Для меня было неожиданностью, когда, завернув за угол туннеля, я столкнулась с Норвет Меруун. Я была так поглощена своими мыслями, что не услышала, как сердцебиение стало сильнее, громче. Я не заметила, как воздух изменился, стал более влажным. Слабое пульсирующее свечение оставалось невидимым, до этого мгновения. Как лучше всего описать это существо? В темноте туннеля и бесцветным зрением Сссеракиса оно выглядело как дрожащая масса плоти. Теперь я знаю, что оно светится мягким красным оттенком, как кровь под тонкой, как бумага, кожей. С каждым ударом его сердца, с каждым толчком пульса плоть продвигалась немного дальше по туннелю. Немного, и его сердцебиение было медленным и равномерным. По моим подсчетам, существо перемещалась не более чем на ладонь в час, но его продвижение было неумолимым, и оно росло не только в том туннеле, в котором я стояла.
— Что это? — Я пыталась подобрать слова, когда стена извивающейся плоти перегородила туннель передо мной. Тонкие, эластичные щупальца высунулись из массы и с влажным чмоканьем ударились о каменные стены, а затем прошлись по их зазубренным краям. Чудовище медленно нащупывало свой путь вперед.
Норвет Меруун. Бьющееся сердце. Надвигающаяся гибель. Окончательная, неизбежная смерть Севоари. Это мой враг, Эскара. У меня тоже есть враги, как и у тебя.
Распространяющаяся опухоль, растущая по всему миру, невидимая под поверхностью. Или, по крайней мере, невидимая никакими Хранителями Источников. Сссеракис видел. Древний ужас воевал с Норвет Меруун столько, сколько существовал Другой Мир. Они были двумя созданиями, вырванными из кошмаров моего мира, которым Ранд придали форму, и бросили сражаться в вечной войне друг с другом. В этом была какая-то извращенная симметрия.
Вот почему я должен вернуться в свой мир, Эскара. Ты видишь лишь малую часть этого чудовища. Оно повсюду, оно пробирается в мой дом. Оно пожирает все, к чему прикасается, и распространяется наружу.
Я вспомнила о Мерзости, которую однажды вызвала. То, как она росла, поглощая все, что могло увеличить ее массу. Ей было все равно, к чему она прикасалась; все втягивалось в ее плоть. В тот день из-за этого монстра погибло шесть человек. Поглощенные им. В него.
— У нее есть сердце, в которое ты можешь ударить? Убей источник заразы.
Она не существо в вашем понимании. Это масса, у которой нет ни начала, ни середины, ни конца. Я мог только оттолкнуть ее страхом, отрезать от нее кусочки тенью, остановить ее развитие. И мне удавалось задержать ее, сбавить темп. Без меня она двигается бесконтрольно.
— А как насчет других лордов Севоари? — Я отступила на шаг, когда мясистая масса запульсировала и слегка увеличилась. Я все еще не была уверена, что меня могут ранить или убить, пока мы будем посещать Другой Мир, но мне не очень нравилась идея проверки.
Сссеракис горько рассмеялся. Хайренаак ничего не может сделать с неба и только наблюдает, как мир поглощается. Даже если бы змея захотела помочь, она не смогла бы коснуться земли, а Норвет Меруун растет под поверхностью. Бракунус слишком напуган и глуп, как и все гули. Кекран не в состоянии помочь. Каким бы могущественным он ни был, Норвет Меруун просто поглотила бы его. Эйр и Диалос слишком заняты борьбой между собой, чтобы заметить опасность, исходящую от кого-то другого. Флоун сопротивляется, как может, но ее сила едва может уберечь ее территорию от постоянного наступления плоти. А Лодосу все равно. Я думаю, он был бы рад забвению, если бы это положило конец его мучениям, но он за пределами смерти. Вот почему мне нужно вернуться, Эскара. Дело не только в жестокости вашего мира. Мой дом в опасности.
Я снова отступила назад, когда сердцебиение участилось, и Норвет Меруун поползла вперед. Мясистые щупальца протянулись передо мной, словно пытаясь меня найти. Мне не понравилась мысль о том, что могло бы произойти, если бы они это сделали.
— Я отправлю тебя обратно, Сссеракис. Как только закончу.
Ты обещала.
— И ты сказал, что мы будем вместе, пока я не умру. Что ж, я отказываюсь умирать, пока мои враги не заплатят свою цену. Император Террелана должен заплатить. Железный легион должен заплатить.
Сссеракис молчал, но я чувствовала, что ужас обдумывает мои слова. В последнем мы были согласны.
Я оставила кое-что невысказанным, часть правды, которую, как я знала, Сссеракис не поймет. Дело было не только в том, чтобы заставить Железный легион заплатить за то, что он с нами сделал. Я должна была спасти Джозефа. Я просто не могла оставить своего друга умирать во второй раз.
Глава 10
Я никогда не пыталась справиться с испытаниями Джозефа. Даже до того, как мы расстались, до того, как я оттолкнула его в Яме, у него были свои трудности. Тогда я отказывалась их замечать. Я не могла смотреть сквозь мои собственные страдания. Когда ты тонешь в боли и лишениях, становится легко смотреть на все только с одной точки зрения. Ты становишься настолько замкнутым, что перестаешь понимать, что другие тоже борются с разными демонами. Это особенно актуально для молодежи. Внизу, в Яме, Джозеф был в ужасе не только за себя, но и за меня. Мы оба подвергались жестокому обращению, нас избивали мелкие бандиты только для того, чтобы нас сломить. Управляющий пытал нас обоих, только пытки Джозефа часто были скорее физическими. Я должна отдать должное управляющему, этот человек знал, как сломать Джозефа. И он это сделал. Я бы хотела сказать, что не виню Джозефа за это. Что это была не его вина, и любой бы сломался. Хотя я не сломалась. Ну, не до конца. Возраст несколько умерил мою ярость, и, хотя я все еще его виню, я также его простила.
