олечки. На мускулистом правом предплечье была вытатуирована змея, обвивающая якорь, а на левом — дельфин.
Там, где кожу прикрывала одежда, она была просто смуглой — как и у большинства жителей Киллимарейча, среди его предков были и уроженцы западного Оренстейна. На открытых же местах кожа была гораздо темнее.
«Нам встретится сегодня не одно судно, гае экипаж, да и пассажиры тоже, не прочь выследить нас, братец Джоссерек, — подумал он. — И вряд ли нам удастся прикинуться невысоким, стройным, с кожей шафранового цвета жителем Арванета или коренастым, рыжеволосым, почти безусым баромьянцем, верно ведь? Но если к нам не особенно присматриваться, мы, пожалуй, сойдем за рагидьянца, а большую часть имперской армии составляют именно рагидьянцы, так что солдат имперской армии, расслабившийся после купания, развалившийся на палубе в полуголом виде, может быть, и не вызовет особенных подозрений.»
Он раскинулся со скучающим видом, словно весь этот караван принадлежал ему лично. Поймав чей-нибудь случайный взгляд, он весело махал рукой в ответ.
Движение здесь было не таким интенсивным, как в главном порту, но все-таки оживленнее, чем он ожидал. Казалось, завоевание не нанесло особого ущерба торговле. Наоборот, новые хозяева, баромьянцы, стимулировали кипучую деятельность в этом застойном древнем полисе.
Вскоре Джоссерек увидел, что вниз по течению спускается вереница барж, груженных ржавыми железными листами и рельсами. Должно быть, северяне обменивали этот Металл на товары и пряности с юга. Но эта партия вряд ли предназначалась для Рагида — тамошние жители обычно покупали все это в Арванете и переправляли домой сушей. В любом случае, местные традиции накладывали отпечаток на их деятельность: в душе они были людьми сухопутными и неохотно доверяли ценный груз морю.
У баромьянцев, страстных лошадников, живущих в туманных горах к югу от Рагида, интерес к морю и вовсе не проявлялся… пока они не разграбили Империю и не объединили ее заново. А сейчас… Хм-м. Джоссерек почесал бороду — высохнув, та торчала. Сейчас они только приветствовали распространение имперского влияния на островах Харрикейнского моря и среди жителей туокарских лесов. А это уже вызывало беспокойство, ибо торговцы из Киллимарейча и их государства — соседи по Материнскому океану — сами были весьма заинтересованы в этих районах.
«Что ж, все это нам уже известно. Этот груз ржавого железа всего лишь подтверждение уже известного, а никакое не открытие. И тем не менее, зрелище впечатляющее. Нигде больше не добывают столько превосходного металла. На каких же сказочных залежах трудились эти чужестранцы?»
Еще одно судно тащило гребные баркасы, бревенчатые плоты и патрульные галеры. Команда, хоть и бросала на Джоссерека подозрительные взгляды, ни о чем не спросила. Когда мимо него проплывала благоухающая дивными ароматами, украшенная золотыми арабесками четырехвесельная яхта с музыкой на борту, принадлежащая, похоже, какой-то аристократке, он удостоился более внимательного взгляда. Дважды из камышей и тростников залива выворачивалось каноэ, в котором сидел коротконогий дикарь с болот Анвара. По сторонам расстилались изрезанные каналами равнины с ухоженными плантациями, принадлежащими городским помещикам. Стояла весна, повсюду было зелено, только фруктовые сады белели и пламенели буйным цветом. Пахло цветами. Лишь когда он проплывал рабочие поселки и птицефермы, расположенные за шаткими заборами, запах жилья перебивал вездесущий запах цветения.
На закате буксир причалил на ночь к берегу. Откуда-то появились люди. Кто-то суетился, занимаясь швартовкой, кто-то раскладывал на берегу костры. Джоссерек был к этому готов. Он прыгнул в воду и поплыл к берегу, держа одежду над головой. Кто-то крикнул в быстро спускающиеся сумерки: «Эй, что это?» Другой голос ответил: «Наверное, аллигатор, в этом году они заплывают сюда с начала весны.»
Добравшись до берега, он скрылся в кустарнике, густо покрывающем пологий берег. Невдалеке он обнаружил дорогу и пошел по ней, шлепая босыми ногами по булыжному покрытию, в котором легионы повозок проложили едва заметную колею. Вскоре он высох и оделся. Мягко светили большие весенние звезды, но от тумана, спускающегося на пахоту, ощутимо тянуло сыростью.
Его опять охватило томительное ощущение заброшенности; раньше ему было просто не до того. Но теперь ему пора было подумать, как он, беглец, которого уже, без сомнения, ищут, без гроша в кармане, сможет просуществовать здесь несколько лет. В первую очередь следовало поразмыслить, как побыстрее добраться до города.
Когда ему было пятнадцать лет, его отравили в трудовой лагерь за нападение на морского офицера, вздумавшего смеяться над его лохмотьями. Через два года он бежал, бродяжничал, голодал, пока наконец не добрался до побережья, где нанялся на пароход, владелец которого слишком нуждался в матросах, чтобы пренебречь его услугами. С тех пор он переменил множество занятий, но не забыл, как обращаться с лошадями.
