они говорят о доме…
«Тогда чего ради я здесь торчу? Нет, я отправлюсь в полк Золотого Ягуара. Там можно лицом к лицу встретиться с крупными силами рогавикьянцев, там я узнаю хоть что-нибудь полезное. А потом я направлюсь прямо в Фулд. Хотя, если Дония среди них…»
Нет!
Сидир ударил кулаком в ладонь, повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Через час он уже был в пути.
Они быстро ехали по широкой, выбитой копытами тропе, идущей на запад вдоль реки Стальон. За века колеса повозок проложили по обе стороны тропы глубокие колеи. Это был Сандог Трейс — главный торговый путь, пересекающий территорию, чьи размеры по сравнению с Империей были мизерными. Гонец легко отыскал его по звездам. Казалось, он совсем не устал, ехал быстро, да и стража не отставала: их подогревало желание честного открытого боя, им надоели постоянные засады и ловушки.
Утро бодрило. Маленькие облачка плыли в головокружительной высоте неба, ласточки с цвиканьем рассекали воздух. Вода блестела, у берега, в густых зарослях камыша играла рыба, блестя светлым, как лезвие сабли, боком. Щедрая земля зеленела вокруг, трава и купы деревьев источали запах свежести и обновления. В двух милях поодаль спокойно паслись дикие олени.
Страна Донии.
— Эх, — вырвалось у одного стражника когда они остановились, чтобы дать отдых лошадям. — Когда мы разберемся с ними, я бы поселился где-нибудь здесь, прямо вот на этом месте. Какое было бы ранчо!
— Подожди продавать то, что у тебя в Бароме, дружище, — посоветовал гонец. — Я думаю, что еще лет десять в северных землях нельзя будет селиться.
— Почему?
— Из-за местного населения. Из-за чего же еще? Пока не умрет последний из них — самый последний, не исключая грудных младенцев, — каждую минуту можно ожидать, что тебя прикончат.
— Ха, послушай-ка…
— Нет, это ты послушай. — Гонец поднял палец. — Я не хочу тебя обижать, но ведь ты провел большую часть времени в гарнизоне, а я был в поле. И уж я-то их изучил.
— Им не выстоять, — вмешался другой стражник. — Я участвовал в Хозенской компании. Тогда мы тоже думали, что дикие племена никогда не сдадутся. Вы не видели войны, если никогда не стояли перед тысячей размалеванных дьяволов, готовящихся к смертельной атаке! Но три года спустя я прелестно проводил там время с самой хорошенькой темнокожей девушкой из тех, что когда-либо украшали травяные хижины. И мне было жаль уезжать оттуда.
— Что ж, я расскажу вам о здешних женщинах, — ответил гонец. — Если вам удастся поймать хотя бы одну из них, стреляйте не раздумывая.
— О, они такие злючки?..
— Послушайте меня. Я слышал об этом от других мужчин, да и сам был свидетелем кое-чему. Местные женщины — сущие дикие кошки, они спят и видят, как бы вас убить. Приставьте ей к горлу нож, и она сама напорется на лезвие, вопя, что рада умереть, если сначала сможет выцарапать вам глаза. Бейте ее, сажайте в клетку или обращайтесь как с королевой, она все равно будет драться. Свяжи ее, но когда ты ее оседлаешь, она лбом разобьет тебе нос, а зубами вырвет кусок твоей щеки. Единственный способ — это лишить ее сознания или связать так, чтобы она не могла пошевелить даже мизинцем. Но какое тогда от нее удовольствие? Ведь тогда она все равно что покойница, верно? Сэр, — обратился он к Сидиру, — не могли бы вы привезти сюда приличных проституток из Арванета?
Охранник запустил пальцы в нестриженую шевелюру и сказал озадаченно:
— Но ведь все торговцы, все до одного, рассказывают о местных шлюхах или о том, как здешние девицы отдавались мужчинам ради собственного удовольствия.
— Мы здесь завоеватели, оккупанты. — Гонец сплюнул.
— Это разные вещи. Привить культуру северянке, все равно что приручить скорпиона. Их всех нужно выселить отсюда. Изгнать.
Сидир слушал их и все больше мрачнел.
— Это свирепый народ, — медленно вымолвил он. — Я достаточно повоевал, и когда-то интересовался историей. Многие народы клянутся, что будут сражаться до последнего мужчины, но никогда этого не делают. Никто никогда еще не говорил, что они будут драться до последней женщины или до последнего ребенка. — Он резко поднялся. — А теперь — вперед!
К вечеру они были на месте. Холм располагался в нескольких милях от реки. Весь склон размером с плац-парад был изрезан бледно-желтыми известняковыми слоями, вокруг было пустое пространство, и уже одно это говорило о том, что здесь случилось. Солдаты унесли убитых и раненых после непрерывных жестоких атак. Время от времени между двумя каменными глыбами мелькала голова дозорного; иногда солнечный свет вспыхивал на обнаженном клинке. Но ничто не нарушало тишину, лишь изредка по склону с шорохом сыпались мелкие камешки. Даже шум, неизбежно создаваемый вооруженными людьми, был почти не слышен, терялся под эти небом. Лязг оружия и шелест знамен казались ничтожными шорохами в этом бесконечном пространстве.
