заводах, где они работали, товарами, чтобы обменять их на любые продукты. Правительство делало все возможное, чтобы прекратить эту незаконную торговлю. Вооруженные заградительные отряды блокировали дороги, охраняя подходы к городу и конфискуя мешки с продуктами, которые «спекулянты» везли домой, чтобы накормить семьи. О зверствах заградотрядов говорили по всей стране; они стали притчей во языцех, и комиссариаты в Москве были завалены жалобами на их бесчинства.
Негодование рабочего класса, помимо деятельности заградотрядов, вызывало распределение рабочих по группам, возникшее при военном коммунизме. Инициатором системы распределения был Троцкий, нарком по военным делам (военный комиссар). Подстегиваемый собственным успехом с быстрым наведением дисциплины в Красной армии, Троцкий стремился использовать те же военные методы в отношении разваливающейся на глазах промышленности. В январе 1920 года Совет народных комиссаров, в значительной степени при подстрекательстве Троцкого, принял декрет об общей трудовой повинности для всех трудоспособных лиц, достигших совершеннолетия. Одновременно было принято решение использовать личный состав армии, после прекращения боевых действий на фронте, на гражданских работах. Поскольку Гражданская война приближалась к концу, отряды красноармейцев, вместо увольнения из армии, отправлялись на работы в составе так называемых «трудовых армий», на лесозаготовки, на транспорт, строительство и на другие работы, требовавшие применения неквалифицированного труда[17].
Одновременно была предпринята попытка укрепить трудовую дисциплину на фабриках и заводах. Правительство повело борьбу с хищениями на производстве, с прогулами; принимались меры по увеличению индивидуальной производительности труда. Однако результаты этой политики выглядели неутешительно. Можно было заранее предположить, что усиление дисциплины и появление солдат на фабриках и заводах вызовет возмущение рабочих. На митингах они выражали гневный протест против «милитаризации рабочего класса». А солдаты, со своей стороны, теперь, когда закончилась война, стремились как можно скорее попасть домой. Лидеры меньшевиков сравнивали распределение рабочих по группам с египетским рабством, когда фараоны принудительно использовали рабочую силу для строительства пирамид. Никогда с помощью принуждения, подчеркивали меньшевики, не удастся добиться успехов в промышленности и сельском хозяйстве.
Правительство с тревогой отмечало, что выступления меньшевиков вызывают одобрение со стороны рабочих и солдат, разочаровавшихся в большевиках и программе военного коммунизма и готовых открыто выступить против существующего режима.
«Милитаризация рабочего класса» была только частью программы по установлению централизованного управления над пошатнувшейся национальной экономикой. На протяжении 1917 – 1918 годов рабочие проводили в жизнь синдикалистский лозунг о «рабочем контроле» над производством.
Это означало, что местные фабричные и заводские комитеты принимали участие в приеме и увольнении рабочих, установлении размеров заработной платы и длительности рабочего дня и т. п., в общем, внимательно следили за действиями администрации. На некоторых предприятиях были уволены неугодные рабочим директора, инженеры, диспетчеры и рабочие комитеты взяли на себя задачи управления производством, как правило приводившие к плачевным результатам. К лету 1918 года из российской промышленности практически исчезли квалифицированные руководители; страна стремительно приближалась к экономическому краху. Большевики, поощрявшие в 1917 году создание рабочего контроля над производством как способ подрыва авторитета Временного правительства, теперь были вынуждены действовать, чтобы не оказаться смытыми тем же неудержимым потоком, который уничтожил их предшественников в октябре 1917 года. С июня 1918 года началась национализация крупных предприятий, и постепенно на смену рабочему контролю пришла жесткая трудовая дисциплина и единоначалие. К ноябрю 1920 года четыре из пяти крупных предприятий были национализированы, и началась национализация более мелких фабрик и заводов.
По мере возможности к своим обязанностям возвращались технически грамотные, знающие производство «буржуазные специалисты». Теперь произошел перекос в другую сторону: количество служащих почти вдвое превышало количество неквалифицированных рабочих.
Пышным цветом расцвела новая бюрократия, состоявшая из опытного административного персонала и необученных новичков, и, несмотря на уровень профессионализма и взгляды, все эти служащие в первую очередь преследовали собственные интересы.
