Сука смерть
Чудесное тоже рождается, живет свой срок и умирает…
VIIНехоженые дороги
Знание, что Бун ушел от нее, – это еще полбеды, но дальше стало намного хуже. Сперва, конечно, тот телефонный звонок. С Филипом Деккером она встречалась только раз и не узнала голоса, пока он не назвался.
– Боюсь, у меня плохие новости.
– Вы нашли Буна.
– Да.
– Он ранен?
Недолгая пауза. Еще до того, как тишину прервали, она знала, что услышит.
– Боюсь, он мертв, Лори.
Вот они – вести, которых она отчасти ожидала, потому что была слишком счастлива, а это не длится долго. Бун изменил ее жизнь до неузнаваемости. То же повторит его смерть.
Она поблагодарила доктора за то, что он любезно известил ее сам, а не переложил эту обязанность на полицию. Потом положила трубку и стала ждать, когда поверит.
Были среди ее круга утверждавшие, что такой, как Бун, никогда бы не стал за ней ухаживать, будь он в своем уме, – имея в виду не то, что из-за болезни он выбирал вслепую, но что его лицо, столь чарующее всех, кто падок на лица, пребывало бы в обществе равной красоты, не будь так неустойчив разум за ним. Эти замечания глубоко ранили, потому что в глубине души она считала их правдой. Буну особо нечем было похвастаться, но лицо стало его богатством, требовавшим преданного изучения, чем его самого смущало и стесняло. Ему не приносило удовольствия, когда на него глазели другие. Более того, не раз Лори опасалась, что он покрывал себя шрамами в надежде испортить то, что привлекало внимание, – позыв, рожденный из полного равнодушия к своей внешности. Она знала, что он целыми днями обходится без душа, неделями – без бритья, полгода – без стрижки. Это несильно переубеждало преданных. Бун тревожил их мысли, потому что у него самого мысли были растревожены, – все так просто.
Она не тратила время на то, чтобы убедить в этом друзей. Более того, сводила разговоры о нем к минимуму, особенно когда речь заходила о сексе. Она спала с Буном всего три раза, и каждый раз оборачивался катастрофой. Она знала, как это извратят сплетни. Но его нежное, открытое отношение намекало, что его попытки – не только следование долгу. Он просто не мог довести их до конца, отчего впадал в ярость и депрессию столь глубокую, что Лори приучилась одергивать себя, охлаждать их любовный пыл, дабы не навлечь очередные неприятности.
Впрочем, он часто ей снился, в сценариях однозначно сексуальных. Никакого символизма. Только она и Бун в голой комнате – трахаются. Иногда в двери барабанили другие, чтобы зайти и посмотреть, но никогда не заходили. Бун принадлежал ей одной; во всей своей красоте и своем несчастье.
Но только во снах. Теперь как никогда – только во снах.
Их общей истории конец. Не бывать больше темным дням, когда ходили по кругу его пораженческие речи, не бывать проблескам внезапного солнца, когда она случайно находила слова, дарившие ему надежду. Лори была готова к внезапному концу. Но не к такому. Не к тому, что в Буне разоблачат убийцу и пристрелят в городе, о котором она никогда не слышала. Это неправильный конец.
Но как бы ни было плохо это, дальше стало еще хуже.
После телефонного звонка настал неизбежный перекрестный допрос в полиции: подозревала ли она его в преступной деятельности? Проявлял ли он жестокость в их общении? Она десяток раз отвечала, что он ее трогал только в моменты любви – и то после уговоров. В рассказе о его робости они как будто нашли негласное подтверждение, обменивались понимающими взглядами, пока она, зардевшись, описывала занятия любовью. Покончив с расспросами, ей предложили опознать тело. Она согласилась на эту обязанность. Несмотря на предупреждение, что опыт будет неприятным, ей хотелось попрощаться.
И вот тогда невразумительность последнего времени стала еще невразумительнее.
Тело Буна исчезло.
Поначалу никто не отвечал, почему с процессом опознания затягивают; от нее отделывались оправданиями, которые казались надуманными. Однако в конце концов им не осталось другого выбора, кроме как признать правду. Труп, оставленный на ночь в полицейском морге, попросту пропал. Никто не знал, как его похитили – морг был заперт, никаких следов взлома не осталось, – или, собственно, зачем. Объявлен розыск, но, судя по издерганным выражениям лиц тех, кто сообщил новости, надежды на поимку похитителей нет. Следствие по делу Аарона Буна пройдет без тела.
Ее мучило то, что теперь он не упокоится. Мысль, что труп достался на потеху какому-то извращенцу или, того хуже, превратился в какую-то ужасную икону, терзала ее днем и ночью. Лори поражалась силе своего воображения, представляя, на что может сгодиться его несчастное тело, а разум уходил во все более болезненные размышления, вынудив испугаться – впервые в жизни – за собственное душевное здоровье.
При жизни Бун был тайной, его привязанность – чудом, открывшим в ней то, о чем она не подозревала. Теперь же, в смерти, тайна только усугубилась. Казалось, она не знала его вовсе – даже в мгновения травматичных просветлений, когда он был готов раскроить собственный череп, пока она не заговаривала стресс; даже тогда он скрывал от нее тайную жизнь убийцы.
Едва ли возможно. Когда она представляла его теперь, как он корчил ей смешные рожицы или хныкал у нее на коленях, мысль о том, что она никогда не знала его по-настоящему, переходила в физическую боль. Эту боль требовалось как-то залечить – или быть готовой нести рану его предательства вечно. Лори должна была знать, почему вторая жизнь завела его в то захолустье. Может, лучшее решение – отправиться на поиски туда, где его нашли: в Мидиан. Возможно, там она найдет ответы на загадку.
Полиция велела не покидать Калгари до окончания следствия, но, как и ее мать, Лори жила порывами. В три ночи проснулась с мыслью поехать в Мидиан. Собралась к пяти и двигалась на север по Шоссе 2 через час после рассвета.
Сначала все шло неплохо. Было приятно вырваться из офиса – где ее хватятся, но и черт с ним, – и из квартиры, всем напоминавшей о времени с Буном. Лори ехала не наобум, но была к этому чертовски близка; ни на одной карте, попадавшей ей в руки, Мидиана не нашлось. Однако в общении с полицией она слышала упоминания и о других городках. Среди прочих – Шир-Нек, его она помнила, и вот он-то на картах был. Его она и выбрала своей целью.
Лори не знала ровным счетом ничего о местности, которую пересекала. Ее семья вышла из Торонто – цивилизованного востока, как выражалась мать вплоть до своей смерти, так и не простив мужа за переезд вглубь страны. Предубеждение передалось и дочери. Вид пшеничных полей, простирающихся так далеко, насколько хватало глаз, служили скудной пищей для воображения, и ничто из увиденного в дороге не заставило ее передумать. Злаки росли бесхозными, пока будущие жнецы занимались другими делами. Сплошное однообразие утомляло больше, чем она ожидала. Она прервала путешествие в Макленнане – в часе езды от Пис-Ривер – и проспала целую ночь как убитая в постели мотеля, чтобы встать спозаранку на следующее утро и снова отправиться в дорогу. До Шир-Нека, по ее расчетам, она добралась бы к полудню.
