В отличие от большевиков моряки, представляя все левые организации – эсеров, меньшевиков, анархистов, максималистов – и отражая истинные стремления народа, требовали свободных, независимых Советов. Девизом «Известий ВРК» стал старый лозунг, получивший новое звучание: «Вся власть Советам, а не партиям». «Наше дело правое. Мы за власть Советов, а не партий, за свободно избранных представителей трудящихся. Советы, которыми управляет Коммунистическая партия, всегда оставались глухи к нашим нуждам и стремлениям» – такая радиограмма была отправлена с «Петропавловска» 6 марта[154].
Призывая к свободным Советам, мятежники не были демократами в смысле защиты равных прав и привилегий для всех. Они осуждали большевиков, а сами руководствовались тем же классовым подходом. Они говорили о свободе, но только для рабочих и крестьян, а не для помещиков и среднего класса. Эта «республика трудящихся» дала бы им возможность осуществить самую заветную мечту трудящегося народа: взять власть над бывшими тиранами и эксплуататорами. В их программе не было пункта о либеральном парламенте, и символично, что кронштадтский матрос руководил роспуском Учредительного собрания в январе 1918 года. Спустя три года моряки были так же решительно настроены против Учредительного собрания. В их глазах национальный парламент наверняка оказался бы во власти привилегированного меньшинства. Моряки не видели смысла в представительном правительстве – они стремились к народной демократии, к руководству простых людей через Советы: «Советы, а не Учредительное собрание являются оплотом трудящихся», – объявила газета Временного революционного комитета[155].
Одним словом, для мятежников парламент и Советы были прямо противоположными формами правительства; в одном господствующее положение занимала буржуазия, в другом – трудящиеся. Кроме того, моряки опасались, что любое собрание станет просто очередным орудием большевиков в достижении абсолютной власти. После подавления Кронштадтского восстания советский журналист спросил у матросов, почему они не призывали к восстановлению Учредительного собрания. «Раз партийные списки, значит, коммунисты, – с кривой ухмылкой ответил один из матросов. – А мы хотим свободного волеизъявления рабочих и крестьян, а это можно достигнуть только через советы»[156].
В экономической части кронштадтской программы обрушивался град упреков на политику военного коммунизма. Эта часть отражала стремление крестьянства и рабочего класса покончить с трехлетней принудительной политикой. Кронштадтцы обвиняли правительство, и только правительство во всех бедах, обрушившихся на страну. Какую-то долю вины возлагали на Гражданскую войну, союзническую интервенцию и блокаду. Разруха, дефицит топлива, продовольствия и сырьевых ресурсов, все страдания, невзгоды и лишения – во всем этом моряки обвиняли режим большевиков. «Коммунистический режим довел Россию до небывалой бедности, голода, холода и других лишений. Фабрики и заводы закрыты. Крестьян обирают без всякого стеснения. У нас нет хлеба, нет скота, нет орудий, чтобы обрабатывать землю. У нас нет одежды, обуви, топлива. Рабочие голодают и замерзают. Крестьяне и горожане потеряли всякую надежду на улучшение жизни. День за днем они приближаются к смерти. До этого вас всех довели коммунистические предатели», – писали «Известия ВРК»[157].