Но, как я уже сказала, его испытания были далеки от завершения. Я не могу сказать, были ли его страдания от рук Железного легиона тяжелее моих. По сравнению с тем, что я пережила, Яма казалась легким летним сном. Но у Джозефа было доброе сердце. Он мог быть жестоким и беспощадным, когда это было необходимо, но он всегда был добрым. Он никогда не хотел, чтобы чьи-то смерти были на его совести. Возможно, именно в этом мы с ним такие разные. Он был вынужден отнимать жизни.
Это одно из воспоминаний Джозефа.
— Ты знаешь, сколько стоит жизнь? — спрашивает Лоран. Джозеф ненавидит звук голоса этого человека почти так же сильно, как и любит его.
Джозеф пожимает плечами. Он уже пытался найти выход. Пытался и потерпел неудачу. Он застрял там. Захвачен. Он один, если не считать заключенных и сумасшедшего, который их держит. Стены сначала выгибаются наружу, а затем снова внутрь, точно так же как это было в разрушенном городе рядом с Ямой. Он обошел все коридоры и исследовал каждую комнату, но выхода нет. Железный легион использовал геомантию, чтобы запечатать их внутри.
— Я задал вам вопрос, Йенхельм, — резко говорит Лоран. Джозеф бросает на него полный ненависти взгляд. Лоран занят за своим столом — он толчет что-то в маленькой глиняной ступке. В воздухе стоит резкий запах, как будто уксус слишком долго настаивался.
Джозеф отводит взгляд, чтобы Лоран не увидел ненависть в его глазах. Лучше не злить его. Как и тогда, в Яме, лучше не высовываться, постараться, чтобы его не заметили:
— Я не думал, что вы ждете ответа. Вы уже знаете, что у меня его нет.
— Невежливо игнорировать человека. Особенно, когда он пытается научить вас чему-нибудь. — Джозеф не просил, чтобы его учили. Он не хочет, чтобы его учили. Лорану все равно.
— Жизнь бесценна, — говорит Джозеф. Как кто-то может определять цену, ценность жизни? Он ходит взад-вперед, украдкой поглядывая на стол через плечо Лорана. В темной комнате почти ничего нет, кроме нескольких потрескивающих факелов и бесконечных книжных шкафов. — Невозможно оценить ее ценность, потому что это субъективно. Ваша жизнь ничего не значит для большинства жителей Оваэриса, но вы цените ее намного больше, чем все остальное. Жизнь аббана стоит целого состояния для фермера, еще дороже для голодающего, но ничего для короля.
— Я не спрашивал вас о философии, Йенхельм. Я спрашивал вас о математике. Я следил за вашими успехами в академии и знаю, что вы преуспели и в буквах, и в цифрах. А ваши познания в биомантии превосходят любые, кроме моих собственных. Итак, я спрашиваю вас еще раз. Вы знаете, сколько стоит жизнь? — Лоран оглядывается через плечо, и в его глазах появляется жесткий блеск. В этом мимолетном взгляде сквозит скрытая угроза. Джозеф вздрагивает и отводит взгляд.
Он делает глубокий вдох и выдыхает. «Тринадцать». Легкомысленный ответ. Он только разозлит Лорана. Ему не следовало этого говорить.
— Правильный ответ, Йенхельм, нет. Вы не можете знать цену жизни, поскольку не производили расчетов. — Лоран сердито толчет пестиком в ступке.
Джозеф заглядывает внутрь себя в сотый раз с тех пор, как его забрали из До'шана. Он чувствует в себе биомантию, что-то мощное и врожденное. Это школа магии, которая чаще всего используется для исцеления, восстановления организма и придания новой энергии пациенту. Но у биомантии есть и темная сторона. Ее можно использовать не только для исцеления, но и для причинения вреда. Можно убедить плоть пораниться. Можно посеять семена разложения и гнили. Можно взрастить болезнь, чтобы она расцвела. Лоран стоит к нему спиной. Джозеф протягивает руку, его пальцы совсем близко. Он пытается пустить в ход свою врожденную биомантию, направить ее силу во вред, на разрушение. Но она ускользает от него, сопротивляясь его командам. Он не может контролировать ее, не так, как когда у него есть Источник внутри.
— Как биоманта, посвятившего себя науке исцеления, меня удивляет, что вы не интересуетесь больше математикой, Йенхельм. — Железный легион продолжает, не обращая внимания на попытку Джозефа покончить с ним. Джозеф ненавидит этого человека. Джозеф ненавидит Лорана за все, что тот сделал и что пытается сделать.
Рядом лежит стеклянная бутылка. Пустая бутылка из-под вина, которую давно осушили. Лоран иногда сильно пьет, хотя никогда не рассказывает, почему. Джозеф обхватывает пальцами горлышко бутылки, пробуя ее на вес. Достаточно ли она тяжелая, чтобы убить? Он не знает. Он никогда раньше никого не бил. Он крадется вперед, подняв руки, они дрожат.