Однако вышло иначе. К востоку от Пис-Ривер она заблудилась и проехала, как ей казалось, целых шестьдесят километров в неверном направлении, пока не нашла заправку и того, кто мог помочь.
В грязи у ступенек офиса заправочной станции играли в пластмассовые армии близнецы. Их отец, от которого они унаследовали светлые волосы, затоптал среди батальонов сигарету и подошел к машине.
– Что я могу вам предложить?
– Бензин, пожалуйста. И… кое-какую информацию?
– Это вам дорого обойдется, – сказал он без улыбки.
– Я ищу городок под названием Шир-Нек. Вы его знаете?
Военные игры за его спиной стали громче. Он обернулся к детям.
– Вы заткнетесь? – сказал он.
Мальчишки искоса переглянулись и замолкли, пока он не повернулся обратно к Лори. Долгие годы работы под солнцем состарили его преждевременно.
– На что вам сдался Шир-Нек? – спросил он.
– Я хочу… кое-кого найти.
– Вот как? – ответил он, откровенно заинтригованный. Одарил ее улыбкой, предназначенной для зубов получше. – Я его знаю? У нас тут незнакомцев немного.
От спроса вреда не будет, решила она. Она залезла рукой в окно машины и достала из сумки фотографию.
– Я полагаю, вы никогда не видели этого человека?
У крыльца разворачивался Армагеддон. Перед тем как взглянуть на фотографию Буна, он оглянулся на детей.
– Я сказал вам заткнуться на хуй! – крикнул он и вернулся к фотографии. Реакция была незамедлительной. – Да вы знаете, кто это?
Лори замялась. Обгоревшее лицо перед ней мрачнело. Но поздно уже притворяться незнающей.
– Да, – она пыталась не задеть своим тоном. – Я знаю, кто это.
– И знаете, что он сделал? – губы мужчины скривились, когда он заговорил. – В газете печатали его фотографии. Я видел. – Он снова обернулся к детям: – Вы заткнетесь?
– Это не я, – возразил один из парочки.
– А мне насрать кто! – последовал ответ.
Он с замахом двинулся на них. За секунду они шмыгнули из его тени, бросив в страхе свои армии. Гнев на детей и отвращение при виде фотографии слились в единое возмущение.
– Гребаное животное, – сказал он, возвращаясь к Лори. – Вот кем он был. Зверем.
Он сунул ей обратно оскверненную фотографию.
– Правильно сделали, что его грохнули. А вам чего надо, место освятить?
Не отвечая, она забрала фотографию из масляных пальцев, но он что-то разглядел в ее выражении. Продолжал гнуть свое.
– Таких надо стрелять, как собак, дамочка. Как гребаных собак.
Она отшатнулась перед напором его злобы, а руки дрожали так, что она с трудом открыла дверь машины.
– Бензина не надо? – спросил он вдруг.
– Идите к черту, – ответила она.
Он казался изумленным.
– Да что с вами такое? – сплюнул он.
Она повернула ключ, молясь про себя, чтобы машина не играла с ней шуток. Повезло. Уезжая на всех парах, она бросила взгляд в зеркало и увидела, как ей вслед из поднятой пыли кричит заправщик.
Лори не знала, откуда взялся его гнев, но знала, куда он направится – на детей. Бесполезно переживать. Мир полон отцов-тиранов и безжалостных матерей; а если на то пошло, то и жестоких и равнодушных детей. Таков порядок вещей. Она не может контролировать жизнь целого вида.
Десять минут облегчение от побега сдерживало любую другую реакцию, но потом оно иссякло, и ее пробила дрожь – такая сильная, что пришлось остановиться при виде первых же признаков цивилизации и найти, где успокоиться. Среди десятка магазинчиков подвернулась закусочная, где она заказала кофе и дозу сахара в виде пирога, затем удалилась в туалет, чтобы сполоснуть раскрасневшиеся щеки холодной водой. Уединения, хоть и временного, хватило, чтобы хлынули слезы. Глядя на свое распухшее и взволнованное лицо в потрескавшемся зеркале, она поддалась таким рыданиям, что ничему – даже появлению другого посетителя – было ее не остановить.
Незнакомка не поступила так, как поступила бы в подобных обстоятельствах Лори, и не ретировалась. Вместо этого она поймала взгляд Лори в зеркале и спросила:
– Что такое? Мужчины или деньги?
Лори стерла пальцами слезы.
– Прошу прощения? – сказала она.
– Когда плачу я… – сказала девушка, расчесывая крашенные хной волосы, – …то либо из-за мужчин, либо из-за денег.
– А, – неприкрытое любопытство девушки помогло сдержать новые слезы. – Мужчина, – ответила Лори.
– Бросил?
– Не совсем.
– Господи, – сказала девушка. – Вернулся, что ли? Это еще хуже.
Реплика заслужила от Лори слабую улыбку.
– Обычно это как раз те, кто не нужен, да? – продолжила девушка. – Говоришь им валить, а они все возвращаются и возвращаются, как псы…
Слова о псах напомнили о сцене у гаража, и Лори снова ощутила подступающие слезы.
– Ох, заткнись, Шерил, – упрекнула себя незнакомка, – только хуже делаешь.
– Нет, – сказала Лори. – Правда, нет. Мне нужно поговорить.
Шерил улыбнулась.
– Так же, как мне нужен кофе?
Звали ее Шерил Маргарет Кларк, и она бы вытянула сплетни даже из ангела. Ко второму часу беседы и к пятому кофе Лори пересказала всю свою жалкую историю – от первой встречи с Буном до момента, когда они с Шерил переглянулись в зеркале. Шерил и самой было что рассказать – больше комедию, чем трагедию, о страсти возлюбленного к машинам и своей – к его брату, завершившуюся крепкими словами и расставанием. Она каталась, чтобы проветрить голову.
– Не делала так с детства, – сказала она, – просто еду, куда глаза глядят. Я уже и забыла, как же это хорошо. Может, поедем вместе? В Шир-Нек. Всегда хотела на него посмотреть.
– Правда?
Шерил рассмеялась.
– Нет, конечно, но чем это место хуже другого? Для непривередливых все дороги хороши.
VIIIГде он пал
Они отправились вместе, спросив дорогу у владельца закусочной, заявлявшего, что имеет о местоположении Мидиана более чем расплывчатое представление. Подсказка была верной. Маршрут вел через Шир-Нек – оказавшийся больше, чем ожидала Лори, – и по необозначенной дороге, в теории ведущей в Мидиан.
– На что вам туда? – интересовался владелец закусочной. – Туда больше никто не ходит. Никого там нет.
– Я пишу статью о золотой лихорадке, – ответила Шерил, завзятая врушка. – А она – турист.
– Те еще достопримечательности, – был ответ.