Матросы, в основном выходцы из крестьян, сурово осудили «крепостничество» большевистского режима, особенно конфискацию продовольствия вооруженными продотрядами. Прав был крестьянин, сказавший на VIII съезде Советов: «Все обстоит очень хорошо, только… земля-то наша, да хлебушек ваш; вода-то наша, да рыба-то ваша; леса-то наши, да дрова-то ваши»[158]. Крестьян, отказывающихся сдавать зерно и сельхозпродукцию, препятствующих грабежу со стороны правительства, называют «кулаками» и «врагами народа». А к чему привело создание государственных хозяйств? Под государственные хозяйства отводятся лучшие территории. Не успели крестьяне получить землю, как у них ее уже отняли, да еще используют крестьян в качестве рабочей силы, как при царском режиме. В этом мятежники видели отход от основных принципов революции. «Известия ВРК» настаивали на праве крестьян обрабатывать собственный участок земли своими силами и по своему разумению. Государственные хозяйства не что иное, как имения, просто сменившие помещиков на государство. Вот что получили крестьяне от социализма по-большевистски, вместо того чтобы трудиться на своем клочке земли. В обмен на реквизированное зерно, конфискованных коров и лошадей они получили набеги чекистов и расстрельные команды. Замечательный обмен в рабоче-крестьянском государстве – пули и штыки за хлеб![159]
Мятежники хотели добиться свободы для рабочих и мелких производителей-кустарей; они сами должны решать свою судьбу и пользоваться продуктами своего труда, не одобряя, правда, идею предоставления права рабочим руководить производством. Они считали, что даже простой контроль со стороны местных фабричных и заводских комитетов моментально привел к снижению эффективности производства. Вместо того чтобы разрешать рабочим самим управлять производственным процессом, следовало оставить на ключевых позициях прежних руководителей и инженерно-технический состав. В то же время мятежники с неодобрением относились к национализации промышленности с контролем со стороны государства в лице руководителей производства и технических специалистов. Имея промышленность на грани развала под руководством рабочих, писали «Известия», большевики продолжают национализацию фабрик и заводов. Рабочий из рабства капиталистического попал в государственное рабство. Одновременно с этим профсоюзы превратились в «централизованную коммунистическую структуру», вконец обюрократившуюся, вместо того чтобы управлять производством и оказывать помощь в культурно-образовательном развитии рабочих. Только новые выборы могут изменить существующее положение, и тогда профсоюзы станут школой «свободного волеизъявления» рабочих. Что касается ремесленников, то им необходимо предоставить полную свободу, запретив использование наемного труда. «Революционный Кронштадт сражается за социализм, за Советскую республику трудящихся, в которой производитель будет сам себе хозяин и сможет сам распоряжаться плодами своего труда»[160].
Мятежники испытывали чувство горького разочарования. Большевики, писали «Известия ВРК», только и боятся, что потерять власть, и считают возможным использовать любые средства: «клевету, насилие, обман, убийство, шантаж»[161].
Партия с ее тайной полицией, ВЧК полностью подчинили рабочих и крестьян, заставили замолчать всю страну, заполнили тюрьмы не контрреволюционерами, а трудящимися и интеллигенцией. Вместо прежнего режима установился «новый режим произвола, грубости, «кумовства», воровства и спекуляции, ужасный режим, когда за каждым куском хлеба, за каждой пуговицей нужно протягивать руку к власти, когда себе не принадлежишь и распоряжаться собой никак не можешь. Режим рабства и унижения… Советская Россия превратилась во всероссийский концентрационный лагерь»[162].
Что же делать? Как вернуть революцию на выбранный в октябре 1917 года путь? До 8 марта, то есть до первой большевистской атаки, мятежники еще надеялись на мирное урегулирование. Убежденные в собственной правоте, балтийцы были уверены, что получат поддержку всей страны, и особенно Петрограда, когда решительно потребуют от правительства предоставления политических и экономических уступок, но первая атака ознаменовала новую стадию восстания. Теперь ни о каких переговорах и компромиссах не шло и речи. Выбора не было. Остался единственный способ общения с властью – с помощью силы. 8 марта мятежники выступили с новым призывом. Они обратились к населению России начать «третью революцию», чтобы закончить работу, начатую в феврале и октябре 1917 года. «Рабочие и крестьяне неудержимо идут вперед, оставляя за собой и учредилку с ее буржуазным строем, и диктатуру коммунистов с ее чрезвычайками и государственным капитализмом, мертвой петлей охватившей шею трудовых масс и грозящей окончательно их задушить… Здесь, в Кронштадте, заложен первый камень третьей революции, сбивающей последние оковы с трудовых масс и открывающей новый широкий путь для социалистического творчества»[163].
Как советские, так и западные историки неоднократно делали попытки проследить принадлежность кронштадтской программы какой-либо из левых антибольшевистских партий. Насколько убедительны эти попытки? Несколько пунктов программы действительно совпадали с требованиями левой политической оппозиции. Меньшевики, социалисты-революционеры и анархисты возражали против монополии большевиков на власть и политики военного коммунизма. Они призывали к свободным Советам и профсоюзам, выступали за гражданские свободы для рабочих и крестьян, за прекращение террора и освобождение социалистов и анархистов из тюрем. А требование в отношении коалиционного правительства, в котором были бы представлены все социалистические партии, выдвинутое эсерами и меньшевиками еще в 1917 году, поддержала даже группа большевиков: «Мы высказываемся за необходимость формирования социалистического правительства. Мы утверждаем, что в противном случае нас ждет сохранение большевистского правительства с помощью политического террора. Мы не можем и не хотим соглашаться с этим. Мы понимаем, что это приведет… к установлению безответственного режима и гибели революции и страны»[164]