Гидеон содрогнулся. Внезапно его пронзила догадка — он совершенно ясно понял, что эта невидимая крепость, которая веками служила убежищем для предков, станет его могилой.
Остров был шириной в одну милю и похож на перевернутую ладонь — с одной его стороны простиралась равнина и зеленели луга, а с другой его окружали белые известняковые скалы, точно персты, указующие в небо.
Несмотря на высокие скалы, этот небольшой остров оставался невидимкой. Ни с материка, ни с моря не так-то просто было заметить его. Этому служил ряд факторов и природных явлений — белоснежный цвет скал, игра света и тени, отражение воды на отполированной солеными ветрами поверхности известняка. Остров принимал в себя все оттенки моря, отражался в нем и сам же служил зеркалом для его вод. Сливаясь с волнами, он становился невидимым для посторонних глаз. Одна из предков, пра-пра-пра-прабабка Гидеона по имени Мадлен Кэхилл, в чьих жилах текла кровь древних кельтских королей, случайно обнаружила этот остров. Весь знатный род Кэхиллов отличался склонностью к естественным наукам, но ни один из их представителей так и не могу разгадать тайну этого невидимого острова.
Гидеон Кэхилл уже который раз проклинал себя за то, что когда-то открыл лорду Весперу секрет острова-невидимки. Но тогда не знал, чем рискует, а необходимость в таком месте была слишком явной. И еще, наверное, он всегда верил в дружбу.
Гидеон оглянулся назад. Там под яркими лучами солнца стоял дом Веспера. Его стены были выстроены из желтоватого известняка и дубовых массивных балок. Известняк искрился на солнце, балки излучали тепло. По сравнению с родовым замком Весперов в Ирландии, этот дом, построенный почти триста лет назад Кэхиллами, казался совсем непримечательным и простым, но крепким и надежным. Когда-то Кэхиллы любили его уют и тепло: несколько поколений здесь успели вырасти. Получив его в свое пользование, Дэмьен не пожалел никаких средств и превратил дом в подобие дворца. Расширил стены, поднял крышу, перестроил лестницы. К постройке добавил внушительную и крепкую пристань, построил флигель для слуг, вместительный амбар и кузницу. На пристани покачивались лодки и небольшие корабли, в любую минуту готовые к отплытию. Там же нередкими гостями были и легкие быстроходные фрегаты, причаливавшие к берегам острова-невидимки все чаще, насколько позволял прилив, что вызывало нескончаемую досаду в душе Гидеона, и он не переставал ругать себя за то, что позволил чужакам поселиться на своей земле.
Он снова повернул к дому — туда, где радужно переливались бликами волн белоснежные скалы. У самого их подножия находился дом Кэхиллов — двухэтажный дубовый сруб, крепкий, уютный и основательный. Даже в самый сильный шторм ветер не проникал сквозь его стены. Здесь царили тепло и мир. Уже третье поколение Кэхиллов хозяйничало в доме — после бабушки Гидеона, которая и построила его. Все, что было дорого Гидеону — все находилось тут. Жена Оливия и дети, алхимическая лаборатория и работа.
Эти два дома — Веспера и Кэхилла — разделяла небольшая узкая тропа длиной в милю. Но времена близкой дружбы миновали, и теперь она заросла плющом и стала почти незаметной. Каждый раз, когда барон вызывал его на аудиенцию, этот путь казался Гидеону все длиннее и длиннее. Ему становилось труднее притворяться, что с Веспером их связывает дружба, которой давно нет. Ему все труднее было обманывать себя, что этот человек его друг, а не заклятый враг.
Гидеон задумчиво крутил на руке старинный перстень — память о единственном в его жизни путешествии в другие земли. Тогда ему пришлось срочно выехать в Милан, чтобы успеть в последний раз повидаться с отцом. Перстень этот хранил великую тайну, о которой поведал ему отец, лежа на смертном одре. Слава Богу, Дэмьен ничего не подозревал об этом. Он думал, что это простая семейная реликвия. Впрочем, в некоторой степени так оно и было. Когда пришел его час проститься с миром, отец вручил Гидеону свой перстень. Но Гидеон подозревал, что даже отец, выдающийся для своего времени ученый, не до конца понимал значение этой тайны.
Двадцать четыре часа… Тело Гидеона сотрясал озноб, ноги подкашивались и отказывались идти. Но впереди всего сутки и надо успеть. Он должен закончить новый вариант формулы и получить лекарство. Но перед этим нужно закончить еще кое-что. Защитить семью. И формулу. Но убедить в необходимости защиты Оливию и детей не так то просто. Они тоже упрямы и своевольны, поэтому лучшим средством здесь может стать только хитрость.
Он глубоко вздохнул и, преодолевая слабость, решительно направился к дому.
Обеденный стол был вынесен в сад.
Это первое, что бросилось в глаза Гидеону. Оливия вот уже несколько дней не переставала ворчать, что стол давно пора почистить и отполировать. Значит, не дождавшись его, она все-таки вынесла стол из дома. Видимо, чтобы не терять последних погожих дней в преддверии зимы. Не иначе, и дети помогали. Он встал под сенью старых яблонь и, наблюдая за детьми, любовался их милой возней вокруг дубового стола. Гидеон отдал бы все, чтобы не нарушить этого покоя и забыть конфликт с Веспером, который здесь казался чудовищным и неуместным.