Реплика задумывалась ироничной, но оказалась правдивей, чем предполагал говоривший. День уже клонился к вечеру, свет золотил гравийную дорогу, когда показался город – и, пока они не въехали на сами улицы, не верилось, что это то самое место, потому что с каких пор призрачные города выглядят так гостеприимно? Однако, как только солнце скрылось, это впечатление изменилось. От заброшенных домов веяло чем-то сиротливо-романтичным, но в конце концов зрелище стало тягостным и даже жутковатым. Первой мыслью Лори при виде города было:
«Зачем Бун сюда пришел?»
А второй:
«Он пришел не по своей воле. За ним гнались. Здесь он оказался по случайности».
Они припарковались на середине главной улицы – она же и единственная, плюс-минус переулок.
– Можно не запирать машину, – сказала Шерил. – Здесь ее никто не угонит.
Теперь, оказавшись на месте, Лори была как никогда рада обществу Шерил. Ее жизнерадостность и смешливость казались оскорблением этой угрюмой округе; не подпускали обитавшую рядом тоску.
Призраков можно развеять смехом; несчастье же сделано из чего покрепче. Впервые с телефонного звонка Деккера она почувствовала подобие скорби. Так легко вообразить здесь Буна, одинокого и заплутавшего, знающего, что преследователи нагоняют. Еще легче оказалось найти место, где его застрелили. Дырки от шальных пуль обведены мелом; в доски на крыльце впитались пятна и брызги крови. Она постояла несколько минут в стороне – не могла подойти, но и сбежать не могла. Шерил тактично отправилась на самостоятельные исследования; никто не мог прервать гипнотический эффект от вида его смертного одра.
Ей всегда будет его не хватать. И все же слез не было. Наверно, она все выплакала в туалете закусочной. Взамен в мыслях, только распаляя утрату, стояла загадка, как же тот, кого она знала и любила – или любила и думала, что знала, – мог погибнуть здесь за преступления, в которых она его ни разу не подозревала. Возможно, слезы высушил гнев на него – из-за понимания, что, вопреки всем признаниям в любви, он столько от нее скрывал, а теперь был вне досягаемости для объяснения. Неужели не мог оставить хотя бы знак? Она поймала себя на том, что разглядывает кровавые пятна и гадает, не разобрал бы в них более наметанный глаз какой-то смысл. Если можно читать пророчества по кофейной гуще в чашке, то и последний след Буна в мире нес некое значение. Но она не толковательница. Знаки остались лишь очередной неразгаданной тайной из множества других, где главным было чувство, которое она выразила вслух, глядя на звезды:
– Я все еще люблю тебя, Бун.
Вот это всем загадкам загадка: несмотря на гнев и замешательство, она бы променяла всю оставшуюся в ней жизнь на то, чтобы сию же минуту из этой двери вышел он и обнял ее.
Но ответа на признание не последовало, пусть даже намеком. Ни дыхания с того света на щеке; ни вздоха у среднего уха. Если Бун в какой-то фантомной форме и пребывал здесь, то немой и бездыханный; не освобожден смертью, а заточен.
Кто-то позвал ее по имени. Она подняла взгляд.
– …не думаешь? – говорила Шерил.
– Прошу прощения?
– Нам пора, – повторила Шерил. – Не думаешь, что нам пора?
– А.
– Не обижайся, но выглядишь ты хреново.
– Спасибо.
Лори подняла руку в поисках опоры. Шерил поддержала ее.
– Ты повидала все, что хотела, милая, – сказала она.
– Да…
– Отпусти и забудь.
– Знаешь, это по-прежнему так нереально, – сказала Лори. – Даже если стоять здесь. Даже если все видеть. Не могу поверить. Как он мог уйти так… безвозвратно? Должен же быть способ, хоть какой-то, снова к ним прикоснуться.
– К кому?
– К мертвым. Иначе же это какая-то глупость, нет? Глупость и садизм. – Она отняла руку от Шерил; приложила ко лбу и помассировала его пальцами.
– Прости, – сказала она. – Горожу какие-то глупости, да?
– Честно? Да.
Лори ответила извиняющимся выражением.
– Слушай, – сказала Шерил, – старый город уже не тот, что прежде. Думаю, лучше отсюда проваливать, пусть он себе разваливается дальше. Что скажешь?
– Я за.
– Я тут все думаю… – Шерил замолчала.
– О чем?
– Мне просто не нравится здесь общество, – сказала Шерил. – Это я не про тебя, – добавила она торопливо.
– А про кого?
– Про покойников, – сказала она.
– Каких покойников?
– За холмом. Там чертово кладбище.
– Правда?
– Не самое идеальное зрелище в твоем состоянии, – торопливо сказала Шерил. Но по выражению на лице Лори уже поняла, что не стоило разбрасываться словами.
– Тебе не стоит это видеть, – сказала она. – Правда не стоит.
– Всего на минуточку, – ответила Лори.
– Если задержимся еще, назад поедем в темноте.
– Я больше никогда сюда не вернусь.
– А, тогда конечно. Надо посмотреть достопримечательности. Отличные. Дома мертвецов.
Лори слабо улыбнулась.
– Я быстро, – сказала она, двинувшись по улице в сторону кладбища. Шерил замешкалась. Она оставила свитер в машине, а уже становилось зябко. Но за все время, что они здесь провели, она не могла избавиться от ощущения, что за ними наблюдают. С наступлением сумерек не хотелось оказаться на улице одной.
– Подожди меня, – сказала она и догнала Лори, которая уже завидела кладбищенскую стену.
– Почему оно такое большое? – удивилась вслух Лори.
– Бог знает. Может, умерли все сразу.
– Так много? Городок-то маленький.
– И впрямь.
– И обрати внимание на размер гробниц.
– Мне что, восхититься?
– Ты заходила внутрь?
– Нет. И не очень-то тянет.
– Мы ненадолго.
– Где-то я это уже слышала.
Ответа от Лори не последовало. Она уже была у ворот кладбища, тянула за прутья, чтобы открыть засов. Ей это удалось. Толкнув одну створку, чтобы проскользнуть внутрь, она вошла. Шерил нехотя последовала за ней.
– Почему их так много? – снова поинтересовалась Лори. Повторить вопрос вынудило не одно любопытство; при виде этого странного зрелища она вновь спросила себя, по случайности ли Буна загнали в этом городке – или же Мидиан был его целью. Что, если здесь похоронен тот, кого он надеялся застать живым? Или на чьей могиле хотел исповедаться в преступлениях? Пусть все это лишь догадки, ряды гробниц словно предлагали хотя бы слабую надежду на понимание, которого не выдаст пролитая кровь, сколько ни изучай ее до скончания времен.
– Уже поздно, – напомнила Шерил.
– Да.
– И мне холодно.
– Правда?
– Я хочу уехать, Лори.
– А… Прости. Да. Конечно. Все равно уже слишком темно и ничего не видно.
– Надо же, заметила.
Она двинулись обратно по холму к городу, Шерил – ускоренным шагом.
