ону землян и пойдет против Драконов. Он одобрит Лунную биржу и геноцид, с помощью которого земляне… рационализируют рынок.
– Видья. Я спрашиваю об этом каждый раз, когда вы вклиниваетесь в мою жизнь. Зачем вы здесь?
– Чтобы попросить вас остановить его. Вы – единственная, кому это по силам. Он должен покинуть Гнездо, но не может, потому что земляне захватят власть. Ему нужен наследник, которому он может доверять, Ариэль.
– Оставьте меня, – приказывает адвокатесса. – Уходите. – Внезапная словесная агрессия потрясает нейтро. «Вы никогда такого не видели раньше, верно? Вы и не думали, что я умею быть не такой собранной и расчетливой, как в зале суда. Но во мне это есть, всегда было, похоронено под гнетом лет, как в геологии. Слои деформируются, напряжение нарастает. Поверхность покрывается трещинами. Марина увидела это во мне. Абена увидела. Теперь ваша очередь». – Хватит вашего дерьма. Надоело. Мои родные – не ваши куклы, чтобы играть с ними в своем кукольном домике. Убирайтесь!
Боги, как ей хочется мартини. Славной, чистой и самой чудесной вещи во Вселенной. За узким окном гондолы ездят по тросам вверх и вниз. Карнавальные огни, праздничная жизнь. Надо извиниться перед нейтро. Она извинится, да. Но не сейчас. Пусть Видья Рао еще немного помучается, как полагается святоше. Э не ошибается. Ариэль всегда знала, что последняя битва состоится между нею и Лукасом. Сестрой и братом. Двумя человеческими руинами, погубленными семьей.
– Лаймовое шорле, – приказывает она Бейжафлор. – В бокале для мартини.
Бокал хорошо смотрится в руке. Ощущается правильно. Все ясно и понятно. Ариэль давно знает, что ей делать. Теперь у нее появляется идея, как именно поступить. Обозревая Кориолис, она потягивает напиток, и мысли вертятся в ее голове.
Это безумие. Но только от безумия сейчас и будет толк.
– Бейжафлор, соедини меня с Дакотой Каур Маккензи.
Гази появляется на линзе в мгновение ока.
– Что я могу для вас сделать?
Ариэль улыбается:
– Бросить вызов.
Шум, издаваемый кондиционером, еле заметно меняется. Открылась дверь.
– Луна?
– Тиа.
– Входи, анжинью.
– Я услышала, как ты кричала.
– Шпионишь за мной?
Пауза. Тихое «да».
– У тебя повсюду туннели?
– Да.
Девочка подходит к ней. Ариэль проводит пальцами по волосам Луны.
– Я думала, ты смоешь эту гадость с лица, когда Лукасинью окажется в безопасности.
– Он еще не в безопасности.
Ариэль издает тихий смешок.
– Верно. Но скоро будет. Очень скоро.
Девочка раздвигает занавес из лент и ведет гази за руку на карнавал. Музыка дюжины звуковых систем атакует их: самба старой школы с площади перед вокзалом соревнуется с фанком, доносящимся с моста на Первой улице; глубокий бас с бравадой орет через проспект, а ему отвечает наглый хаус-форро со Второй восточной; нео-тропикалия швыряется резкими звуками труб, как ножами с помоста на перекрестке Примейру-сервису, а вокруг помоста едет фургон, который толкают поклонники, не переставая дуть в гандбольные свистки, словно бомбардируя округу байле. И барабаны, барабаны, барабаны – повсюду. Девочка и гази, держась за руки, порхают сквозь многообразие ритмов: они проскальзывают между марширующими рядами батарии барабанщиков – слаженно, как палки, бьющие по шкуре барабана, – и никто их не замечает. Там, где играет музыка, люди танцуют. Жуан-ди-Деус – город рабочих, а не танцоров; тем лучше здесь веселиться. Люди танцуют с восторгом, не сдерживая себя. У каждой музыки – свои поклонники. Толкотня тел в облегающих шортиках и блестках возле систем, играющих байле-фанк; отряды танцоров самбы старой школы – в краске на голое тело, в перьях, трясут бедрами в такт бравурному ритму танца. Сладостное покачивание пар под синкопы босановы и бразильского джаза. Топот и плавный шаг баттерий. Пот и духи. Волосы вьются на ветру; ноги шире плеч, крепко стой на земле. Потряси-ка бедрами, потряси! Глаза широко распахнуты, зрачки расширены, языки высовываются; тела наклоняются, перенимают ритм друг у друга, качаются туда-сюда. Почти касаются, но только почти. И сквозь них девочка и гази крадутся точно призраки. Проспект по щиколотку утопает в бумажном серпантине, обертках от уличной еды и выброшенных стаканах от коктейлей. Девочка пинками разбрасывает их, пробирается вперед.
И голоса, голоса, голоса… Люди пытаются перекричать ритмичную музыку, орут друг другу в лицо, смеются, вопят. Гази не слышит девочку – они общаются, перебрасываясь сообщениями через фамильяров, а также взглядами, прикосновениями и намерениями.
Над праздничной толпой качаются надувные изображения героев Жуана: звезды гандбола, музыканты, актеры теленовелл, гонщики на пылевых байках, знаменитости гапшапа, легенды Старой Земли – Айртон Сенна, Капитан Бразилия с кулаками на бедрах, Пеле, Мария Фанк Фудзивара, одноногий Сачи Перере в колпаке и с трубкой. Ориша: свирепый Шанго, милостивая Йеманжа. Но чаще остальных встречается сжатый бронированный кулак. Железная Рука. «Капитан Бразилия» вырывается на свободу – его выпустила детская рука. Взмыв к искусственному небу, он присоединяется к кучевому облаку таких же сбежавших шаров. Детишки с Четвертого уровня стреляют по ним из рогаток.