Стол все-таки вынесли мальчики — Лукас и Томас. Вон, у них вся одежда вымокла от пота.
Лукас брезгливо разглядывал свои ладони и пытался вытащить застрявшую в пальце занозу. Самый старший из детей, он просто физически неспособен к любому труду. Интеллектуал и белоручка от природы, не забывал напоминать всем и каждому, что он уже взрослый и самостоятельный человек — ему исполнилось двадцать три года. Правда, большинство его сверстников уже женятся и рожают детей в этом возрасте. Но Лукас, по всей видимости, не создан для семейного очага. Он неустанно брюзжал, что ради семьи ему пришлось оставить Оксфорд. Правда, и студентом он оказался не совсем прилежным — учился без большой пылкости, с профессорами и однокашниками был холоден, а в компании сверстников терялся. Любое общество тяготило этого одиночку, а тех, кто оказывался рядом с ним, пугала его нелюдимость и холодность.
С темными, как у матери, волосами, густыми и вечно нахмуренными, как у отца, бровями, настороженным и тревожным взглядом, этот гибкий, высокий, изящно сложенный молодой человек напоминал змею. Младший брат и сестры так и называли его: последняя ирландская змея. Гидеон, заслышав это, не давал им спуску, но не мог не согласиться с таким определением и постоянно чувствовал опасность и тревогу, находясь рядом со своим первенцем.
Лукас умел бесшумно войти в любую дверь и тихо стоять за спинами тех, кто даже не подозревал об этом. Он часто являлся непрошеным гостем в комнаты своих родных и молчаливо наблюдал за ними со стороны долгим немигающим взглядом. Дома он ходил так, что казалось, будто скользит вдоль стен, и если бы он вдруг зашипел, то это никого не удивило бы. От его молчания и непроницаемых глаз веяло ледяным холодом.
Младший же напоминал скорее дубовый бочонок или даже бочара — коренастый, приземистый, крепкий, словно слегка утопленный в землю. Гидеон готов поспорить, что Томас без всякой помощи, один, вынес на себе этот несчастный стол, несмотря на добрых несколько сотен фунтов веса и восемь футов длины. Этот тринадцатилетний крепыш уже мог, шутя, обыграть любого верзилу в рукоборье, а однажды, в порыве гнева и нешуточной обиды, прошиб головой дубовую дверь. Дети дразнили его за это и говорили, что он вышиб из себя последние мозги и стал туп, как дуб. Но Гидеон знал, что это не так. Томас далеко не глуп. Да, он был так же, как и старший, молчалив. И не очень смышлен. Но далеко не бездарь. Просто ум его был скорее приземленным и основательным. И несуетливым. Зато, если его не торопить, то — Гидеон готов биться об заклад! — любая задача оказалась бы решена.
Томас с отвращением воззрился на вымоченные в масле суровые тряпки, которые Оливия бросила перед ним на стол.
— Так, давай, — командовала она. — Стол сам по себе не отмоется. И вы, девочки… да что же это такое! Джейн, марш сюда! Катерина, где тебя носит, бездельница?!
А девочки были, как всегда, заняты каждая своим.
Десятилетняя Джейн, самая младшая из детей, охотилась среди клумбы с осенними хризантемами за бабочкой.
«Откуда в это время года бабочки?» — подумал Гидеон.
Но Джейн виднее.
Это хрупкое эфемерное создание было настоящим сорванцом — копна выгоревших спутанных волос с рыжевато-соломенными прядями, огромные, на пол-лица, синие, как небо, глаза. Эти глаза так жадно, так самозабвенно и страстно смотрели на мир, что, казалось, были готовы выпить его без остатка. Руки ее и платье были вымазаны в красках и туши. Глядя на нее, Гидеон невольно улыбнулся, узнавая в ней самого себя — она, как и он, имела веселую привычку записывать и зарисовывать на руках и на одежде все, что попадалось ей на глаза интересного и любопытного. Полная противоположность старшей сестре.
Катерине было пятнадцать. Она устроилась, скрестив ноги, прямо на капустной грядке, и забыв обо всем на свете, с упоением разбирала на части бронзовый астрологический глобус, который всегда, сколько она себя помнила, стоял в самом центре дома — посередине стола. Этот в высшей степени точный, мастерски сработанный, точно произведение искусства, глобус когда-то прислал им из Милана отец Гидеона.
Катерина одевалась, как мальчишка — в широкую грубого сукна тунику и мужские, отрезанные по колено, штаны. Ее коротко остриженные темные волосы постоянно падали на глаза, но она, казалось, ничего не замечала. Разбирая глобус на части, ее тонкие длинные пальцы работали, как инструмент — быстро и ловко — словно проделывали этот фокус уже сотни раз. Уйдя с головой в работу, Катерина самозабвенно отвинчивала болты, гайки и пружинки. Удивительно, но Гидеон без всякого сожаления наблюдал за занятием дочери, несмотря на то, что она до последнего винтика разобрала их семейную реликвию и подарок деда.
Эта девочка тоже напоминала ему самого себя — подростка, с жадностью первопроходца набрасывавшегося на все, что можно разобрать на части, что состоит более, чем из одного цельного куска. Каждый из них — и отец когда-то, и дочь сейчас, — испытывали невыразимое удовлетворение, утоляя голод ученого-естествоиспытателя.