Для рядовых рабочих восстановление «чуждых элементов» на ключевых постах на заводах и фабриках означало предательство идеалов революции. Их мечты о пролетарской демократии, реализованные в 1917 году, были растоптаны и заменены принудительными, бюрократическими методами, свойственными капитализму. Большевики установили на заводах и фабриках железную дисциплину, сформировали вооруженные отряды для обеспечения исполнения распоряжений руководства и предполагали использовать такой отвратительный метод повышения производительности труда, как «система Тейлора». И все это делало правительство, которому рабочие доверяли и которое во всеуслышание заявляло, что управляет страной в интересах рабочего класса. Рабочие не собирались проглатывать приготовленную для них горькую пилюлю. Поэтому нет ничего удивительного в том, что зимой 1920/1921 года, когда экономические и социальные проблемы достигли критической точки, уже ничем нельзя было заглушить недовольный ропот, даже угрозой потери продовольственного пайка. На рабочих митингах под одобрительные крики собравшихся ораторы гневно осуждали милитаризацию и бюрократизацию промышленности, говорили о незаслуженных привилегиях и благах большевиков, занявших государственные посты. «Коммунисты всегда занимают лучшие места и, похоже, меньше страдают от голода и холода», – звучали недовольные голоса. Поднимали голову антисемитизм и антиинтеллектуализм. Звучали обвинения в адрес большевиков, предавших Россию, русский народ, запятнавших революцию, и все потому, что на поверку они оказались враждебным племенем еврейских интеллектуалов.
Растущее недовольство и разочарование совпало с периодом острых противоречий внутри коммунистической партии. Внутрипартийная полемика, продолжавшаяся с декабря 1920 года по март 1921 года, достигла своей кульминации на X съезде партии во время обсуждения вопроса о роли профсоюзов в Советском государстве.
После долгих и бурных споров выявились три позиции. Троцкий, руководствуясь военной концепцией в отношении налаживания производства, предлагал полностью подчинить профсоюзы государству, которое будет обладать единоличным правом назначать и увольнять профсоюзных деятелей. Самыми яростными противниками этого предложения были члены Рабочей оппозиции – группы, возникшей в ходе профсоюзной дискуссии, в которую вошли такие личности, как Александр Шляпников, Юрий Лутовинов, Александра Коллонтай, сохранившие преданность пролетариату. Особую тревогу Рабочей оппозиции вызывал тот факт, что Советское государство медленно, но верно превращается в новую бюрократию, где доминирующее положение занимает привилегированное меньшинство, не имеющее никакого отношения к рабочему классу. Шляпников, Лутовинов, Медведев, Коллонтай и их сторонники открыто критиковали милитаризацию рабочего класса и введение единоначалия на заводах и фабриках. Они требовали не только полной независимости профсоюзов от государственного и партийного руководства, но и передачи управления предприятиями профсоюзам и местным рабочим комитетам. Партия, настаивала Рабочая оппозиция, не должна позволять «бюрократической машине, пропитанной духом «буржуазной капиталистической системы», подавлять творческую инициативу рабочих[18].
Ленин и его сторонники, составлявшие подавляющее большинство в партии, стремились уладить разногласия между Троцким и Рабочей оппозицией. Они считали, что государство не должно поглощать профсоюзы, как предлагал Троцкий, но и нельзя передавать профсоюзам управление промышленностью, как считала Рабочая оппозиция. Профсоюзам, скорее, следует предоставить независимость (в рамках разумного); наделить их правом самим выбирать профсоюзных лидеров и участвовать в открытом обсуждении производственных проблем, в то время как бразды правления экономикой будут оставаться в руках правительства. Ленин надеялся, что его компромиссное предложение устроит и тех и других. Он был глубоко озабочен острой полемикой, которая в этот критический для советской истории момент грозила разрушить и без того хрупкое единство партии. В январе 1921 года Ленин подчеркивал, что партия больна, ее лихорадит, и если не удастся вылечить эту болезнь быстро и радикально, то произойдет неизбежный раскол, губительный для революции.
Внутрипартийные споры отражали возросшее напряжение в советском обществе. На протяжении трех последних лет люди вели отчаянную борьбу, чтобы сохранить плоды революции и добиться более удобной и достойной жизни в свободной стране. Они верили, что, как только враг будет побежден, правительство откажется от жесткой дисциплины военного образца и вскоре политика военного коммунизма будет вспоминаться только как один из эпизодов сурового времени, ушедшего в историю. Однако ничего подобного не произошло. Гражданская война закончилась, а политика военного коммунизма не только не была предана забвению, а даже не стала более мягкой и гибкой. Через несколько месяцев после разгрома Врангеля правительство вроде бы обнаружило некоторые признаки восстановления элементарных прав и свобод. Но надо признать, что основой политики Советского государства по-прежнему оставались принуждение и жесткое руководство. Общество охватило чувство жесточайшего разочарования. Именно это лежало в основе нарождавшегося кризиса. Даже те, кто допускал, что военный коммунизм соответствовал политической ситуации, что во время борьбы не на жизнь, а на смерть с белыми он спас армию от разгрома, а города от голода, убедились, что идея принуждения изжила себя. С их точки зрения, военный коммунизм был не чем иным, как временно продиктованной мерой, на случай чрезвычайной ситуации, но выбрать его в качестве программы мирного времени означало заведомо обречь общество на провал. У людей кончилось терпение.