Последний свет почти исчез ко времени, когда они добрались до окраин. Позволив Шерил пройти к машине, Лори остановилась и бросила прощальный взгляд на кладбище. С этого угла обзора оно напоминало крепость. Возможно, высокие стены не пускали животных – но это казалось ненужной предосторожностью. Мертвые явно в безопасности под своими мемориальными камнями. Вероятнее всего, стены – способ скорбящих не дать мертвым власти над живыми. За воротами начиналась освященная земля, отведенная ушедшим. Мир снаружи принадлежал живым, которым без толку знания тех, кого они потеряли.
Она не была столь самонадеянна. Сегодня ей многое хотелось сказать мертвым; и столько же услышать. Какая жалость.
Как ни странно, к машине она вернулась в приподнятом настроении. Только когда заперли дверь и завели двигатель, Шерил сказала:
– За нами кто-то следил.
– Уверена?
– Клянусь. Я его видела, когда подошла к машине.
Она энергично потерла грудь.
– Господи, на таком холоде аж соски немеют.
– Как он выглядел? – спросила Лори.
Шерил пожала плечами.
– Слишком темно, не разглядеть, – сказала она. – Уже неважно. Как ты и сказала, сюда мы больше не вернемся.
Правда, подумала Лори. Можно уехать прямой дорогой и не оглядываться. Пожалуй, в этом им позавидуют усопшие граждане Мидиана за своими крепостными стенами.
IXПрикосновение
Выбрать жилье в Шир-Неке оказалось несложно; предлагалось всего два места, и одно уже трещало по швам от покупателей и продавцов сельхозтехники с только что закончившейся ярмарки, а их излишки занимали номера во втором заведении – гостинице «Зубровка». Если бы не манера Шерил улыбаться, они бы с Лори и здесь получили от ворот поворот; но после переговоров нашлась комната с двумя кроватями. Простая, но удобная.
– Знаешь, что мне говорила мама? – сказала Шерил, доставая в ванной туалетные принадлежности.
– Что?
– Она говаривала: где-то есть твой мужчина, Шерил; так и ждет, когда ты появишься. Держи в уме: это сказала женщина, которая искала вторую половинку тридцать лет, да так и не нашла. Но до конца цеплялась за эту романтику. Ну, знаешь, мужчина твоей мечты – прямо за углом. И ко мне это прицепилось, черт возьми.
– До сих пор?
– О да. Все еще ищу. Другая бы после всего уже образумилась. Пойдешь в душ первой?
– Нет. Иди ты.
В соседнем номере что-то праздновали, а стены были слишком тонкими, чтобы заглушить шум. Пока Шерил мылась, Лори лежала на кровати и прокручивала в голове события прошедшего дня. Долго это не продлилось. Не успела она задремать, как ее растормошила Шерил – уже ополоснувшаяся и готовая к вечернему выходу в свет.
– Ты идешь? – спросила она.
– Слишком устала, – ответила Лори. – А ты развлекайся.
– Если тут вообще есть места, где бывает весело… – горестно вздохнула Шерил.
– Ты найдешь, – сказала Лори. – Пусть тебя здесь запомнят надолго.
Шерил дала слово и оставила Лори отдыхать, но та уже не чувствовала усталости. Могла разве что дремать, да и то время от времени просыпалась из-за громких приступов хмельного веселья из смежного номера.
Она поднялась в поисках аппарата с водой и льдом и вернулась в уже не такую мирную постель с бескалорийным стаканом на ночь. Наконец она решила принять ванну и расслабиться, пока соседей не утихомирит выпивка или усталость. Погрузившись в горячую воду по шею, она чувствовала, как ослабляются узлы мышц, а когда вышла, уже совсем разомлела. В ванной не было вытяжки, так что оба зеркала запотели. Она была благодарна их тактичности. Перечень ее недостатков и без того казался длинным, чтобы его пополняло очередное самосозерцание. Шея слишком толстая, лицо слишком худое, глаза слишком большие, нос слишком маленький. В сухом остатке нагромождение избытков, а любая попытка с ее стороны возместить ущерб лишь его усугубляла. Ее волосы, которые она отрастила, чтобы прикрыть огрехи шеи, были такими пышными и такими темными, что лицо в их обрамлении выглядело осунувшимся. Губы – губы ее матери от и до, – от природы неприлично алые, но если обуздать цвет бледной помадой, то выражение глаз становилось еще глубже и уязвимей, чем обычно.
Не то чтобы из-за всех черт в совокупности она выглядела непривлекательно. У ее ног побывало достаточно мужчин. Нет, загвоздка в том, что выглядела она не так, как себя чувствовала. Лицо миленькое, а она – не миленькая; не хотела быть миленькой или чтобы миленькой ее считали. Возможно, сильные чувства, затронувшие душу в последние часы, – при виде крови, при виде могил, – со временем оставят на лице свой след. На это она надеялась. Воспоминание о них было еще свежо – и обогащало, хоть и приносило боль.
Все еще голая, она вошла в спальню. Как и надеялась, гуляки за стеной попритихли. Играл уже не рок-н-ролл, а что-то амурное. Она села на краю кровати и провела руками по груди, наслаждаясь их гладкостью. Дыхание переняло медленный ритм музыки из-за стены; тело к телу, губы к губам. Лори откинулась в постели, скользнув правой рукой ниже. Так и чуяла в покрывале, на котором лежала, накопившийся за несколько месяцев сигаретный дым. Из-за этого номер казался каким-то проходным двором с еженощными посетителями. Мысль о своей обнаженности в такой комнате и о запахе чистой кожи на вонючей кровати остро возбуждала.
Она впустила указательный и средний пальцы в щелку, чуть приподнимаясь бедрами навстречу исследованию. Она редко себя так радовала; католическое воспитание ставило чувство вины между инстинктом и пальцами. Но сегодня она была другой женщиной. Быстро нашла захватывающие дух места, уперлась ногами в край кровати и раздвинула их пошире, чтобы дать разыграться обеим ладоням.
С первой волной мурашек представляла она не Буна. Мертвецы – плохие любовники. Его лучше забыть. Лицо было красивым, но больше его не целовать. Красивым был и член, но больше его не ласкать, не принимать в себя. У нее осталась только она, удовольствие ради удовольствия. Это она сейчас и представляла: то самое, чем занималась. Чистое голое тело на вонючей постели. Женщина в незнакомом номере наслаждается незнакомой собой.
Ею больше не управлял ритм музыки. Она нашла свой – тот накатывал и опадал, накатывал и опадал, с каждым разом забираясь все выше. Пика не было. Только вершина за вершиной, пока она наконец не покрылась потом и не пресытилась ощущениями. Несколько секунд пролежала неподвижно. Затем, зная, что сон быстро берет свое и негоже проводить ночь в таком положении, откинула все простыни, кроме одной тонкой, приложила голову к подушке и провалилась в пространство за закрытыми глазами.
