Кое-кто утверждал, что Вендландия пала, а грозный вождь альвов окружил там троллей и не пощадил никого. Говорили, что можно было пройти по трупам троллей из конца в конец того страшного поля.
Другие утверждали, что крепости в Норвегии, Швеции, Готландии и Дании были атакованы и пали так же быстро, как до этого сдались троллям, а их гарнизоны были полностью вырезаны. В Ютийской бухте враг захватил целый флот, который использовал потом для нападений на сам Троллхейм.
Союзники и наемники, еще оставшиеся в живых, покидали троллей. Шептали, что отряд шенов выступил против соратников-троллей в Гардарике и перебил их. Восстание гоблинов стерло с лица земли три города — а может, пять или дюжину — в самом Троллхейме.
Альвы ворвались в Валлонию вслед за отступающей армией троллей, и отход этот окончился сокрушительным разгромом, а потом и резней, когда отряды троллей оказались припертыми к морю среди кромлехов и менгиров[22] Древнего народа. По замку ходили слухи о страшном коне, давящем воинов, и о еще более ужасном мече, рубившем металл, словно тонкую ткань, и никогда не тупившемся.
Вальгард становился все угрюмее и неразговорчивее, но старался хоть как-то поднять дух троллей.
— Альвы перегруппировались, — говорил он, — и обрели кое-какую силу. Ну и что с того? Разве не видели вы, как мечется умирающий перед смертью? Они напрягают последние силы, но этого всегда оказывается слишком мало.
Впрочем, кое-что тролли знали точно: все меньше кораблей добиралось до них через Пролив и с восточных морей, и привозили они все более мрачные вести, и в конце концов Вальгард запретил своим воинам разговаривать с их командами; что альвийские изгнанники под предводительством Флама и Огненного Копья с каждой ночью становились все более дерзкими, так что теперь даже целая армия не была в безопасности от выпущенных из засады стрел или быстрых конных или морских рейдов; что ирландские сиды вооружались как для войны; и что усталость, отчаяние и ненависть к товарищам ширились среди троллей как огонь, подстегиваемые интригами альвинь.
Вальгард бродил по замку от самых высоких башен, где гнездились теперь вороны и стервятники, до глубочайших подземелий — прибежищ жаб и пауков, рыча, колотя и даже убивая в приступе ярости. Он чувствовал, что его давят стены Альвгейта, изгнанники, набирающие силу отряды короля альвов и вся его жизнь. И ничего не мог с этим поделать.
Вылазки не имели смысла. Это было все равно, что бороться с тенями. Нападающие исчезнут, прилетевшая сзади стрела вонзится в спину какому-нибудь троллю, петля затянется вокруг шеи или яма с острыми кольями на дне разверзнется под его конем. Даже за столом никто не чувствовал себя в безопасности, потому что то и дело кто-нибудь умирал, явно отравленный, а равнодушные объяснения слуг не давали никаких следов, поскольку подсыпать яд мог и оскорбленный тролль.
Альвы были холодны и терпеливы, они превращали свои слабые стороны в сильные и выжидали подходящего момента.
Тролли не могли их понять и со временем стали бояться народа, который еще совсем недавно (читали побежденным.
«А теперь он побеждает нас самих», — невесело подумал Вальгард. Впрочем, правду эту он старательно скрывал от своих солдат, хотя и не мог остановить ни пересуды, ни ссоры.
Он мог только сидеть на троне Имрика и до упаду пить огненное вино. Прислуживала ему Лея, и чара его никогда не пустовала. Он сидел молча, с затуманившимся взглядом, пока не валился без сознания на пол.
Однако иногда он тяжело вставал, пошатываясь, проходил через трапезную, где вожди троллей валялись среди луж вина. Взяв факел, Вальгард спускался по высеченным в камне ступеням, держась за холодную скользкую стену, добирался до двери застенка и открывал ее.
Покрытое черными пятнами засохшей крови белое тело Имрика висело в полумраке над красными углями. Присматривавший за очагом джинн следил, чтобы они всегда были горячими. Альвийского ярла подвесили над огнем за большие пальцы рук, без еды и питья. Его живот ввалился, кожа плотно обтянула ребра, язык почернел, но он был альв и не мог умереть от этого.
Непостижимый взгляд раскосых голубовато-белых глаз узника каждый раз пугал подменыша.
Вальгард широко улыбнулся, чтобы скрыть страх.
— Догадываешься, зачем я пришел? — хрипло спросил он, покачиваясь.
Имрик не ответил, и Вальгард ударил его по губам. Звук удара, раскачавшего тело узника, прозвучал в тишине подземелья необычайно громко. Джинн попятился, глаза и клыки его сверкнули в темноте.
— Ты хорошо это знаешь, если мозг еще не высох в твоем черепе, — сказал подменыш. — Я уже приходил сюда и снова приду.
Он снял бич со стены и провел по нему ладонью. Глаза его заблестели. Вальгард облизал губы.
— Ненавижу тебя, — сказал он и приблизил лицо вплотную к лицу Имрика. — Ненавижу за то, что меня породил, за то, что лишил принадлежавшего мне наследия. Ненавижу за то, что ты тот, кем я никогда не буду и не хочу быть — проклятый альв! Ненавижу за твои дела и потому, что нет под рукой твоего проклятого воспитанника. Но ты заменишь мне его… сейчас!
