Луну в парке видят каждый день, так что она просто стоит у входа и смотрит на Амалию Сунь, которая идет навстречу, кивает в знак приветствия и продолжает путь по коридору, к желтой двери со знаком биологической опасности.
– Дерьмище! – ругается Луна. У нее нет доступа, чтобы войти в эту дверь. Но на первом перекрестке есть красная дверца, которая приведет ее к воздуховодам, а они вторят планировке чистой комнаты [38]. Есть только два выхода из зоны биологической опасности на парковом уровне, и Луна достаточно хорошо изучила свою добычу, чтобы догадаться, куда пойдет Амалия Сунь. Она легко бежит по главному стволу вентиляционной трубы, ныряет направо, в ответвление поменьше, и глядит через решетку на Амалию Сунь, которая выходит из двери на лестничную клетку.
– Попалась! – говорит Луна. – Я знаю, куда ты идешь.
Но все равно идет следом, чтобы убедиться. Амалия Сунь поднимается по лестнице на два уровня, туда, где занимаются изготовлением биоматериалов. Луна спрыгивает с потолка и успевает заметить, как Амалия Сунь исчезает за дверью в цех, где печатают белковые чипы.
Доктор Гебреселасси замечает Луну, которая стоит в дверях кабинета: наполовину внутри, наполовину снаружи. Дверной косяк рассекает ее лицо пополам.
– Можно войти? – спрашивает человеческая сторона лица Луны.
– Что случилось?
– А почему вы решили, что что-то случилось?
– Потому что раньше ты никогда не спрашивала разрешения.
Доктор Гебреселасси ступней выпихивает стул, и Луна, упав на него, принимается болтать ногами.
– Ну, рассказывай.
– Ладно, – говорит девочка. – Но сначала я должна задать вам технический вопрос.
Доктор Гебреселасси привыкла не удивляться тому, что говорит и делает Луна Корта.
– Спрашивай.
– Технически возможно, чтобы кто-то добавил на белковые чипы воспоминания о вещах, которые с Лукасинью не происходили?
– Технически – да. А почему ты спрашиваешь?
– Ладно… – говорит Луна и пересказывает доктору историю о том, как Лукасинью беседовал с матерью – чего не было, жил во Дворце Вечного света – чего тоже не было, – и вообще о том, как хорошо ему было с Сунями, тетушками, дядюшками, кузенами и кузинами, с которыми он не был знаком. Лицо доктора Гебреселасси мрачнеет. Потом Луна сообщает, что она исследовательница, знает все потайные туннели, коридоры и тропы Кориолиса, и это знание она использовала, чтобы шпионить за Амалией Сунь, проследить за ее странным длинным маршрутом через кампус до цеха белковых чипов.
Тут доктор Гебреселасси поднимает руку.
– Погоди минутку, Луна.
Дверь открывается. В кабинет входит Дакота Каур Маккензи.
– Итак, Луна, – говорит доктор Гебреселасси. – Я хочу, чтобы ты рассказала Дакоте все, о чем говорила мне.
Леди Сунь вертит в руках маленький металлический цилиндр. Он размером с большой палец, тяжелый, холодный и слегка жирный на ощупь. Ее пальцы чувствуют мельчайшие знаки, выгравированные на металле.
– Что это такое? – спрашивает она. Ее потревожили, нарушили одиночество и размышления, которым она предавалась в своих апартаментах. Она на взводе и не склонна к любезностям.
– Кредит-нота [39] из Университета Невидимой стороны. Доставлено БАЛТРАНом лично мне, – говорит Аманда Сунь.
Леди Сунь подносит цилиндр к глазам, пытаясь рассмотреть гравировку.
– Такие мелкие буквы, – неодобрительно бормочет она. – Что еще за нота?
– От Университета Невидимой стороны, факультета биокибернетики, школы нейротехнологий на счет «Тайяна»: углерод – пятьдесят одна тысяча двести целых восемьдесят восемь сотых грамма; кислород – шестнадцать тысяч сто двенадцать целых шестьдесят пять сотых грамма… – говорит Аманда Сунь.
– Химические составляющие человеческого тела, – говорит леди Сунь, и холод металла проникает в нее. Она прижимает руку к груди. Ее собственную уловку, демонстрацию силы, обратили против нее.
– Да, – говорит Аманда Сунь. – Амалия Сунь.
Анелиза Маккензи помнит момент, когда поняла, что музыка – это демон. Она в двенадцатый раз отрепетировала двадцать третий гуше седьмого дастгяха [40], «Дастгях-е Махур», и увидела на струнах сетара кровь. Кончики ее пальцев стерлись до живого мяса о натянутую сталь. А она и не заметила.
Ей было четырнадцать, когда сетар испил ее крови.
Ей едва исполнилось тринадцать, когда он заставил полюбить себя. Она возвращалась в «Горнило» по Первой экваториальной вместе с мамами, после геодезической съемки в бороздах Копфа. Смотрела в окно. Переключала развлекательные каналы. И тут в ушах прозвучали переливы нот, похожие на расплавленное серебро, заставив ее встрепенуться. Струны, изливая металлически точные ноты, говорили с ней, с ней одной, ни с кем другим на этой круглой-прекруглой Луне, и звучали ясно, точно. Она понимала все, что они говорили: каждую эмоцию, которая ими пробуждалась, – восторг, покой, контроль, благоговение, страх, тайну. Все окуталось светом; все стало ясным.
