.
Мятежники, как и социалисты-революционеры, были всерьез озабочены судьбой крестьянина и мелкого производителя, но категорически отказались поддерживать основное требование эсеров о восстановлении Учредительного собрания и отклонили помощь, предложенную лидером эсеров Виктором Черновым. Уже из этого становится ясно, что эсеры не оказывали влияния на мятежников. То же самое в отношении меньшевиков. Что и говорить, меньшевики были основными сторонниками Советов начиная с момента их появления в 1905 году, и предложение кронштадтцев в отношении конференции беспартийных рабочих, солдат и матросов перекликается с подобным предложением лидера меньшевиков Аксельрода, который подвел теоретическую базу под создание первого Петербургского Совета. Но меньшевики никогда не имели особого влияния на Кронштадт, традиционный оплот крайне левых. В городе и на верфях среди ремесленников и рабочих можно было обнаружить ряд активных меньшевиков (в советских источниках к меньшевикам относят двух членов Временного революционного комитета, Валька и Романенко). Однако кронштадтская программа уделяла сравнительно мало внимания вопросам, связанным с промышленным пролетариатом. Кроме того, среди матросов – основы восстания – было мало меньшевиков. Стоит отметить, что во время восстания меньшевистское руководство в Петрограде и за границей не одобряло силовые методы отстранения большевиков от власти.
А вот влияние анархистов на флоте было довольно значительным, и им иногда приписывали роль вдохновителей восстания, но это беспочвенное утверждение. С одной стороны, видные кронштадтские анархисты последних лет сошли со сцены. Молодой моряк Анатолий Железняков, распустивший по приказу Ленина Учредительное собрание, был смертельно ранен в бою с деникинскими войсками.
И.С. Блейхман, член Кронштадтского Совета (его выступления в 1917 году на Якорной площади пользовались успехом), умер за несколько месяцев до восстания. Ефим Ярчук, видный член Кронштадтского Совета, находился в Москве и, когда не сидел в тюрьме, был под наблюдением ВЧК. В событиях 1921 года Ярчук не отводил хоть сколько-нибудь значительной роли анархистам. В списке анархистов, погибших в Гражданскую войну или ставших жертвами советского режима в 20-х годах, из кронштадтцев есть только Железняков, Ярчук и Блейхман.
Только один член ВРК, Перепелкин, как-то связывался с анархистами, но не напрямую. В газете мятежников всего однажды были упомянуты анархисты при опубликовании текста резолюции, в котором выдвигалось требование свободы слова и печати рабочим и крестьянам, анархистам и социалистическим партиям левого крыла.
Дух анархизма, присущий Кронштадту 1917 года, остался и в 1921 году. Перепелкин, по всей видимости единственный анархист среди лидеров восстания, как соавтор резолюции «Петропавловска» и ответственный за агитацию и пропаганду в мятежном Кронштадте, оказался в крайне выгодном положении с точки зрения пропаганды либертарианских идей. Некоторые из ключевых призывов мятежных матросов – «За свободные Советы», «Да здравствует третья революция», «Долой комиссарократию» – во время Гражданской войны были лозунгами анархистов, а лозунг «Вся власть Советам, а не партиям» напоминал анархистские призывы. С другой стороны, большинство анархистов уклонялись от любых призывов к власти, а моряки, со своей стороны, никогда не призывали к полной ликвидации государства, в то время как это было основное положение анархистской платформы.
В любом случае Кронштадтское восстание привело в восторг анархистов России. Они называли Кронштадт «второй Парижской коммуной»[165] и сурово осудили правительство, направившее войска для подавления мятежа.
В разгар восстания на улицах Петрограда появились листовки. В них анархисты критиковали жителей города за то, что они повернулись спиной к мятежникам, сохраняли спокойствие, когда на Финском заливе рвались снаряды: «Моряки сражаются за вас. Проснитесь и присоединяйтесь к борьбе против коммунистической диктатуры»[166]. В то же время анархисты, вроде Беркмана и Гольдман, безуспешно пытались уладить конфликт, чтобы предотвратить кровопролитие.
Одним словом, ни одна из партий или групп не являлась ни вдохновителем, ни организатором восстания. Участники восстания были радикалами, принадлежавшими к разным партиям. Среди них были эсеры, меньшевики, анархисты, рядовые коммунисты – словом, те, у кого не было тщательно продуманного плана действий. Им не удалось четко сформулировать свою программу, сочетавшую идеи разных политических направлений. Программа скорее напоминала перечень обид, гневный протест против нищеты и бесправия, чем последовательный и конструктивный план действий. Вместо конкретных предложений мятежники предпочли сослаться на то, что Кропоткин назвал «созидательной работой масс», добавив: «Через свободно избранные Советы».