Пот на теле стыл под тонкой простыней. Во сне она находилась на кладбище Мидиана, и ей навстречу по рядам спешил ветер со всех сторон света разом – с севера, юга, востока и запада, – обдавал ее холодом, трепал волосы над головой, забираясь под блузку. Ветер не был невидим. У него чувствовалась текстура, словно он нес груз пыли: мусор набивался ей в глаза и запечатывал нос, отыскивал и другие пути внутрь, через нижнее белье.
Только когда пыль ослепила совершенно, она осознала, что это: останки мертвецов, древних мертвецов, поднятые ветрами с пирамид и мавзолеев, из крипт и дольменов, боен и крематориев. Гробовая пыль, человеческий прах, размолотые кости – все неслись в Мидиан и ловили ее на перепутье.
Она чувствовала мертвецов внутри себя. Под веками; в горле; поднимавшихся к матке. И, несмотря на холод и ярость четырех бурь, она не боялась их, не желала их изгнать. Они искали ее тепла и женственности. Она не могла им отказать.
– Где Бун? – спросила она во сне, решив, что мертвецам положено знать. В конце концов, он в их числе.
Лори знала, что он недалеко, но ветер крепчал, толкал со всех сторон, завывал над головой.
– Бун? – спросила она снова. – Мне нужен Бун. Приведите его.
Ветер услышал. Завыл громче.
Но поблизости был кто-то еще, отвлекал ее от ответа.
– Он мертв, Лори, – сказал голос.
Она пыталась игнорировать этот дурацкий голос и сосредоточиться на расшифровке ветра. Но уже сбилась с мысли, пришлось начинать заново.
– Я ищу Буна, – сказала она. – Приведите…
– Нет!
Снова этот проклятый голос.
Она попыталась в третий раз, но жестокость ветра уже стала иной; ее трясло.
– Лори! Проснись!
Она цеплялась за сон; за сон о ветре. Тот все еще мог сказать то, что ей нужно знать, если на миг дольше удержаться против натиска сознания.
– Бун! – позвала она вновь, но ветра удалялись и забирали мертвецов с собой. С зудом выходили из вен и чувств. Все знания, какими ее могли наделить, уходили с ними. И она была бессильна их удержать.
– Лори.
Ушли; теперь все ушли. Унеслись в буре.
Не оставалось ничего другого, кроме как открыть глаза, зная, что они встретят Шерил – всего лишь плоть и кровь на другом конце кровати, глядящую на нее с улыбкой.
– Кошмар? – спросила она.
– Нет. Не совсем.
– Ты звала его по имени.
– Знаю.
– Надо было сходить со мной, – сказала Шерил. – Выкинула бы его из головы.
– Может.
Шерил сияла; ей явно было что рассказать.
– Ты кого-то встретила? – предположила Лори.
Улыбка переросла в ухмылку.
– Кто бы мог подумать? – сказала Шерил. – Похоже, мать все-таки была права.
– Настолько хорошо?
– Настолько.
– Рассказывай.
– Рассказывать нечего. Просто пошла искать бар и наткнулась на отличного парня. Кто бы мог подумать? – повторила она. – Посреди чертовой прерии? Никогда не знаешь, где найдешь.
На ее радость было приятно взглянуть; она с трудом сдерживала энтузиазм, целиком пересказывая Лори свой ночной роман. Мужчину звали Кертис; банкир, родился в Ванкувере, недавно переехал после развода в Эдмонтон. Говорила, они идеально дополняли друг друга; знаки зодиака, вкусы в еде и выпивке, семья. А лучше всего, хотя они проговорили несколько часов, он ни разу не пытался уболтать ее в постель. Джентльмен: образованный, интеллигентный и тоскующий по утонченной жизни на Западном побережье, куда, по его намеку, хотел бы вернуться с правильным человеком. Может, это она.
– Завтра вечером я снова с ним встречаюсь, – сказала Шерил. – Может, даже задержусь на несколько недель, если все будет хорошо.
– Будет, – ответила Лори. – Ты заслужила светлую полосу.
– А ты завтра возвращаешься в Калгари? – спросила Шерил.
«Да» – этот ответ готовил разум. Но сон опередил и ответил иначе.
– Думаю, сперва вернусь в Мидиан, – сказал тот. – Хочу посмотреть на него в последний раз.
Шерил скривилась.
– Пожалуйста, не проси ехать с тобой, – сказала она. – Меня туда не тянет.
– Без проблем, – ответила Лори. – С удовольствием съезжу одна.
XСолнце и тень
Небо над Мидианом было безоблачным, воздух словно искрился. Все треволнения первого визита теперь рассеялись. Хотя это по-прежнему был тот город, где умер Бун, она не могла его за это ненавидеть. Даже напротив: они с городом стали союзниками, отмеченными знакомством с этим человеком.
Однако посетить она приехала не сам город, а кладбище, и оно не разочаровало. Солнце бликовало на мавзолеях, резкие тени льстили их изысканности. Сегодня даже трава между могил пылала от зелени. Ветерок не налетал ни с одной стороны света; ни единого дуновения бури из снов, несущей мертвых. В пределах высоких стен царила необыкновенная тишь, словно бы мира снаружи больше не существовало. Здесь священное место мертвецов – не скончавшихся живых, а почти другой биологической разновидности, требующей обрядов и молитв, посвященных исключительно им одним. Намеки на это окружали со всех сторон: эпитафии на английском, французском, польском и русском; образы женщин в вуали и разбитые урны; святые, о чьей мученической смерти оставалось только гадать; каменные псы, спящие на гробницах своих хозяев, – вся символика, сопровождавшая этот иной народ. И чем дальше углублялась Лори, тем больше задавалась поставленным еще вчера вопросом: почему кладбище такое обширное? И почему – что с каждой осмотренной могилой становилось все более очевидным, – здесь упокоено столько национальностей? Она вспомнила свой сон; ветер, налетевший со всех концов земли. Во сне словно было что-то вещее. Эта мысль не пугала. Если на том стоит мир – на знамениях и пророчествах, – то это хотя бы какая-то система, и Лори уже слишком долго жила без нее. Любовь подвела; возможно, это не подведет.
Только через час блужданий по тихим аллеям она уперлась в заднюю стену кладбища, вдоль которой нашла ряд могил животных – кошек бок о бок с птицами, собак бок о бок с кошками; в согласии друг с другом. Странное зрелище. Хотя она знала о других кладбищах животных, но еще никогда не слышала, чтобы питомцев укладывали на вечный сон в ту же освященную землю, что и их владельцев. Стоит ли здесь чему-то удивляться? Это место само себе хозяин, возведенное вдали от тех, кто может удивиться или осудить.