– Послушайте! – крикнула она, спрыгивая со своего места, чтобы разбудить дремлющих матерей. – Послушайте! – Она включила музыку для их фамильяров. – Как будто… как будто оно где-то там – и вот тут.
Они послушали. И ничего не поняли.
Тот серебристый голос принадлежал сетару – классическому музыкальному инструменту из Персии. Его можно было сделать. На Луне можно сделать что угодно. Она узнала, как настраивать сетар и перебирать струны, изучила гуше, которые посредством сайр встраивались в дастгяхи, а те – в великолепие радифов [41]: симметрия, асимметрия, импровизация, и все это – на сетаре из углерода со струнами из лунной стали. Позже, когда сетар овладел ею, Анелиза заплатила ошеломляюще много битси за то, чтобы ей сделали инструмент из дерева, вручную, украсили настоящим шелком и привезли с Земли.
Она нашла других музыкантов, которых коснулась эта музыка. Их было немного, и никто из них не видел того, что видела она: суровую, красивую, строгую и блистающую природу ее мира. И все же они были одержимы демоном. Встречаясь с музыкантами других направлений, она поняла, что и те одержимы: фанатики, аскеты, перфекционисты, исследователи, маньяки. Мелодия из дерева и проволоки овладела Анелизой, заставляя совершенствовать отношения между ними, помещая сетар в центр ее жизни, делая его главной потребностью. Демон – как он есть.
Она любит волка, будучи замужем за демоном.
Эти отношения жестоки.
Анелиза завершает дастгях и позволяет музыке растаять вместе с последними отзвуками дафа [42]. Потом она держит короткую паузу в тишине; окружена ничем и всем, но задержаться в этом состоянии не может, как не смогла бы задержаться в утробе матери. Вздох – и на нее обрушиваются аплодисменты.
Анелизу всегда удивляет, что для ее музыки есть аудитория. Значительная аудитория: иранцы и выходцы из Центральной Азии второго и третьего поколения; Лунники и гости из Исламской республики; любители музыки, музыковеды, музыканты других направлений – такие же любовники и любовницы демона. В этом туре, первом за более чем год, она замечает немало землян. Чиновники УЛА. Иран и «-станы» получили свой кусок лунного пирога.
Они – самая благодарная аудитория. На каждом концерте по крайней мере один приходит за кулисы, чтобы расспросить ее об инструменте, музыке и о том, как вышло, что лунную австралийку очаровала чужая музыка.
Фамильяр сообщает, что сегодняшний вечер в Царице Южной – не исключение. В коридоре концертного зала Сянь Синхая, возле гримерки, ее ждут двое. Женщина и мужчина. Не иранцы. Белые австралийцы.
– Анелиза Маккензи? – спрашивает женщина.
– Да.
– Можно вас на минуточку в гримерку?
– Вы были на концерте? – спрашивает Анелиза. – Я вас не помню. Вы кто?
– О боже, – вздыхает женщина. Мужчина кивает – и Анелиза чувствует быстрый болезненный укол в затылок. Она поднимает руку.
– Не делай этого, – предупреждает женщина. – Нет, я серьезно. К твоей шее сзади прицепилось боевое насекомое. А теперь мы можем поговорить?
Анелиза открывает дверь, осознавая существо на своей шее и тот факт, что эти двое идут следом, будто прикреплены к существу и ее хребту электрическими нервами.
– Могу я хотя бы отложить сетар?
– Ну, конечно, – говорит женщина. – Это ценный музыкальный инструмент.
Она кладет его в футляр, складывает ткань поверх струн, закрывает крышку на зажимы. И все это время не забывает, что у нее на шее черная штука.
– Кто вы такие?
– Не имеет значения, – говорит женщина. Гримерка маленькая – она сидит на краю полки, мужчина – на туалетном столике. – Кое-кто хочет с тобой повидаться. Он в пути. Будет здесь очень скоро. Мы просто должны убедиться, что вы с ним не разминетесь.
– Остальные музыканты… – начинает Анелиза.
– Ты им сообщила, что вы встретитесь позже в баре, – говорит женщина. – И ты наверняка этого не заметила, но мы отгородили комнату экраном.
Мужчина открывает полу пиджака, демонстрируя черную коробочку на талии. Он доволен собой.
– На самом деле это довольно сложная технология, – говорит женщина. – Изолировать человека от сети на удивление трудно. На нас постоянно смотрят десять тысяч глаз.
За дверью движение.
– Он здесь. Приятно было познакомиться. Не трогай паука.
Мужчина и женщина уходят. Входит Брайс Маккензи. Его массивная фигура занимает все свободное место в маленькой гримерке. Анелиза встает со стула.
– Сиди-сиди, – говорит Брайс. – Я ненадолго. В любом случае меня тут ничто не задержит. Анелиза Маккензи. Партнерша Вагнера Корты. Опекунша Робсона Корты. Моего приемного сына. Это не очень лояльно с твоей стороны.
– Нет никакого вероломства в том, чтобы жить своей жизнью, – говорит Анелиза. – И в том, чтобы не выбирать ничьей стороны.