Скорее всего, их идеология может быть отнесена к разновидности анархо-народнического направления, основной задачей которого была реализация программ народнических организаций «Земля и воля» и «Народная воля», осуществление давней мечты о свободной федерации автономных коммун, в которых крестьяне и рабочие будут жить в гармоничном взаимодействии, свободные в политическом и экономическом отношении. Ближайшей к мятежникам по характеру и взглядам политической группой были эсеры-максималисты, отколовшиеся от партии социалистов-революционеров и занимавшие место между левыми эсерами и анархистами.
Почти все основные пункты кронштадтской программы, писали мятежные «Известия», совпадали с пунктами программы максималистов, придавая достоверность утверждению советских властей, что редактор газеты А. Ламанов – максималист.
Максималисты проповедовали доктрину тотальной революции. Они выступали против восстановления Учредительного собрания, призывая заменить его «трудовой советской республикой», основанной на свободно выбранных Советах. В политическом отношении это совпадало с целью кронштадтцев. «Власть Советам, а не партиям» – первоначально это был объединяющий лозунг эсеров-максималистов.
Не менее интересны параллели и в экономической сфере. Максималисты осуждали реквизицию зерна и создание государственных хозяйств, требовали передать всю землю крестьянам, были противниками установления рабочего контроля над буржуазной администрацией, склоняясь в пользу «общественной организации производства под руководством представителей трудящихся». Для максималистов, как и для мятежников, это не означало национализации предприятий и установления централизованной системы государственного управления. Они неоднократно предупреждали, что национализация приведет к бюрократизму, превратив рабочего в винтик огромной бездушной машины: «Не государственное руководство и рабочий контроль, а рабочее руководство и государственный контроль, с правительством, выполняющим задачу планирования и координации. Проще говоря, передать средства производства тем, кто ими пользуется». Эта идея прослеживается в каждом максималистском лозунге: « Вся земля крестьянам», «Все заводы рабочим», «Весь хлеб и товары трудящимся»[167].
Язык и биографии участников восстания ясно указывают на его анархо-народническую направленность. Пропагандой в Кронштадте занимались люди, чьи чувства и слова были чувствами и словами крестьян и рабочих. Их выступления заключались в выкрикивании лозунгов и броских фраз; они говорили понятно, легко улавливая настроение толпы. Агитаторы мятежников (как позже заметил один из журналистов) писали и говорили на простом языке, не употребляя иностранных слов и не цитируя Маркса.
Избегая слова «пролетариат», они говорили, пользуясь терминологией народников, об обществе, в котором все «трудящиеся» – крестьяне, рабочие и интеллигенция – будут играть главенствующую роль. Они говорили о «социальной», а не «социалистической» революции, рассматривая конфликт классов не в узком смысле – как борьбу индустриальных рабочих против буржуазии, а как было принято у народников – борьбу всех трудящихся против всех, кто наживался на их несчастьях, то есть политиков и бюрократов, помещиков и капиталистов. Их мало занимали западные идеологии вроде марксизма и либерализма. Следуя народническим и анархистским традициям, они испытывали недоверие к парламентскому правительству; Герцен, Лавров и Бакунин считали парламент коррумпированным, враждебным институтом, «говорильней», защищающей интересы высшего и среднего классов от требований отверженных и обездоленных, для которых спасение заключалось в местном самоуправлении, традиционной русской коммуне.
Помимо прочего, кронштадтцы продемонстрировали сильные националистические чувства, что неудивительно, если принять во внимание их по большей части крестьянское происхождение. Хотя моряки и назвали себя интернационалистами, их не слишком интересовало международное революционное движение. Они думали и говорили о русском народе и его судьбе, и тема «третьей революции» была сродни теме «третьего Рима»[168].
Самодержавие рухнуло. Учредительное собрание распустили. Комиссарократия рушится. Пришло время настоящей власти, власти трудящихся, власти Советов[169].
Однако временами к их крестьянскому нативизму[170] примешивались элементы европейской революционной традиции.
Так, траурная церемония по погибшим мятежникам, проходившая в Морском соборе на Якорной площади, закончилась пением Марсельезы.
Народнический характер восстания проявлялся и в традиционных русских сказках, которые красной нитью проходили в идеологической ткани восстания.
Смысл одной сказки, глубоко укорененной в крестьянской психологии, был связан с централизованным государством, которое якобы является искусственным, насильно привитым России и считается причиной страданий народа. Ненависть к правительству уходила корнями в русскую историю, во времена крестьянских восстаний XVII и XVIII веков.