й системе, в каких бы мирах и обиталищах ни поселились. Мы приносим жизнь и можем даровать ее Луне. Это легко. Сорок больших и толстых комет. Бум-трах-бах!
– Погоди, нельзя же просто взять и вдарить по Луне сорока кометами…
– Да, конечно, – сперва их надо разбить на части.
– АКА все еще восстанавливает Маскелайн-G.
Шла вторая неделя предстартовых тренировок в Манаусе, когда Алексия узнала, что ВТО вывела из строя электростанцию, ударив по ней разогнанным до большой скорости куском льда. Кстати, на чью сторону встала Ирина, когда развернулась война между Воронцовыми и Асамоа? Или она спряталась, поджав хвост?
– Это только подтверждает мою точку зрения. Понимаешь? Если можно попасть в такую маленькую цель с расстояния в двести километров, нет ничего сложного в том, чтобы попасть в пустое пространство. Может, даже не придется эвакуировать Меридиан. Но это мелочи. Главное, что после сильного дождя у нас будет атмосфера и действующий климат. И мы все поднимемся на поверхность, где будем ждать легкого дождика.
Алексия вспоминает дождь на Луне и крупные капли, медленно падающие сквозь каньоны Меридиана, над которыми потом встают мосты из радуг. Вспоминает Денни Маккензи, промокшего до костей.
– Знаешь, что самое интересное? От чего действительно дух захватывает? Реголит плюс дождь равно…
– Не знаю, – говорит Алексия.
– Грязь! Грязь. Славная грязь! Это моя область исследований. Я лунный почвовед. Грязевед. Я беру грязь и превращаю в почву. Делаю так, чтобы она ожила. На слабые дожди уйдет примерно три года, возраст грязи – двадцать лет. Но потом, о, потом мы займемся озеленением. Грязь – это магия, сестра. Никогда об этом не забывай.
Позволь мне показать тебе мою Луну. Вот здесь, где мы сейчас находимся, будет двадцать метров воды. У нас появятся океаны, моря и озера. Горы и ледники на полюсах. У нас будет биосфера. Леса с деревьями километровой высоты, саванны с животными – и какими! Может, мы поселим здесь земную фауну или придумаем собственную. Травоядную мегафауну размером с ту плавильню. Птиц со стометровым размахом крыльев. Это будет сад. И мы будем жить посреди него в красивых органических городах, похожих на часть природы. Нам не понадобится поверхность, чтобы выращивать пищу. То, что мы сейчас делаем, гораздо эффективнее традиционного сельского хозяйства. И у нас будут настоящие дни и ночи. От ударов и передачи импульса Луна снова начнет вращаться. Мы считаем, сутки будут длиться шестьдесят часов. Представь себе, что стоишь и смотришь на восход Земли над облаками. Только представь себе такое!
Хорошо, этого хватит, может, на сто тысяч лет. Но срок достаточный, чтобы мы смогли найти более постоянное решение. Может, в конечном итоге мы разберем Луну на части и соберем заново, в нечто большее. Другие коллоквиумы над этим работают. Мы могли бы разобрать Луну на части и растянуть до пятикратной общей площади поверхности Земли. А потом займемся остальной Солнечной системой. Больше жизни. Вот наша идея фикс. А у тебя что?
– В смысле?
– У каждого есть идея фикс, Мано. У тебя какая?
– Не знаю. А я обязана ее иметь?
– Мы приносим жизнь. У Воронцовых ключи от Солнечной системы. Спроси любого Суня, и он тебе расскажет про постдефицитный коммунизм. У Маккензи тоже что-то есть, просто они об этом не говорят. Но точно есть. И это что-то крупное. А во что верят Корта?
Алексия видит Лукаса с тростью в руке посреди зала заседаний. Земляне справа от него, Воронцовы слева. Она знает, что в трости спрятан клинок. В чем суть власти, если он вынужден повсюду ходить с оружием? «Отправляйся со мной на Луну, – сказал он в машине, когда они ехали с пляжа в Тижуке. – Помоги забрать то, что Маккензи и Суни у меня украли». Лукас украл власть, но эта власть бессильна. Всякий раз, когда он к ней обращается, – его империя и семья сильнее удаляются. Политическая рутина изматывает его. Спрятанный клинок больше не режет. Чего хочет последний Корта, во что он верит?
В центре лабиринта из следов от шин лежит перевернутая спасательная капсула на покореженных осях, без половины крыши. Она напоминает Алексии разбитый череп. По краям пролома виднеются длинные потеки расплавленного металла, внутри – месиво из спекшихся углеводородов, стеклянных волокон и брызг титана. Реголит покрыт металлическими блестками: это следы стального дождя – затвердевшие капли, разлетевшиеся во все стороны после взрыва плавилен. Ирина останавливает ровер, чтобы подобрать одну и показать Алексии: миниатюрная корона, в самый раз для большого пальца. Чем ближе ровер подбирается к сердцу катастрофы, тем крупнее становятся брызги. Они сливаются с полем обломков, где фрагменты становятся все больше – осколки, куски Железного Ливня. Большей частью разбитые непонятные механизмы, но время от времени попадается что-то узнаваемое.
Ровер осторожно едет сквозь колоссальные руины. Королевы путей ВТО расчистили Первую Экваториальную как можно быстрее, сдвинули обломки с рельс на обочины магистрального пути. Козловые краны, наклоненные под безумным углом. Перевернутые вагонные тележки высотой с ровер; брюхо печи и ее разинутая пасть, где застывший металл всплеснулся наподобие оцепеневшего языка. Половина зеркала стои`т, опираясь на расплавленный жилой отсек, и фокусирует солнечный свет на участке реголита, превратившегося в шлак.
