сообщалось, что моряки под влиянием меньшевиков и эсеров, затесавшихся в их ряды, без зазрения совести связали свою судьбу с «белогвардейцами» во главе с бывшим царским генералом Козловским. «За спинами эсеров и меньшевиков уже обнажили клыки бывшие царские генералы»[70].
Это только часть заговора, говорили большевики, тщательно планируемого в Париже русской эмиграцией совместно с французской контрразведкой. Кроме того, были выдвинуты обвинения в адрес организаций Красного Креста – международного, американского и российского в Финляндии – как объединения заговорщиков.
2 марта 1921 года Совет труда и обороны принял в связи с мятежом специальное постановление. На следующий день за подписью Ленина и Троцкого оно было опубликовано в печати. Бывший генерал Козловский и его сподвижники объявлялись вне закона. Принятая на «Петропавловске» резолюция называлась черносотенно-эсеровской. Город Петроград и Петроградская губерния переходили на осадное положение. Вся полнота власти в Петроградском укрепленном районе передавалась Комитету обороны Петрограда.
В доказательство, что восстание было задумано антисоветскими группировками в Париже, большевики подчеркивали, что сообщения о восстании в Кронштадте появились во французских газетах за две недели до реальных событий. Эти сообщения, говорилось в заявлении, сделанном Троцким британским и американским журналистам, ясно свидетельствуют о гнусных интригах, замышляемых русской эмиграцией и их сторонниками из Антанты. Выбор Кронштадта в качестве объекта продиктован его близостью к Петрограду, тем, что к нему легко подобраться с запада, а кроме того, притоком ненадежных элементов на Балтийский флот.
Выступая 8 марта на X съезде партии, Ленин повторил высказывания Троцкого. За восстанием, заявил Ленин, «маячит знакомая фигура белогвардейского генерала». Совершенно ясно, сказал он, сославшись на статьи в «Ле Матэн» и «Л'эхо де Пари», что «это является работой эсеров и белогвардейцев»[71].
Поскольку большевики отвели главную роль парижским сообщениям, следует внимательно изучить, что же в них было такого, что советское правительство настаивало на участии в заговоре белоэмигрантов. В статье, появившейся 13 февраля в «Ле Матэн» под заголовком «Москва принимает меры против кронштадтских мятежников», говорилось о том, что на Кронштадтской военно-морской базе вспыхнул мятеж и большевистские власти принимают меры, чтобы не допустить его распространения на Петроград. В «Ле Матэн» 14 февраля появилась вторая статья, объяснявшая, что арест кронштадтской делегации, поехавшей в Москву с просьбой об увеличении продовольственного пайка, и явился причиной начавшегося восстания. Ситуация в Кронштадте, говорилось в статье, постепенно обострялась, и «мятежники повернули оружие на Петроград». В тот же день появилась статья в «Л'эхо де Пари» с очередными новостями из Кронштадта: мятежники арестовали комиссара Балтийского флота и несколько боевых кораблей (вероятно, с помощью ледокола) держат курс на Петроград. В статье от 15 февраля говорилось, что мятежники рассчитывают на поддержку Петроградского гарнизона, а власти проводят массовые аресты в прилегающих к Петрограду районах. В период с 13 по 15 февраля подобные сообщения появились и в других западных газетах. «Нью-Йорк таймс» пошла дальше всех, заявив, что моряки заняли Петроград и войскам, брошенным Троцким на Петроград, не удается выбить мятежников из города[72].
Конечно, в феврале 1921 года ни в Кронштадте, ни на одной из баз Балтийского флота не происходило ничего подобного. В то время ложные слухи – а этому, безусловно, способствовала волна беспорядков, прокатившаяся по России, и стремление выдать желаемое за действительное – были не редки. Однако в случае с Кронштадтом они стали предвестником событий, которые действительно произошли две недели спустя. Некоторые историки полагают, что поводом к мятежу послужила II партийная конференция моряков-балтийцев, на которой делегаты, подвергнув резкой критике работу Побалта, вышли с предложением об отмене политотдела флота.