Повернув от задней стены, она не увидела признаков ворот и не помнила, какие аллеи завели сюда. Неважно. В этой пустоте она чувствовала себя в безопасности, а посмотреть еще было на что – вокруг было полно гробниц, архитектура которых, возвышаясь над своими собратьями, вызывала восхищение. Выбрав маршрут, который охватил бы полдесятка самых многообещающих видов, она прогулочным шагом начала обратный путь. Солнце пригревало с каждой минутой, взбираясь к зениту. Хотя Лори и шла медленно, она чувствовала, что вспотела и что в горле пересохло. До ближайшего места, где можно было бы утолить жажду, предстояла долгая поездка. Но, несмотря на это, она не торопилась. Она знала, что больше сюда не вернется. И перед уходом намеревалась запастись воспоминаниями до отказа.
По пути попадались гробницы, практически задушенные высаженными перед фасадом деревьями. В основном лиственницы, напоминания о вечной жизни, – они зеленели в уединении среди стен и кормились богатой почвой. В некоторых случаях расползающиеся корни ломали те самые мемориалы, ради чьей тени и защиты их сажали. Эти сцены расцвета и развалин казались особенно щемящими. Она как раз задержалась у одной, когда идеальную тишину нарушили.
В укрытии листвы кто-то – или что-то – дышал. Она машинально отступила из тени дерева на жаркое солнце. От шока сердце забилось яростно, заглушая тот звук, который так его встрепенул. Пришлось переждать пару секунд и прислушаться, чтобы убедиться, что она ничего себе не придумала. Ошибки быть не могло. Что-то пряталось под ветками, настолько отягощенными лиственной ношей, что они чуть ли не касались земли. Дыхание, когда она прислушалась, не показалось человеческим; не было оно и здоровым. Грубые и рваные вздохи говорили об умирающем животном.
Еще с минуту она стояла на солнцепеке, просто вглядываясь в массу листвы и тени, стараясь уловить облик животного. Время от времени видела движение: существо тщетно силилось подняться, отчаянно скребло по земле. Ее тронула беспомощность. Если она не сделает все, что в ее силах, животное наверняка погибнет, зная – и эта мысль сподвигла Лори к действию, – что кто-то слышал его агонию, но прошел мимо.
Она ступила обратно в тень. Ненадолго пыхтенье прекратилось совершенно. Возможно, существо испугалось и, увидев в ее приближении агрессию, подобралось для последней обороны. Готовая отступить перед когтями и зубами, Лори раздвинула внешние сучки и заглянула через путаницу веток. Первым заметила не вид или звук, а запах: горько-сладкий аромат, не сказать, что неприятный, а его источником было бледное создание, которое она теперь разглядела в сумраке. Оно уставилось на нее широко раскрытыми глазами. Звереныш, предположила Лори, но неизвестного ей вида. Возможно, какая-то дикая кошка, да только кожа напоминала оленью шкуру, а не мех. Оно с опаской наблюдало, хотя шея с трудом удерживала вес изящно очерченной головы. Стоило Лори ответить на взгляд, как существо будто распрощалось с жизнью. Глаза закрылись, а голова опустилась на землю.
Неподатливость веток препятствовала любым попыткам приблизиться. Вместо того чтобы их отгибать, Лори начала проламываться к умирающему созданию. Дерево было живым и сопротивлялось. На полпути через заросли особенно воинственная ветка хлестнула по лицу с такой жалящей силой, что высекла крик боли. Лори приложила руку к щеке. Поранило кожу справа от губ. Промокнув кровь, она набросилась на ветку с новой силой, наконец подобравшись к зверьку. Тот практически не откликнулся на прикосновение, лишь веки на миг встрепенулись, когда она погладила бок, и закрылись снова. Лори не видела никаких следов раны, но тело под рукой горело и билось в дрожи.
Когда она попыталась поднять зверька, тот опорожнился, намочив руки и блузку, и все же она притянула его к себе – мертвый вес в руках. Не считая спазмов нервной системы, в мышцах не осталось энергии. Конечности вяло обмякли, как и голова. Только запах еще сохранял силу, укрепляясь с приближением последних мгновений.
До ее ушей донеслось нечто похожее на всхлип. Она застыла.
И снова – всхлип. Слева, в отдалении, и едва сдерживаемый. Она попятилась из тени лиственницы и вынесла умирающее животное с собой. Лишь на него пролился свет, как оно свирепо отреагировало, застав врасплох из-за своей кажущейся хрупкости, бешено засучило лапами. Лори вернулась в тень – скорее инстинкт, чем анализ подсказал ей, что виной тому солнце. Только тогда она вновь посмотрела в сторону, откуда донесся звук.
Дверь одного из мавзолеев дальше по аллее – массивной постройки из растрескавшегося мрамора – стояла приоткрытой, а в колонне тьмы за ней можно было слабо различить человеческую фигуру. Слабо, поскольку та носила черное и лицо как будто скрывала за вуалью.
Лори не могла взять в толк, что происходит. Умирающее животное, страдающее от света; всхлипывающая женщина – не иначе как женщина – в дверях, одетая для траура. В чем связь?
– Кто вы? – окликнула она.
Сначала скорбящая словно отступила в тень, когда к ней обратились, затем пожалела об этом и снова приблизилась к открытой двери, но так робко, что общее между животным и женщиной стало очевидным.
«Она тоже боится солнца», – подумала Лори. Они были под стать друг другу, зверь и скорбящая – женщина, плачущая из-за существа в руках Лори.
Она взглянула на мостовую между ней и мавзолеем. Можно ли добраться до двери в гробницу, не заступая за тень и не ускоряя тем самым кончину существа? Пожалуй, если осторожно. Продумав перед движением маршрут, она направилась к мавзолею, пользуясь тенями как камешками при переходе брода. На дверь она не смотрела – все внимание было поглощено тем, чтобы не дать свету упасть на животное, – но чувствовала зовущее к себе присутствие женщины. Однажды та даже нарушила молчание – не словом, но тихим, убаюкивающим звуком, обращенным не к Лори, а к умирающему животному.
Когда до мавзолея оставалось каких-то три-четыре метра, Лори посмела поднять взгляд. Женщина в дверях уже не скрывала нетерпения. Она тянулась из своего убежища, обнажая руки, с которых сбежали рукава, и подставляя кожу солнцу. Кожа была белой – как снег, как бумага, – но лишь на миг. Пальцы, что стремились избавить Лори от ноши, темнели и опухали, словно прищемленные. Скорбящая вскрикнула от боли и едва не упала в гробницу, отшатнувшись, но перед этим кожа лопнула, и из пальцев вырвались пылинки – желтоватые, словно пыльца, – падающие во дворик на солнце.
Через пару секунд Лори была у дверей, затем – в безопасности темноты за ними. Помещение оказалось не более чем предбанником. Отсюда вели две двери: одна – в какую-то часовню, другая – под землю. Женщина в трауре стояла у второй двери, открытой, – как можно дальше от ранящего света. В спешке с нее слетела вуаль. Лицо оказалось точеным и худым, едва ли не чахоточного состояния, что придавало дополнительную выразительность глазам, которые даже в самом темном закоулке ловили остатки света с улицы и оттого почти что сияли.
В Лори не было ни следа страха. Это вторая женщина дрожала, баюкая обожженные руки и перебегая взглядом с непонимающего лица Лори на животное.