Девочка останавливается, когда дракон, обернув витками своего тела Третий мост, пикирует, на миг зависает перед нею, сверкая глазами, бросая вызов, а потом описывает дугу – вверх и прочь, промелькнув мимо всеми своими ста метрами длины. Бросив на нее сердитый взгляд с вершины города, он уходит вдоль проспекта, двигаясь словно волна.
А еда! О, какая еда! В заведениях города нет свободных мест – это же карнавал! – а их повара готовы предложить клиентам блюда двадцати кухонь. Вот тако, а вот коробки с лапшой. Пельмени и салаты. Супы, кому они нужны; сладости-досес и пахлава, лепешки и тофу кофта. Самые большие толпы собираются вокруг шуррасарий. Дым от их электрогрилей наполняет воздух преступным ароматом опасности и горелой плоти. Здесь мясо. Настоящее мясо.
Девочка сбивается с шага – в последний раз она ела вечность назад, и она любит досес. Гази сжимает ее руку, и она вспоминает: у них задание. Они идут дальше, к огромному скоплению тел и огней в самом сердце карнавала.
Что такое еда без выпивки? Жуан может похвастаться тысячей пивных для пылевиков, и каждая из них излилась на улицу, устроив импровизированный барзинью: складной стол, две скамьи – и дверь, задняя часть невесть откуда взявшегося ровера. Бармены с бешеной сосредоточенностью смешивают, мацерируют. Льют жидкость с высоты, бросают в нее лед, добавляют фрукты и украшения. Но у них тоже карнавал, и потому, не переставая мешать, встряхивать и подавать, они кивают в такт ритму, покачиваются и напевают себе под нос.
Девочка держится от баров подальше. Она ведет гази кружным путем на уровень выше, затем – по улице. Она видела, что алкоголь делает с людьми: превращает их в нелюдей. Девочка знает этот город, но на высоких улицах ей тоже неспокойно. Люди здесь в масках, одежду им заменяет краска, и они следят за тем, как она и гази поспешно проходят мимо. Глаза под каждой маской полны желаний. Здесь, наверху, все чего-то ищут: новинок от наркодиджеев, партнера, быстрого секса; все взвешивают и анализируют. Перед девочкой появляется волчья морда. Тихо вскрикнув, она замирает.
– Твое лицо. – Волчья маска придвигается, изучая ее. Голос мужской: незнакомец голый, не считая набедренной повязки. Тело выкрашено в серый, под цвет волчьей шкуры. Когда он присаживается на корточки, чтобы оказаться вровень с девочкой, вдоль контуров мышц вспыхивают блики. – Что ты такое?
Гази делает шаг вперед.
– Смерть, – говорит она.
Волк отпрыгивает назад, умоляюще вскинув руки.
– Простите, простите… я не хотел… Блин. Это не костюм.
– Нет, – говорит гази.
– Давай снова спустимся, как сможем, – предлагает девочка.
Ладейра везет их вниз в сотне метров от места назначения, но здесь, вблизи старых офисов «Маккензи Гелиум», толпа плотнее всего. Девочка издает тихий раздраженный возглас.
– Мы тут никогда не пройдем.
– Пройдем, – возражает гази и выходит вперед.
Девочка принесла на карнавал багаж: при ней длинный плоский футляр, висящий за спиной на ремне. Гази поворачивается, протягивает руку, и девочка ее принимает. Музыка громкая, голоса сбивают с толку, людей ужасно много, но они расступаются перед гази. Девочка идет по пятам; она чувствует запахи пота, водки, дешевых духов, а потом оказывается у входа в вестибюль. Она не видела это место, когда оно было штаб-квартирой «Маккензи Гелиум», так что ей неоткуда знать, что неоновые буквы недавно были другими, что с дверей, стен и стеклянных перегородок поспешно сняли логотипы и прочие обозначения. Она смотрит на пульсирующий неон: «К. Э. К. Э.». Желто-зеленый. Желто-зеленый.
Эскольты в элегантных костюмах перегораживают вход.
– У нас дресс-код, – сообщает гази один из «костюмов». – И возрастное ограничение.
– Вы знаете, кто это? – спрашивает гази.
– Теперь знают, – говорит девочка. Фамильяр высветил эскольтам ее личность.
– Простите, сеньора Корта. Добро пожаловать.
– Дакота – моя личная телохранительница, – говорит Луна.
– Я не твоя телохранительница, – шипит Дакота Каур Маккензи, пока они пересекают вестибюль, лишенный корпоративных атрибутов, направляясь к парадной лестнице. Грохот карнавала остался по ту сторону дверей, а здесь слышны голоса, звон стекла, босанова. Дресс-код – шик в духе кинозвезд 1940-х. Белые галстуки и фраки для мужчин, гамаши и цилиндры, трости и перчатки. Белые зубы и тонкие, словно нарисованные карандашом, усики. Женщины скользят в бальных и коктейльных платьях: широкие пышные подолы сближаются, лаская, расширяются каскадом складок и оборок. Над всем этим зрелищем, точно пена, светящаяся орда фамильяров. Луна Корта замирает: она выглядит истинной адепткой Университета в своем сером платье и очень удобных ботинках. Дакота Маккензи, в практичных бриджах для верховой езды, ботинках и клетчатом принте, застывает как вкопанная. Молодая женщина, чья темная кожа светится от контраста с платьем цвета слоновой кости, наклоняется, чтобы окинуть Луну удивленным взглядом и улыбнуться ей.