дошло подкрепление. В день Короля, седьмого Дои, восемьдесят третьего года тридцать первого обновления Священного рескрипта (по имперскому летоисчислению) его армия двинулась вперед.
Остался лишь самый минимальный гарнизон, которого хватало лишь на то, чтобы поддерживать порядок в городе, близлежащих селениях и на побережье. В поход выступило более тридцати тысяч человек. Большая часть из них не должна была идти до конца. План Сидира состоял в том, чтобы по мере продвижения основывать по берегам Югулара опорные базы и таким образом покрыть всю территорию сетью опорных пунктов. Чтобы начать строительство, ему требовалось много материалов. Караваны мулов заполнили торговые пути, буксиры пенили воду, волоча за собой баржи. Впереди речного каравана величаво двигался «Вейрин», украшенный золотом поверх жемчужно-серого корпуса и надстройки, оснащенный мощным гребным винтом. Этот корабль был построен рагидьянцами по образцу кораблей Киллимарейча — роскошное транспортное и служебное судно, предназначенное для командного состава войск.
«Эта экспедиция совершенно не походит на те, что предпринимались раньше, когда баромьянцы весело плыли вниз по реке, походя занимаясь грабежом и разбоем», — думал Джоссерек, забравшись на борт. Ему стало известно, что Сидир не мог больше откладывать создание последней базы, откуда кавалерия баромьянцев должна была начать последний решительный бросок.
Его сведения носили косвенный характер и исходили в основном от Казиру. Скрываясь от властей, он почти никого не видел, кроме него. У заместителя главы Братства были свои потаенные мышиные ходы, и он кружил по городу в своей потрепанной одежонке, не попадаясь на глаза ищейкам Сидира. Джоссерек был уверен, что наткнись на него имперцы, его наверняка задержали бы, но поиски были свернуты — начиналась подготовка к войне. Казиру выделил Джоссереку комнату с зарешеченным балконом в доме, где держал награбленное и наворованное за долгие годы преступной жизни. Ни у кого, кроме самого хозяина и слуги, который прислуживал и Джоссереку, не было ключей от этой сокровищницы. Джоссерек мог пользоваться книгами, спортивными снарядами, но женщин в этом доме не было. Это был скучный месяц, если не считать разговоров с Казиру.
«Опасность! — ликовало в Джоссереке, когда он вновь ощутил многолюдство улиц, причал, трап под ногами, палубу. — Выбраться из этого города во что бы то ни стало, не жалея пота и даже крови. И если здравый смысл против такой авантюры, то пусть его сожрут акулы, этот здравый смысл.»
— Имя и должность, — спросил рагидьянский боцман, когда Джоссерек ступил на борт «Вейрина».
— Сэйг Аммар, сэр, — ответил он. — Кочегар.
Боцман недоверчиво переводил взгляд с него на судовой журнал и обратно.
— Откуда вы?
— Танва, сэр. Человек, которого сначала назначили на эту работу, заболел, его звали Лужежан, сэр. Так вот, он заболел. И получилось так, что я об этом узнал, сэр. Я пошел в Якорный Зал и нанялся на эту работу.
Фактически все уладил Казиру. Он сунул в лапу поставщику угля — взяточничество все еще процветало среди некоторых членов Гильдии, — и при найме предпочтение было отдано Джоссереку.
— Ага, вот запись… — Боцман продолжал внимательно рассматривать нового матроса. Джоссерек мог бы снять серьги, подстричь волосы, отрастить короткую бороду, прикрыть колени грубой рубахой рагидьянского покроя и повесить на плечо матросскую сумку. Но свой акцент он бы спрятать не смог, равно как не мог скрыть признаки смешения рас на своем лице.
— Из Танвы, вот как? А разве у тамошних жителей нет обычая, как можно реже покидать свой дом?
— Совершенно верно, сэр, так оно и есть. Но я убежал из дома еще мальчишкой. — Удобнее всего было утверждать, что он родился в северо-западной провинции Империи. Горцы из тех краев были мало известны на берегах пролива Дольфин.
Боцман пожал плечами. Остальные члены команды тоже требовали его внимания. Это была самая пестрая публика: имперские купцы воспитали меньше моряков, чем требовала оживлявшаяся торговля.
— Понятно. Ты ведь не умеешь ни читать, ни писать, верно? Тебе растолкуют наши правила. Помни, мы живем по законам военного времени. Измажь большой палец в чернилах и поставь отпечаток вот здесь. Теперь спустись вниз на вторую палубу и доложись помощнику инженера.
Джоссерек предпочитал парус и даже на борту моторных судов работал всегда наверху. Эта черная дыра оказалась жарче, грязнее, душнее и шумнее, чем он предполагал, а работа была куда более нудной и изматывающей, чем та, к которой он привык. Но на собственном судне Сидира, никто из начальства не мог даже косо посмотреть на кочегара, если тот хорошо справлялся со своими обязанностями и вел себя прилично.
В свободное время Джоссерек занимался обследованием судна, что было вполне естественно для новичка и ни у кого не вызывало подозрений. Несколько раз издалека он видел Донию, но в первые четыре дня никак не получалось подойти к ней поближе.