— Я предложил им хорошие условия сдачи. Все, что мог, согласно приказу Главнокомандующего, — сказал Фелгэй. — Мы отведем их в резервацию, обеспечим всем необходимым, оставим лишь пару заложников. Но когда наш парламентер кончил читать условия, они пронзили его стрелой. Прямо под белым флагом, сэр! Если бы мы больше нище не были нужны, я держал бы их здесь, пока они не передохли бы от голода и жажды.
— Другой подход мог бы оказаться удачнее, — ответил Сидир. — Я разделяю ваш гнев, полковник, но мы не можем приносить своих людей в жертву мести. Понятие перемирия явно им незнакомо. А что такое сделка, они знают — вспомните, как они торговали в мирное время. Я хочу попробовать…
Из веток, пучков травы и кольчуг для него соорудили заслон, такой большой, что его должен был нести перед Сидиром целый расчет. Он встал под скалой и крикнул в рупор:
— Дония Гервара среди вас?!
С мгновение он слышал только удары своего сердца, да тонкий свист ветра на острых кромках скал. Потом мужской голос по арванетски с акцентом спросил:
— Кто ее спрашивает?
— Я командую этой армией. Я знал ее, когда она была на юге в последний раз. Я Сидир из клана Шалиф. Здесь она или нет, и будет ли она со мною говорить?
— Ее здесь нет и она не стала бы с тобой говорить.
Сидир затаил дыхание. Сердце забилось громкими редкими ударами. Что ж, остается только вернуться в штаб.
— Выслушайте. — потребовал он. — Вы знаете, что вам оттуда не вырваться. У вас нет резервов. С вами жены, дети, старики. Неужели они должны умереть среди этих камней?
— Это лучше, чем умереть в загоне для скота.
— Выслушайте меня! Неужели мы — зверь и мясник, а не человек и человек? Я хочу сделать вашему народу предложение, продиктованное доброй волей. Я предлагаю вам вот что: вы можете оставаться свободными. Сложите оружие, не применяйте его против нас, и мы вернем вам ваших животных и имущество. Только оставьте эти места. Идите на запад и расскажите своим собратьям, которых встретите по дороге, что Сидир прибудет в любое место, куда они захотят, если будут говорить о мире. Скажите это Донии.
— Мы должны это обдумать, — сказал рогавикьянец после некоторого молчания.
Солнце село, на западе догорала последняя оранжевая полоска заката. На востоке уже загорались первые звезды, когда тот же голос объявил:
— Мы согласны. Дайте нам пройти.
В прохладных голубых сумерках, низко над темной землей чертили свои зигзаги ласточки, где-то затявкали койоты. Сидир видел лишь тени рогавикьянцев, но вот они вышли на свет — факелы были высоко подняты над головами солдат, образовавших две сплошные стены. Впереди шел седой мужчина, — похоже, он разговаривал с Сидиром — и крупная женщина. Оба были одеты в оленьи шкуры, у обоих на лицах не было ни тени страха. Позади шли молодые охотники, мужчины и женщины, старики, подростки, матери вели за руки детей — некоторые громко плакали, другие шли молча, с широко открытыми глазами. Молодые матери несли на руках младенцев, беременные несли в своих телах еще нерожденных. Всего их было около двухсот человек.
Сидир расхаживал средь копий и доспехов своих солдат. Довольный, он поднял руку и приветствовал недавних врагов.
— Добро пожаловать! Я здесь хозяин…
«Йа-а!» Передние бросились на него. В руках у них сверкнули ножи. Рогавикьянцы налетели и справа и слева. Сидир едва успел выхватить пистолет, убил мужчину, но женщина смогла бы дотянуться до него, если бы охранник не размозжил ей голову. Начался хаос. Взрослые северяне убивали по два-три имперских солдата, прежде чем сами падали замертво.
Сидир не мог винить своих воинов за то, что они убивали детей, так же, как они давили бы едва вылупившихся детенышей гремучих змей. Может быть, во всеобщей неразберихе нескольким туземцам и удалось ускользнуть, но таких было немного.
Стоя среди мертвых солдат при тусклом свете факелов, он с болью подумал:
«Неужели они все с рождения сумасшедшие? Что еще можно сделать, кроме как вырвать их с корнем и очистить от них мир?»
XV
За три дня до того, как они добрались до стоянки Данхет, Джоссерек и Дония добились, наконец, расположения Кроны.
Все это время Джоссерек чувствовал, как растет в нем досада на его спутниц.
Когда он освещал фонарем спины тех женщин-бродяг, ему казалось, что его терпение вот-вот лопнет. Он не испытывал ничего подобного с тех пор, когда еще мальчишкой стоял перед судьей в Ичинге. Это чувство было хуже ненависти. Он продолжал путь, стиснув зубы. На стоянке он мог бы получить средства для поездки домой и заодно расспросить о дороге.
Уже на второй вечер Крона отвлеклась от своих размышлений и мягко обратилась к нему с каким-то вопросом. Она перестала дичиться и все чаще проявляла искренний интерес и дружеское участие к своим спутникам. На пятый день пути они добрались до Данхета, и в эту ночь Дония сама предложила себя Джоссереку.
Утром шестого дня они попрощались с хозяевами стоянки и с Кроной, расцеловав ее на прощание. В этих районах рогавикьянский дух чувствовался гораздо сильнее, чем в любом другом месте, где Джоссереку доводилось бывать раньше. Луна была уже в третьей четверти, и на равнинах было светло даже глубокой ночью.