Та, которую он выбрал, была слишком хороша для своего стойла. Конюшня стояла на самой окраине селенья. Горячий конь негромко фыркал, когда он его выводил, приплясывал, пока Джоссерек надевал на него уздечку, найденную в той же конюшне, потом быстро помчал его в город, подгоняемый ударами голых пяток. Наверняка, хозяин плантации оставил его в этой дыре попастись по весне на свежей травке. Джоссерек пожалел, что пришлось убить не ко времени залаявшую собаку, спрятать ее труп и ждать потом, пока разбуженный хозяин не решил, что тревога была ложной и не отправился спать. Может быть, дворняга была любимицей детишек, что жили в этой хибаре.
К утру он добрался до Арванета.
Среди нагромождения стен виднелись башни. Одни из них устремлялись в небо, другие, казалось, жались к земле — нескончаемые века сложили облик древнего города: острые крыши и плоские крыши, темные переулки, тускло освещенные звездным светом… В большей части города было темно и тихо, лишь кое-где горели редкие фонари, да изредка раздавался неясный шорох. Столетия минули с тех пор, когда Арванет лежал на берегу бухты Югулара, теперь здесь остался лишь жалкий ров с водой, носивший название Лагун.
Настоящая река протекала теперь более чем в пяти милях отсюда, но равнина, на которой стоял город, была изрезана каналами. От Большого Восточного Шоссе в город вела единственная мощеная дорога. Джоссерек видел, что вдоль ее горели фонари. В конце дороги виднелся пропускной пункт, охраняемый усиленным нарядом. Джоссерек решил, что лучше будет спешиться. На рассвете паромщики выберутся из гостиницы, стоящей на конечной остановке по дороге в Ньюкип, и паром отчалит. Но он не собирался на нем плыть. Колдуны странных минувших времен населяли эту местность странными и ненасытными существами… но болезнь, которую можно было подцепить в этой грязи, если пуститься вплавь, была еще опаснее, чем вымышленные чудовища.
Около парома плавал ялик, привязанный на цепи. Джоссерек без труда срезал деревянный замок — металл стоил больших денег на черном рынке. Весел не было, но он заметил подходящую доску, оторвал ее от полусгнившей пристани и использовал вместо весла.
Он взял немного влево, потому что напротив стояло много речных судов, а на берегу размещались склады, где наверняка была сильная охрана. Плыть с помощью доски было неудобно, ялик двигался медленно, но, когда приближающийся рассвет окрасил небо и воду в мертвенно-бледный цвет, сделав его хорошо различимым на фоне реки, он забыл о неудобствах, стараясь как можно быстрее пересечь русло.
Он миновал недавно построенный канал, разделявший лесной заповедник и земли предместья. Мимо проплывали имения с тщательно ухоженными садами. Движение на Королевском канале уже началось — он постарался проплыть мимо побыстрее — потом миновал Западный канал с высокой аркой перекинутого через него моста. Параллельно каналу шла дорога. А далее — Вестрич, бурьян, кустарник, болото, карликовые дубы и пихты, бегущие по направлению к невидимому Унвару. Каналы выходившие на противоположный берег вели в город. В их устьях возвышались башни, стены, некоторые каналы были перекрыты решетчатыми воротами. Сигейт, Грэнд Бэстион, Литл Бэстион. Пушки, катапульты, шлемы и наконечники копий ярко блестели в лучах рассвета, знамена Империи развевались на сыром порывистом ветру.
Когда солнце взошло, он решил, что заплыл достаточно далеко. Эту часть города явно населяет всякий сброд. Честные люди сюда по доброй воле не пошли бы. В северной части города было бы безопаснее — район Холлоу Хаузис, по слухам, был почти заброшен, — но что бы он там ел? Он причалил к невысокому пирсу. Тот был каменный и меньше пострадал от времени, чем деревянный паром, хотя железные кнехты, планки и кольца давным-давно исчезли, да и сарай позади него пустовал. Джоссерек на мгновение задержался в своем ялике, размышляя, не стоит ли привязать его, чтобы потом продать. Нет, лучше, чтобы он исчез… пусть плывет. Может быть, законный владелец отыщет его.
Он спрыгнул на берег.
— Стой, — раздался голос. — Брось цепь. Не двигай руками и не пытайся достать нож.
Очень осторожно он подчинился, потом медленно повернулся и увидел троих мужчин, которые пристально следили за каждым его движением.
Ill
Зимние снегопады уступили место дождям и туманам, которые крались по извилистым улочкам, превращая стены в тени, а людей — в призраков. Почти с самого первого дня, когда его армия, переправившись на плотах через Лагун, прокладывала себе путь к сердцу древней твердыни, поднимая над ней свои победоносные знамена, Сидир испытывал острое беспокойство. Он не так часто вспоминал блеск лакированных безделушек и парадные церемонии Имперского двора в Наисе, хотя там Недели, его молодая жена из древнего рагидьянского рода наградила его худеньким малышом, как Черный Занга-зенг, где Энг, жена его молодости, жила со своим крепким потомством из шести человек среди покрытых снегами вершин вулканов. Но еще чаще он вспоминал горы, окружавшие город Хаамандур, пастбища, где паслись табуны лошадей, селения баромьянцев, в которых под бриллиантовыми звездами сверкали костры и бурлило веселье, вспоминал ковбоев и пастушек, одинаково вооруженных и не боящихся ничего; стада, которые они пасли, скачку на ветру под музыку своры гончих до тех пор, пока где-нибудь у воды они не находили дикого кабана или оленя; и тогда он брал свое копье… В Арванете он частенько вспоминал поговорку своих горных сородичей: «Рысь захватила клетку.»