Он поднял бич, а джинн забился в угол камеры. Имрик не издал ни звука, даже не шелохнулся.
Когда у Вальгарда устала одна рука, он взял бич в другую, а когда заболела и эта, бросил его на пол и ушел.
Он начинал трезветь, и на смену опьянению пришли головная боль с холодом в сердце. Подойдя к окну, он услышал шум дождя.
Ненавистное троллям лето, о котором Вальгард так тосковал зимой, мечтая полежать в зеленых долинах на берегах рек, и которое провел, напрасно гоняясь за альвийскими изгнанниками или задыхаясь в стенах Альвгейта, наконец-то кончилось. Близок был и конец Троллхейма. Из Валлонии не было никаких вестей; последняя, которую они получили, говорила о поле, заваленном трупами троллей.
Ужели этот дождь никогда не перестанет? Вальгард вздрогнул, глядя в окно на промокший мир. Молния разодрала небо, раскат грома потряс подменыша.
Он потащился наверх, в свои комнаты. Тролли-охранники валялись в пьяном сне… неужели все они пьяницы и убийцы сородичей? Как найти среди этой вонючей и склочной толпы такого, перед кем можно открыть сердце?
Он остановился в дверях спальни, и Лея села на ложе. По крайней мере, она не уподобилась суке, как остальные альвини, и давала ему утешение, когда он в нем нуждался.
Вновь сверкнула молния, и пол задрожал от раската грома. Ветер завыл и плеснул дождем в стекла. Гобелены пошли волнами, огни свечей задрожали в холодном воздухе.
Вальгард тяжело сел на край ложа, а Лея закинула руки ему на шею. Она смотрела на него таинственно, как месяц; ее улыбка, шелковистая кожа и запах завлекали, хотя и были лишены тепла.
— Что ты делал, мой господин? — сладко спросила она.
— Сама знаешь, — буркнул он, — и никак не пойму, почему ты ни разу не пыталась меня остановить.
— Сильные делают со слабыми все, что захотят. — Она сунула руку ему под одежду, ясно давая понять, что он может с ней сделать, но Вальгард не обратил внимания на ее жест.
— Да, — ответил он и стиснул зубы. — Это хороший закон, когда ты силен, но сейчас тролли проигрывают, потому что Скафлок, — а все говорят, что это именно он, — вернулся с мечом, сметающим все на своем пути. Так какой же закон действует сейчас?
Он повернулся и угрюмо уставился на нее.
— Чего я совершенно не понимаю, так это падения крепостей. Даже победоносная в поле армия альвов должна поломать себе зубы на таких укреплениях. Ведь некоторые их них альвы никогда бы не выпустили из рук несмотря на брошенные против них силы. Часть мы взяли голодом, а большинство сдались без борьбы, как эта. Во всех были сильные гарнизоны с большими запасами провианта, но мы теряли их, едва к ним подходил какой-нибудь отряд короля альвов. — Он тряхнул головой. — Почему?
Резко схватив ее за плечи он продолжал:
— Альвгейт не падет, не может пасть! Я удержу его, даже если сами боги выступят против меня. Я стосковался по битве, ничто так не развеселило бы меня и моих усталых солдат. И мы побьем их, слышишь? Мы отбросим их, а голову Скафлока я выставлю на копье на стену.
— Да, господин, — замурлыкала Лея, по-прежнему таинственно улыбаясь.
— Я силен, — рявкнул он. — Когда я был викингом, то убивал врагов голыми руками. Я ничего не боюсь и достаточно хитер, на моем счету много побед, а будет еще больше.
Руки его безвольно опали, а глаза потемнели.
— Но что с того? — прошептал он. — Потому что таким меня сделал Имрик, вылепив по образу и подобию сына Орма. Только потому я живу, а моя сила, облик и мозг такие же, как у Скафлока. — Он с трудом поднялся, глядя перед собой, как слепец, и крикнул: — Кто же я, если не тень Скафлока?!
Молния перечеркнула небо, осветив его адским огнем. Завыл ветер, загремел гром, дождь забарабанил по стеклам, и холодный порыв ветра задул свечи.
Вальгард с трудом держался на ногах, ища наощупь стены.
— Убью его, — бормотал он. — Зарою глубоко под дном моря. Убью Имрика, Фреду и тебя, Лея… всех, кто знает, что я вовсе не живу, что я дух, слепленный по образу и подобию человека… хладное тело, мои руки холодны… — Колесница Тора загремела по небу, и Вальгард взвыл: — Брось сюда молот! Шуми, пока еще можешь! Этими Холодными руками я ухвачу колонны божественных дворцов и уничтожу их! Я затопчу весь мир! Призову бури, мрак и ледники с севера, и ветер будет засыпать пеплом мои следы. Я — сама Смерть!
Кто-то как безумный колотился в дверь, но его почти не было слышно сквозь шум дождя и завывания ветра. Вальгард взревел диким зверем и ухватил за шею усталого, промокшего тролля.
— Я начну с тебя. — И пена показалась у него на губах. Гонец дергался, но сил его оказалось мало, чтобы разжать эту хватку.
Когда тролль рухнул на пол мертвым, безумие покинуло Вальгарда. Дрожа, прислонился он к притолоке.
— Это было безумие, — прошептал подменыш.