– Боюсь, он умер, – сказала она, не зная болезни, от которой страдает эта женщина, но узнавая скорбь по собственным слишком свежим воспоминаниям.
– Нет, – с тихой уверенностью ответила незнакомка. – Она не может умереть.
Ее слова были утверждением, а не мольбой, и все же неподвижность в руках Лори противоречила такой убежденности. Если животное еще не погибло, его наверняка уже не спасти.
– Вы не передадите ее мне? – попросила женщина.
Лори заколебалась. Хотя от веса начали ныть руки и ей хотелось закончить дело, углубляться в склеп вовсе не улыбалось.
– Прошу, – сказала женщина, протягивая израненные ладони.
Сдавшись, Лори покинула уютную дверь и залитый солнцем внутренний дворик за ней. Но стоило сделать всего два-три шага, как она услышала шепот. Источник мог быть только один: лестница. В крипте находились люди. Она остановилась, в ней взбаламутились детские суеверия. Страх перед гробницами; страх перед лестницами вниз; страх перед Преисподней.
– Здесь никого нет, – сказала женщина с лицом, искаженным болью. – Прошу, отдайте мне Бабетту.
Словно чтобы успокоить Лори, она отшагнула от лестницы, что-то бормоча животному, которое назвала Бабеттой. То ли слова, то ли близость женщины, то ли, возможно, зябкая темнота добились отклика от создания: по его спине электрическим разрядом пробежала дрожь, да такая сильная, что Лори едва не выпустила его из рук. Голос женщины становился громче, словно она ругала умирающую зверушку, поддавалась нетерпению воссоединения. Но они оказались в патовой ситуации. Лори к входу в склеп хотелось приближаться не больше, чем женщине делать еще хоть шаг к входной двери, и в эти секунды стазиса зверек обрел новую жизнь. Один из когтей зацепил Лори за грудь, когда тот затрепыхался в объятьях.
Бормотание стало криком…
– Бабетта!
…но если существо и слышало, прислушиваться оно не собиралось. Движение стало еще более яростным – помесь припадка и чувственности. Оно то содрогалось, как под пытками, то начинало виться, как сбрасывающая кожу змея.
– Не смотрите, не смотрите! – услышала Лори женщину, но уже не могла оторвать глаз от этой ужасающей пляски. Как и не могла передать существо под опеку женщины, пока лапа вцепилась так, что любая попытка расстаться пустила бы кровь.
Но «не смотрите» было сказано неспроста. Теперь пришел черед Лори повысить голос в панике, когда она осознала: происходившее у нее в руках противоречило всякому здравому смыслу.
– Господи боже!
Животное менялось на глазах. В изобилии волнений и судорог теряло звериные черты, не перекраивая анатомию, а словно разжижаясь – вплоть до костей, – пока твердой материи не осталось с наперсток. Вот и источник горько-сладкого аромата, встретившего под деревом: вещество от разложения зверя. В миг, когда материя теряла связность, она была готова сочиться сквозь пальцы, но суть существа – возможно, его воля; возможно, душа, – притягивала все назад в процессе переиначивания. Последними растаяли когти существа, и от распада по телу Лори прошла волна удовольствия. Она не отвлекла от понимания, что Лори освобождена из цепкой хватки. В ужасе она как можно быстрее выпустила из объятий то, что держала, опрокинув на поднесенные руки женщины словно экскременты.
– Господи, – повторяла она, отшатываясь. – Господи. Господи.
Впрочем, на лице незнакомки ужаса не было; только радость. По бледным щекам сбегали слезы радости от воссоединения, капая в плавильный котел преображения на руках. Лори отвернулась к свету. После сумрака помещения он ослепил. Она на мгновение потеряла ориентацию и закрыла глаза, чтобы дать себе передышку как от событий в гробнице, так и от солнца.
Снова открыла, услышав всхлипы. На сей раз не женщины, а ребенка, девочки четырех-пяти лет, лежащей нагишом на месте месива трансформации.
– Бабетта, – сказала женщина.
«Невозможно», – ответил рассудок. Худое бледное дитя не могло быть зверьком, спасенным из-под дерева. Это какая-то ловкость рук или дурацкая иллюзия, воображенная самой Лори. Невозможно; все невозможно.
– Она любит играть на улице, – говорила женщина, поднимая взгляд с ребенка на Лори. – А я говорю ей: никогда, никогда не играй на солнце. Никогда. Но она ребенок. Она не понимает.
«Невозможно», – повторил рассудок. Но глубоко внутри Лори уже бросила попытки отрицать. Животное было реальным. Трансформация была реальной. Вот перед ней живая девочка, хнычущая в руках матери. Тоже реальная. Каждый миг, потраченный на упрямое отрицание известного, – миг, украденный у понимания. То, что ее мировоззрение не способно вместить такую загадку, не разошедшись по швам, – проблема самого мировоззрения, причем отложенная до следующего дня. Пока что просто хотелось выйти на солнце, куда, она знала, побоятся последовать оборотни. Не смея отрывать от них глаз, пока не окажется на свету, Лори нащупала стену, чтобы та направила нерешительное отступление. Но мать Бабетты хотела ее задержать.
– Я вам обязана… – говорила она.
– Нет, – ответила Лори. – Я ничего… не хочу… от вас.
Ее подмывало выразить свое отвращение, но сцена воссоединения перед глазами – дочь, что тянется к подбородку матери, унимающиеся всхлипы, – была столь нежна. Брезгливость сменилась изумлением, страхом, замешательством.
– Позвольте вам помочь, – сказала женщина. – Я знаю, зачем вы пришли.
– Сомневаюсь, – сказала Лори.
– Не тратьте здесь время, – ответила женщина. – Здесь вас ничего не ждет, Мидиан – дом Ночного народа. И только его одного.
Ее голос стал тише – едва различимым шепотом.
– Ночной народ? – громче переспросила Лори.
Женщина болезненно поморщилась.
– Ш-ш-ш… – сказала она. – Мне нельзя рассказывать. Но я вам обязана – хотя бы этим.
Лори передумала ретироваться. Инстинкт велел подождать.
– Вы знаете человека по имени Бун? – спросила она.
Женщина открыла рот для ответа, и в ее лице смешались противоречивые чувства. Ей хотелось сказать, это было ясно; но не давал страх. Не суть. Ответом стало одно уже колебание. Она знает Буна – или знала.
– Рейчел.
Голос поднялся из двери, ведущей под землю. Мужской голос.
– Уходи, – потребовал он. – Тебе нечего сказать.
Женщина взглянула на лестницу.
– Господин Лайлсбург, – сказала она формальным тоном. – Она спасла Бабетту.
– Мы знаем, – последовал ответ из темноты. – Мы видели. И все же ты должна уйти.
«Мы», – подумала Лори. Сколько же других там, под землей; сколько их еще в этом Ночном народе?
Черпая уверенность в близости открытой двери, она бросила вызов голосу, пресекавшему ответ ее осведомительницы.