Он смыл сажу и угольную пыль, надел чистую одежду и вылез из своей дыры подышать свежим воздухом. Людей вокруг было немного, а в той части палубы, откуда он появился, и вовсе никого. Позади него возвышался полуют, где размещались камбуз, плотницкая мастерская и другие служебные каюты. Впереди располагалась трехъярусная рубка. В ее верхней передней части возвышался капитанский мостик, а на самом верху торчала труба. Тенты образовывали плоские навесы, под которыми находилась привилегированная часть команды. Джоссерек нашел себе укрытие между двумя небольшими медными орудиями и с удовольствием дышал свежим воздухом.
Корпус дрожал под ногами. Бриз относил дым и гарь в стороны и веял в лицо запахами сырости и ила, тростниковых зарослей и влажной почвы. Хотя солнце стояло в зените, на западе клубилась гряда кучевых облаков и воздух оставался прохладным. То там, то тут виднелись зацепившиеся за песчаный островок или корягу подтаявшие льдины. Опасаясь их, команда придерживалась середины русла, и взгляду Джоссерека открывалась широкая водная гладь, простирающаяся до берега. Он следил за рыбой, плещущейся за бортом, за цаплями на отмелях, стрекозами, ранними москитами, за стволами деревьев, вывороченных весенним половодьем. Берега были крутыми и обрывистыми, внизу росла густая трава, а наверху — ивняк и кустарники. Дальше местность начинала плавно подниматься, там преобладал изумрудно-зеленый цвет с вкрапленными в него яркими пятнами диких цветов. Местами виднелись заросли кустарника, дубовые и пихтовые рощицы. До самого горизонта не было никаких признаков жилья, за исключением разрушенного замка. Эта территория еще не принадлежала Рогавике. Ее когда-то захватил и все еще удерживал Арванет. Но гражданская война прокатилась здесь, оставляя развалины, а следом еще и чума, так что ни у кого не возникало желания восстанавливать здешние поселения, да и сил на это не было. Полис вполне устраивала та чисто формальная повинность, которую несли немногочисленные местные племена, переселенцы из диких лесов, здешний лес еще не начал цвести. Даже при таком незначительном продвижении на север замечалось, что стало холоднее — чувствовалось дыхание ледника.
«Пешком здесь далеко, — отметил для себя Джоссерек. — Наверное, баромьянцы недовольны скоростью продвижения. Но все-таки просто невероятно, какой скорости добивается Сидир от своей пехоты, артиллерии, саперов и начальников штабов. Я не верил, когда он публично объявил, что по его подсчетам они доберутся до Фулда за двадцать дней. Теперь верю.»
Необходимость проверить сведения такого рода и привела его на борт этого судна. Конечно, он был не единственным разведчиком, другие тоже поставляли сведения, но все-таки эта информация была неполной, ее не хватало, чтобы решить вопрос, насколько грозной была возрожденная Империя, особенно на суше. Каждая крупинка информации была существенна.
Джоссерек обвел взглядом войска. С такого расстояния они казались темной массой, перемещающейся вдоль берегов и по долине, чем-то вроде медленного цунами. Он слышал, как громыхали фургоны, раздавался топот ног и стук копыт. Барабаны грохотали — бах-дах-дах-дах, бах-дах-дах-дах. Виднелись поднятые знамена и пики, степная трава колыхалась на ветру. Он различал одиночных всадников в авангарде и на флангах, видел блеск стали. Когда верховые пускали коней в галоп, их плащи развивались на ветру. Время от времени всадник подавал сигнал и тогда волчий вой рожка прорезал слитный грохот барабанов.
Джоссерек с трудом оторвался от этот впечатляющего зрелища и тут заметил Донию.
Она обогнула кормовой балкон и теперь стояла, держась за поручень и вглядываясь вдаль. С головы до ног она была одета в голубое рагидьянское платье. Неужели Сидир решил, что его любовница не должна носить одежды Арванета? Джоссерек заметил, что она похудела, что лицо ее стало невыразительным, но все же ее фигура до сих пор дышала здоровьем и несломленной гордостью.
Сердце его запрыгало. Осторожность, прежде всего осторожность… На нижней палубе баромьянский офицер дымил трубкой. Он выглядел очень молодо, скорее всего, ему не пришлось участвовать в прошлой кампании против Рогавики, и вряд ли он мог понимать язык северян. И все-таки — осторожность. Небрежной походкой, но стараясь не переигрывать, Джоссерек вышел из своего укрытия и запел песню, хотя и негромко, но и не так тихо, чтобы не быть услышанным. Мелодия была из Эоа, а слова… на северном наречий.
— Женщина, у тебя есть друг. Стой спокойно, слушай молча.
Если бы баромьянец понял его и поинтересовался, откуда он это знает, Джоссерек объяснил бы, что он научился этой песне у собутыльника в таверне, с которым когда-то имел торговые дела. Он присовокупил еще несколько строк, чтобы все это походило на банальную любовную песенку. Но офицер, скользнув по нему равнодушным взглядом, продолжал спокойно курить.
Пальцы Донии впились в поручни, но взгляд, которым она окинула бродягу, был равнодушен. Он продолжал петь:
— Вы помните меня, я из Глиммерватер. Мы с вами были вместе в тот день, когда они вас схватили. Вы можете со мной встретиться?