Имико последовала за мной туда всего один раз. Воровка все еще не избавилась от своей меланхолии, и даже ринглет перестал пытаться растормошить ее, предпочтя более веселых людей. Она молчала так долго, пока мы бродили по этим коридорам, что я почти забыла о ее присутствии.
— Ты скучаешь по Ро'шану? — внезапно спросила она. Я повернулась к ней лицом, приказав одной из харкских гончих продолжать работу в качестве разведчика. — Кажется, это было так давно, правда? — Я поймала себя на том, что вынуждена поднять глаза на Имико. Я не могу сказать, когда она стала такой высокой, но она, казалось, возвышалась надо мной, как башня. — Я оставила там много вещей. Деньги, еду. Друзей. — В ее словах была глубокая печаль и что-то еще, нотка мольбы.
Однажды Сильва сказала мне, что во мне есть печаль, к которой она никогда не сможет прикоснуться. Иштар сказала, что мой гнев — это неугасимый огонь, который сожжет все мосты, которые я пытаюсь навести, и меня вместе с ними. Люди всегда будут пытаться объяснить тебе, кто ты, из чего сделана, где твое место и что ты должна делать. Пошли они все к черту! Я сама прокладываю свой путь. Я не позволю другим указывать мне, кто я такая. Я расскажу им сама. Я расскажу об этом всему миру. Я прокричу о своем неповиновении в лицо каждому человеку в этом мире, прежде чем позволю им распоряжаться моей судьбой. Я всегда поступала так. Но не Имико. Она нуждалась в утешении.
Без предупреждения я рванулась вперед и обняла воровку. Она напряглась и вскрикнула. Признаюсь, это было немного больно, как будто она не доверяла мне, не была уверена, что я не собираюсь причинять ей боль. Несколько мгновений я крепко прижимал Имико к себе, и в конце концов она расслабилась и обняла меня в ответ. Когда мы отстранились, в ее глазах стояли слезы, а на лице сияла благодарная улыбка. У меня не было слов, которые могли бы развеять ее печаль, и я не могла вернуть то, что она потеряла. Хуже того, я знала, что она потеряла это из-за меня. Поэтому я предложила ей все, что могла. Себя. В этом кратком объятии я заверила Имико, что буду той скалой, на которую она сможет опереться, несмотря ни на что. Иногда действия нужны людям гораздо больше, чем слова.
— Спасибо, — сказала Имико, вытирая слезы. Я улыбнулась ей, надеясь, что это не выглядело коварно. Сверкающие глаза, бледный цвет лица и постоянная тень на нем могли придать любому немного омерзительный вид, а мои шрамы только усугубляли ситуацию.
Когда со мной пошел Тамура, он с удивлением глядел на темные глубины. Я думаю, что это место, должно быть, показалось ему странно знакомым, но его затуманенный разум не мог вспомнить, когда он был там в последний раз. В тот день мы встретили несколько бесов, и сумасшедший старый Аспект продолжал бормотать что-то о грибах, но все, что он говорил, не имело смысла ни для кого, кроме него самого. Мне пришлось встать между харкской гончей и сбившимися в кучу бесами, чтобы не дать ей напасть на них, и Сссеракису потребовалось еще раз продемонстрировать наши крылья, чтобы убедить монстра отступить.
В углу большой комнаты жалась дюжина бесов. Они были грязные, испуганные и окровавленные. И они поклонились мне, подняв руки, точно так же как в прошлый раз, когда я была там. Я прикоснулась пальцем к каждой из поднятых ладоней, и бесы возбужденно защебетали. Мы оставили их там, уверенные, что они безвредны. Бесы могут быть кошмарами, как и все обитатели Другого Мира, но не все кошмары опасны. Некоторых просто неправильно понимают.
В конце концов, даже Хардт отважился заглянуть в глубины вместе со мной. Он долгое время жил за городом, отказываясь заходить в залы, даже в те, что теперь были над землей. На его лице отразилось новое горе. Ему потребовалось немало усилий, чтобы еще раз отважиться войти в разрушенный город Джиннов. Я всегда чувствовала себя такой маленьким между Хардтом и Хорралейном. Оба считались гигантами из-за своего роста, но дело было не только в физическом росте и телосложении. Они были больше, чем жизнь.
— Тебе не кажется странным, что я чувствую себя маленьким рядом с тобой? — спросил меня Хардт, когда мы шли по коридорам из битого камня.
С каждой вылазкой я находила там все больше Про́клятых, наводнявших нижние залы в хаосе и насилии. Мое сотрясение города пробудило их всех от долгого сна, в который они были погружены. Конечно, даже полчище Про́клятых не могло сравниться с парой выпущенных на волю харкских гончих. В тот день со мной были двое из этих зверей, и они не отставали от нас ни на шаг.
— Да, кажется, — ответила я, не задумываясь. — Потребовалось бы трое таких, как я, чтобы заполнить одного тебя, Хардт. Кроме того, ты не можешь сказать, что чувствуешь себя маленьким, когда мне приходится поднимать голову, чтобы увидеть твой подбородок. Не то чтобы я вообще могла что-то разглядеть за этими зарослями.
Хардт почесал свою пышную бороду. Я не понимаю, почему он решил перестать бриться, но мужчины часто чрезмерно гордятся своей способностью отращивать волосы на лице.
— Я хочу сказать, Эска, что чувствую себя бесполезным. Враги, с которыми ты сейчас сражаешься. Джинны и Ранд, Железный легион, Аспекты, Хранители Источников. Я не могу помочь тебе в борьбе с ними. Железный легион доказал это достаточно хорошо. Задушил меня одним взглядом, и мне было нужно, чтобы ты меня спасла.