Ирина останавливает ровер у дуги черного стекла, рассекающей реголит. Брошенный в спешке тяговый двигатель разбил один ее конец на обсидиановые осколки. Алексия видит свое отражение в черном зеркале: себя, настоящую, бронированную громадину, а не милую иллюзию, сотворенную фамильяром.
– Когда зеркала падали, они плавили эти стеклянные дорожки в реголите, – говорит Ирина. – Мы называем их дорогами Смерти. Тот, кто пройдет по такой, увидит свои надежды, истинное будущее и конец.
Катастрофы сперва порождают шутки, потом мифы. После приходит черед теории заговоров.
Ирина углубляется в лабиринт из плавильных вагонов, брошенных возле путей, сваленных как попало и прислоненных друг к другу.
«Это ты сделала, Алексия Корта. Ты произнесла нужные слова – и небеса, расплавившись, рухнули».
Ровер останавливается.
– Мы не одни, – говорит Ирина.
На внутреннем дисплее Алексии появляются фигуры, видимые сквозь хаос обломков.
– Не вижу меток, – говорит она.
– Они их выключили, – отвечает Ирина. – Надо уходить. Сюда приезжают мародеры, чтобы собирать разливы драгоценных металлов. Заббалинам платят, чтобы те закрывали на это глаза. Воронцовы такое не одобряют, но для Маккензи эти люди – грабители могил. Поэтому они обычно хорошо вооружены.
– С радостью уеду. Я видела достаточно.
На дисплее Алексии мелькают данные: машины переговариваются между собой.
– Нас проверяет служба безопасности, – говорит Ирина. – Высокий уровень.
Когда зримые фигуры появляются из-за стальных громадин, на дисплее над ними возникают имена. Алексия быстрее узнаёт этих людей по цвету скафандров: зеленый и серебристый, «Маккензи Металз». Три пов-скафа, два жестких скафандра, одно имя, которое ни с кем не перепутаешь: Дункан Маккензи.
«С тобой хотят говорить», – сообщает Манинью.
– Я Вассос Палеолог, – говорит человек в таком же жестком скафандре, как у нее. – Вам здесь не рады, Мано ди Ферро.
– Я должна была увидеть… – начинает Алексия.
– И что же ты видишь, Железная Рука? – Дункан Маккензи врывается на канал. Алексия приказывает роверу опустить себя и мягко приземляется на реголит. Поверхность усеивает микромусор – мелкие кусочки, раздробленные еще сильнее спасательными машинами. – Дай-ка я скажу тебе, что вижу сам, Алексия Корта. Я вижу свой дом, место, где вырос. Оно было неповторимым величайшим инженерным достижением в двух мирах. Мы были детьми вечного солнечного света. Я вижу мою семью. Когда зеркала обратились против нас, температура взлетела до тысячи градусов. Предпочитаю думать, что все случилось быстро – вспышка жара, и конец. Сто восемьдесят восемь смертей.
– Я…
– Что ты можешь мне сказать? Ты же с Земли.
– Я…
– Мой враг в силу собственной фамилии? У нас не принято обвинять невиновных. Тебе здесь ничего не угрожает. Тебе не причинят вреда. Знаешь, что говорят про Маккензи?
– Вы мстите трижды.
– В какой-то момент все долги надо аннулировать. Списать. Свести к нулю. Мы не можем так продолжать – око за око, вражда за вражду, кровь за кровь. Что мы сделаем – разорвем Луну пополам, чтобы добраться друг до друга? У нас есть враг покрупнее. Скажи это Лукасу Корте, когда вернешься в Меридиан. Скажи, что он должен решить. Выбрать сторону. Скажи ему это. И помни, что ты увидела. Железная, мать твою, Рука.
Группа Маккензи слаженно поворачивается и исчезает в руинах «Горнила».
Дункан Маккензи напоследок бросает взгляд на девушек.
– Не смей сюда возвращаться. И другие пусть не смеют.
Алексия стоит и дрожит внутри скафандра, не может пошевелиться, не может отдать команду двигаться. Ее сейчас вырвет. Ее должно вырвать. Она должна извергнуть из себя весь ужас, угрызения совести, трусость: она не смогла сказать Дункану Маккензи правду о том, что Железный Ливень начался по ее воле.
«Все твои биологические показатели вышли за пределы нормы, – говорит Манинью. – Ввожу противорвотное и транквилизаторы».
«Нет!» – безмолвно кричит Алексия. Ее мозг затапливает волной тепла и умиротворения. Бури утихают. Она должна злиться на медицинское вмешательство, но под его воздействием не в силах даже возмутиться. Вот она садится на прежнее место, вот опускаются защитные дуги. И ровер пробирается обратно через стальной лабиринт, оставляя пыльные следы шин на обсидиановых зеркалах – дорогах мертвых.
Глава двенадцатая
Тень за окном там, куда ни разу не падала тень, будит Оушен Паз Кальцаге. Тень, а также звук двигателя и мужские голоса. Она выглядывает, прищурившись. Автофургон службы доставки. Что-то привезли. Она натягивает одежду и выходит на крыльцо, чтобы увидеть, как Кесси направляет двух груженых ботов и инженера вокруг веранды, к ее юго-западному углу.