Но это предположение следует исключить, поскольку ложные слухи появились за несколько дней до открытия II партийной конференции. Следует признать, что впервые подобные сообщения появились в русских эмигрантских газетах, явившись основой для статей в зарубежной прессе. Эсеровская газета в Праге, «Воля России», сообщила о вспышке восстания на Балтийском флоте 12 февраля. Двумя днями раньше в парижской газете «Общее дело» появилась статья народника Владимира Бурцева под заголовком «Восстание моряков в Кронштадте». Судя по всему, это было первое сообщение, вслед за которым появились статьи в разных газетах, которые с удивительной точностью воссоздали реальную картину событий, случившихся двумя неделями позже: кронштадтские моряки поднялись против правительства, заняли порт, арестовали комиссара Балтийского флота, планируют начать военные действия против Петрограда, власти Петрограда объявили осадное положение и проводят массовые аресты[73].
Слухи поступали из единственного источника – от корреспондента «русского» агентства новостей в Гельсингфорсе, печально известного центра антисоветской пропаганды. Однако остается неясным, что именно вызвало эти слухи. Беспорядки на флоте и арест в Москве делегации из Кронштадта вполне могли отчасти послужить причиной восстания. Командующий Балтийским флотом Раскольников предупреждал, что моряки могут открыть огонь по Петрограду, если не освободят их товарищей, но правительство с пренебрежением отнеслось к его словам и даже стало угрожать Кронштадту репрессиями.
Временный революционный комитет категорически отверг обвинение в заговоре, как заведомую клевету, не подтвержденную ни единым доказательством, а только лишний раз демонстрирующую низость существующей власти. В заявлении Временного революционного комитета, обращенном к рабочим и крестьянам России, говорилось: «Наши враги пытаются обмануть вас. Они говорят, что кронштадтское восстание было организовано меньшевиками, эсерами, агентами Антанты и царскими генералами. Ведущую роль они отводят Парижу. Вздор! Если наше восстание делалось в Париже, то луна делалась в Берлине»[74].
Ответ комитета на обвинение, что руководили восстанием белые офицеры, был столь же категоричен: «В Кронштадте вся власть находится в руках революционных матросов, красноармейцев и рабочих, а не белогвардейцев, возглавляемых генералом Козловским, как клеветнически заявляет об этом радио Москвы». У нас здесь только один генерал, язвительно заявили мятежники, «комиссар Балтийского флота Кузьмин. И он арестован»[75].
Временный революционный комитет опубликовал полный список участников восстания, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений в том, кто в действительности организовал мятеж. Как мы знаем, в списках не было никаких офицеров, не говоря уже о генералах, а только матросы и рабочие. «Все это наши генералы, брусиловы, Каменевы и т. д.», – написали кронштадтские «Известия», имея в виду множество бывших царских генералов, примкнувших как раз к лагерю большевиков[76].
А вот генерал Козловский действительно был в Кронштадте в марте 1921 года. Какую роль, если таковая вообще имелась, он сыграл в восстании? Александр Николаевич Козловский родился в 1861 году в Красном Селе под Петроградом. Профессиональный военный: закончил Киевский кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище, Офицерскую артиллерийскую школу, Михайловскую артиллерийскую академию. Участник Первой мировой войны, генерал артиллерии. После большевистской революции в числе многих бывших царских генералов был принят на службу в армию в качестве «военного специалиста». С декабря 1920 года начальник артиллерии крепости Кронштадт. Когда вспыхнуло восстание, большевики сразу объявили его «закулисным руководителем мятежа». Козловского объявили вне закона, а его жену и детей ВЧК взяла в качестве заложников. Трех офицеров, служивших под его началом, объявили заговорщиками. Козловский утверждал, что только потому, что в Кронштадте он был единственным бывшим царским генералом, власти отвели ему роль белого генерала, планировавшего заговор с целью свержения советского режима.