– Я спасла девочку, – сказала она. – Кажется, я что-то за это заслужила.
Молчание во тьме; затем посреди нее разгорелась точка горячего пепла, и Лори осознала, что господин Лайлсбург стоит почти наверху лестницы, где его должен бы освещать свет снаружи, пусть и слабо, но вокруг него отчего-то сгустились тени, оставляя невидимым, не считая сигареты.
– У ребенка нет жизни, чтобы ее спасать, – сказал он, – но то, что есть, – все ваше, если хотите. – Он помолчал. – Хотите? Если да – берите. Она принадлежит вам.
Мысль о таком обмене ужаснула.
– За кого вы меня принимаете? – сказала она.
– Не знаю, – ответил Лайлсбург. – Это вы требуете вознаграждения.
– Я прошу только ответы на вопросы, – возразила Лори. – Мне не нужен ребенок. Я не дикарка.
– Нет, – мягко произнес голос. – Нет, вы не такая. А теперь идите. Вам здесь делать нечего.
Он затянулся сигаретой, и только в ее крошечном огоньке Лори разобрала черты говорившего. Она уловила, что в этот момент он раскрылся добровольно, сбросил завесу тени ради пригоршни мгновений, чтобы встретиться с ней глаза в глаза. Как и Рейчел, он был истощен, тем заметнее из-за более крупных костей, более внушительной облицовки черепа. Теперь, на фоне глубоко запавших глаз и неказистых мышц под пергаментной кожей, господствовал склон его чела – хмурого и болезненного.
– Этого не должно было случиться, – сказал он. – Вы не должны были видеть.
– Я знаю, – ответила Лори.
– Тогда вы знаете и то, что разговоры об этом повлекут страшные последствия.
– Не угрожайте мне.
– Не для вас, – ответил Лайлсбург. – Для нас.
Она почувствовала укол стыда из-за своего недопонимания. Не она здесь уязвима – та, кто может ходить под солнцем.
– Я ничего не скажу, – обещала она.
– Я вам благодарен, – сказал он.
Он снова затянулся, и темный дым заволок его лицо.
– То, что внизу… – произнес он из-за пелены, – …остается внизу.
В ответ на это Рейчел тихо вздохнула, глядя на дочь, которую покачивала в руках.
– Идем, – сказал ей Лайлсбург, и скрывавшие его тени стронулись вниз по лестнице.
– Мне пора, – сказала Рейчел и повернулась за ним. – Забудьте, что вы здесь были. Вам здесь нечего делать. Вы слышали господина Лайлсбурга. То, что внизу…
– …остается внизу. Да, я слышала.
– Мидиан – для Ночного народа. Вы здесь никому не нужны…
– Просто ответьте, – потребовала Лори. – Бун здесь?
Рейчел уже была на лестнице и начинала спускаться.
– Он здесь, да? – сказала Лори, забыв о защите открытой двери и бросаясь за Рейчел. – Это вы украли его тело!
Ужасный макабр, но казавшийся логичным. Эти обитатели гробниц, этот Ночной народ не дает Буну обрести покой.
– Украли! Вы его украли!
Рейчел остановилась и оглянулась на Лори – ее лицо едва ли можно было разглядеть в черноте спуска.
– Мы ничего не крали, – ответила она беззлобно.
– Тогда где он? – потребовала Лори.
Рейчел отвернулась, и тени совершенно украли ее с глаз долой.
– Ответьте! Богом прошу! – кричала Лори вслед. Внезапно она разрыдалась – в замешательстве гнева, страха, досады. – Прошу, ответьте!
Отчаяние понесло ее по лестнице за Рейчел, а крики становились мольбами.
– Подождите… поговорите со мной…
Три ступеньки, вот уже четыре. На пятой она остановилась – или, вернее, остановилось тело, мышцы ног остолбенели без ее команды, отказываясь делать еще хоть шаг во тьму склепа. По коже внезапно побежали мурашки; кровь застучала в ушах. Никакой силе воли не возобладать было над животным инстинктом, запрещавшим спускаться; все, что она могла, – прирасти к месту и таращиться в недра. Даже слезы внезапно пересохли и слюна исчезла изо рта, так что говорить она могла не больше, чем идти. Не хотелось теперь и звать в темноту – из страха, что кроющиеся силы ответят на призыв. Хотя она их не видела, нутром знала, что они гораздо страшнее Рейчел и ее чада-бестии. Оборотничество показалось бы чуть ли не естественным умением в сравнении с тем, что могли показать другие. Их извращенность разливалась в воздухе. Лори ее вдыхала и выдыхала. Та обжигала легкие и подстегивала сердце.
Если труп Буна стал их игрушкой, его уже не вернуть. Придется утешиться надеждой, что дух его находится в месте куда светлее.
Сломленная, она шагнула назад. Однако тени как будто не желали ее высвобождать. Она чувствовала, как они вплетаются в блузку и цепляются за ресницы – тысяча маленьких хваток, замедляющих отступление.
– Я никому не скажу, – бормотала она. – Пожалуйста, отпустите.
Но тени держали, а мощь за ними обещала возмездие, если она посмеет их презреть.
– Я обещаю, – сказала она. – Что еще я могу?
Вдруг они отступили. Она и не осознавала силу их требовательности, пока ту не отозвали. Лори пошатнулась, выпав с лестницы на свет входного помещения. Отвернувшись от склепа, она выбежала за дверь, на солнце.
Слишком ярко. Лори прикрыла глаза, вцепившись в каменный портик, чтобы привыкнуть к беспощадности света. Несколько минут стояла, прислонившись к мавзолею, и то тряслась, то коченела. Только когда стало возможным видеть через полуоткрытые глаза, она попыталась сдвинуться с места – обратный путь к главным воротам стал лабиринтом из тупиков и пропущенных поворотов.
Впрочем, добравшись, она уже более-менее приспособилась к жестокости света и неба. Однако тело еще не вернулось в распоряжение разума. Ноги отказывались сделать всего несколько шагов к холму до Мидиана, угрожая в любой момент подогнуться. Организм, упившись адреналином, теперь шалил. Но она хотя бы жива. Недолгое время, проведенное там, на лестнице, могло окончиться чем угодно. Тени, вцепившиеся в нее, могли бы забрать с собой – в этом она не сомневалась. Унести в Преисподнюю и там прикончить. Почему же отпустили? Возможно, потому что она спасла девочку; возможно, потому что поклялась молчать – и ей поверили. Впрочем, ни тот ни другой мотив не присущ чудовищам; а она вынуждена была верить, что обитавшие под кладбищем Мидиана заслуживали этого названия. Кто, как не чудовища, плетет свои гнезда среди мертвецов? Пусть они сколько угодно зовут себя Ночным народом, но ни слова, ни жесты доброй воли не могли скрыть их истинную природу…
Она сбежала от демонов – созданий тлена и порока – и вознесла бы молитву за избавление, не будь небо столь просторным и светлым, столь наглядно лишенным божеств, которые могли бы ее услышать.