Я пожала плечами:
— Тебе никогда не нравилось драться.
— Но я мог бы, если бы это было необходимо. Здесь, внизу, я сражался с Про́клятыми. Защищал всех. Но что я могу сделать сейчас? Какая от меня теперь польза? Я больше не могу тебя защитить.
Все это показалось мне таким глупым.
— Ты чертов идиот.
— Что? — Хардт казался искренне обиженным.
— Ты думаешь, я нуждаюсь в твоей защите? — Я набросилась на него, пылая гневом. — Бедный маленький Хардт. Всегда готов защитить Эску, когда она попадает в беду. Неужели это плохо, что теперь я могу сама выпутываться из неприятностей?
— Это не совсем...
— Тебе, должно быть, тяжело видеть, что я на самом деле стою на ногах перед всем миром вместо того, чтобы прятаться за твоей тушей. — Это было грубо, и я возненавидела себя за эти слова.
Даже в полумраке я увидела, как он скрипит зубами.
— Ага, до сих пор ты проделала отличную работу.
— И что, черт возьми, это значит?
Какое-то время никто из нас не произносил ни слова, хотя, по правде говоря, мы не столько разговаривали друг с другом, сколько кричали.
— Ты только посмотри на себя, Эска. Посмотри, что ты с собой сделала. Во что ты превратилась. — Он сделал большой шаг вперед и протянул руку. Я не отшатнулась. Хардт сжал мой теневой капюшон большим и указательным пальцами, поморщившись, когда холод тени укусил его кожу. — Ты прячешься в этой... тени. Твои глаза больше не глаза землянина. Они… Я не знаю. Как у Джинна или что-то в этом роде. Ты превратила свою проклятую руку в камень, Эска! И не думай, что я не заметил, как ты разговариваешь сама с собой, споришь сама с собой. Нормальные люди так не поступают!
Гнев порождает гнев. Я думаю, это защитная тактика. Когда мы сталкиваемся с неприятными истинами, нам гораздо легче указывать на неприятные истины в других, чем посмотреть на свои. Незначительные проблемы раздуваются до неузнаваемости, и мнимые обиды выходят на первый план в виде резких обвинений и оскорблений. В других случаях нерушимая дружба может быть разрушена из-за несвоевременной ссоры. Поверь мне в этом. Я потеряла слишком много друзей из-за того, что позволила управлять собой своей гордости.
Он не понимает.
— Ты прав, Хардт. Я ненормальная! — Слова теперь лились потоком, который невозможно было остановить, и вместе с ними лились гнев и злоба, и, возможно, немного обиды. Лучше бы я ничего этого не говорила. — Я чудовище.
— Я не говорил...
— Но все, что я сделала с собой — цена за силу. — Темнота окутала меня, как осязаемый туман, затемняя свет факелов. — И ни на секунду не думай, что ты и остальные мои друзья не извлекли пользу из моих жертв. — Я не хотела говорить эти слова, но не могла их остановить. Лучше бы я остановилась. Лучше бы я никогда не начинала. Все это было ложью. Гнев, направленный не по назначению, выплеснутый на человека, который этого не заслуживал. — Ты ползешь за мной по пятам, наслаждаясь моими достижениями, потому что ты чертовски боишься найти свою собственную гребаную жизнь! Если бы не я, ты бы до сих пор валялся в Яме и целовал задницу Пригу в надежде, что он позволит тебе прожить еще один день!
— Извлекли пользу? — Слезы покатились по морщинистым щекам Хардта, и он внезапно стал выглядеть старым и усталым, словно из-за этого потока гнева его покинули жизненные силы. — Ты думаешь, я извлек пользу из твоего крестового похода? Какую Изен извлек из этого пользу? Какую Кенто извлекла пользу? — Эти слова ранили. Не только меня, они ранили нас обоих. Моя дочь была трещиной между нами, которая так и не зажила, и он орудовал ее судьбой как ножом, вонзая его мне в грудь. Я почувствовала, как у меня сдавило горло и заболела грудь. Слезы навернулись мне на глаза, отражая молнии в них, как осколки рассеянного света. Но я не позволила этим слезам пролиться.
Он нам не нужен. «Ты прав, Хардт, ты мне не нужен!» Мы его переросли. «Ты остался в прошлом». Ему следует просто уйти. «Так почему бы тебе просто не вытащить свою гребаную задницу-переросток на поверхность, пока я не стала пинать ее всю дорогу наружу?»
Я не знаю, как долго мы стояли там в тишине, глядя друг на друга, забыв о Хорралейне и харкских гончих. Это могли быть секунды, а могли и часы, время потеряло смысл в этом напряженном противостоянии. Челюсть Хардта задвигалась, словно он собирался сказать что-то еще, но затем его лицо исказила гримаса, и он, покачав головой, пронесся мимо меня обратно тем же путем, которым мы пришли.
Я ждала столько, сколько могла. Моя левая рука, как и правая, была сжата в кулак, и я не понимала, насколько это странно. Как только шаги Хардта затихли, я ринулась вперед, в темноту, слезы все еще наворачивались на глаза и грозили пролиться в любой момент. Хорралейн попытался последовать за мной, но я кинемантическим толчком сбила его с ног. Как только темнота сгустилась, я глубоко вздохнула. И я, блядь, закричала. У меня не было слов. Это был крик чистых эмоций, опустошивший меня так, как не смогли бы слова. Стены, пол и потолок туннеля треснули от силы кинемантической ударной волны, которую я не собиралась выпускать на волю. И я заплакала. Громкие, душераздирающие рыдания боли, гнева, сожаления.