Святые и грешники
Хочешь моего совета? Поцелуй Дьявола, съешь червя.
XVБремя
Солнце взошло, как стриптизерша, прикрывшая свою красоту облаками, пока не стало казаться, что шоу вообще не состоится, после чего внезапно сбросило тряпки одну за другой. Чем сильнее становился свет, тем больший дискомфорт испытывал Бун. Пошарив в бардачке, Лори откопала темные очки, которыми Бун закрыл от солнца чувствительные глаза. Но даже тогда ему приходилось пригибаться, отворачиваясь от светлеющего востока.
Они почти не говорили. Усталый разум Лори слишком сосредоточился на том, чтобы следить за дорогой, а Бун не пытался прерывать молчание. У него хватало мыслей, но ни одной он не мог поделиться с женщиной рядом. Он знал, что в прошлом Лори значила для него все, но теперь нащупать связь с этими чувствами было вне его сил. Он совершенно отстранился от жизни не только с ней, но и, собственно говоря, от жизни в общем. В годы болезни он всегда хватался за нити последствий, которые видел вокруг: как одно действие приводит к другому; как это чувство – к тому. Он двигался, пусть и с заминками, только потому, что видел, отчего тропа позади становилась тропой впереди. Теперь он ничего не видел ни впереди, ни позади, разве что смутно.
Яснее всего в мыслях был Бафомет, Разделенный. Из всех жителей Мидиана самый могущественный и самый уязвимый, расчлененный древними врагами, но сохранившийся, вынужденный страдать и страдать в пламени, которое Лайлсбург звал Огнем Испытаний. Бун спускался в яму Бафомета в надежде отстоять свое положение; но говорил там не он, а Креститель, вещал из отрубленной головы. Теперь Бун не помнил его провозглашений, но знал, что вести мрачные.
Среди воспоминаний о цельности и о человечности самыми резкими казались воспоминания о Деккере. Он мог сложить вместе некоторые фрагменты их общей истории и знал, что они должны бы привести его в ярость, но не мог найти в себе ненависти к человеку, который привел его в недра Мидиана, – не больше, чем любви к женщине, которая оттуда вывела. Они были из чьей-то чужой биографии; не его.
Он не знал, что именно Лори понимала в его состоянии, но подозревал, что немногое. О чем бы ни догадалась, она, похоже, смирилась с тем, какой он есть, а он слишком нуждался в ее присутствии – по какой-то примитивной, животной причине, – чтобы рискнуть и рассказать правду, если бы вообще смог найти слова. Он не больше и не меньше, чем есть. Человек. Чудовище. Мертвый. Живой. В Мидиане он увидел все эти состояния вместе в одном существе: скорее всего, к нему относится всё. Единственные, кто мог помочь понять, как сосуществуют подобные противоположности, остались позади, в некрополе. Они только начали долгий-долгий процесс преподавания истории Мидиана, когда он их ослушался. Теперь он изгнан навечно – и не узнает никогда.
Вот парадокс. Лайлсбург ясно предупреждал, пока они стояли в туннелях и слышали призывы Лори о помощи; недвусмысленно сказал, что если Бун нарушит маскировку, то нарушит и уговор с Ночным народом.
– Помни, кто ты сейчас, – сказал он. – Ты не можешь и спасти ее, и просить нас об убежище. Поэтому позволь ей умереть.
И все же он не смог. Хотя место Лори в другой жизни – жизни, утраченной навсегда, – Бун не мог оставить ее на поживу злодею. Что это значило и значило ли вообще, сейчас он был не в силах понять. Не считая этих цикличных мыслей, он жил одним моментом – а потом следующим, и послеследующим; двигался, секунда за секундой, как машина движется по дороге, не ведая о том, где она прошла, и слепая к тому, куда направлялась.
До гостиницы «Зубровка» было уже рукой подать, когда Лори пришло в голову: если в «Закате Гудзонской бухты» обнаружено тело Шерил, то есть шанс, что их пункт назначения уже кишит полицией.
Она остановила машину.
– Что случилось? – спросил Бун. Она объяснила.
– Возможно, лучше мне сходить одной, – сказала она. – Если все в порядке, я заберу вещи и вернусь к тебе.
– Нет, – сказал он. – Так не пойдет.
Она не видела глаза за очками, но в голосе звенел страх.
– Я быстро, – сказала она.
– Нет.
– Почему?
– Лучше держаться вместе, – ответил он. Закрыл лицо руками, как тогда, у ворот Мидиана. – Не оставляй меня одного, – сказал он приглушенно. – Я не знаю, где я, Лори. Я даже не знаю, кто я. Будь со мной.
Она наклонилась и поцеловала тыльную сторону ладони. Он убрал руки от лица. Она поцеловала его в щеку, в губы. В гостиницу они поехали вместе.
На деле ее страхи оказались беспочвенными. Если тело Шерил действительно обнаружили за ночь – что маловероятно, учитывая его местоположение, – связь с гостиницей еще не выявили. Более того, полиция не преградила им путь – их вообще никто не встретил. Лишь в одном из верхних номеров тявкала собака и где-то плакал ребенок. Даже вестибюль был безлюдным – клерк слишком увлекся «Утренним шоу», чтобы оставаться на посту. Звуки смеха и музыки следовали за ними по коридору и лестнице до второго этажа. Несмотря на легкость, с которой они преодолели это расстояние, когда Лори дошла до двери, ее руки так дрожали, что она не могла вставить ключ в замок. Обернулась за помощью к Буну и обнаружила, что он не рядом, а мешкает на лестнице, оглядывая коридор. И снова про себя выругала очки, не позволявшие точно определить его чувства. По крайней мере до момента, пока он не попятился к стене, а пальцы не начали искать какую-то опору, которой не было.
– Что случилось, Бун?
– Здесь никого нет, – ответил он.
– Ну, тем лучше для нас, правильно?
– Но я чую…
– Что ты чуешь?
Он покачал головой.
– Скажи.
– Я чую кровь.
– Бун?
– Я чую так много крови.
– Где? Откуда?
Он не ответил и не взглянул в ее сторону, но таращился куда-то в коридор.
– Я быстро, – сказала она ему. – Просто оставайся на месте – и я к тебе вернусь.
Присев на корточки, она неуклюже всунула ключ в скважину, затем встала и открыла дверь. В номере кровью не пахло – только парфюмом с прошлого вечера. Это моментально напомнило о Шерил и обо всем хорошем, что у них было даже в разгар всего плохого. Меньше суток назад в этой самой комнате Шерил смеялась и называла своего убийцу мужчиной мечты.
Вспомнив о нем, Лори оглянулась на Буна. Он все еще вжимался в стену, словно только так мог убедиться, что мир не опрокидывается. Оставив его так, она вошла и принялась собираться. Сначала в ванную, за туалетными принадлежностями, затем обратно в спальню, за разбросанной одеждой. Только положив сумку на кровать, она заметила трещину в стене. Словно чем-то ударили с другой стороны, очень сильно. Штукатурка отваливалась кусками, усеяв пол между двумя кроватями. На миг она уставилась на трещину. Градус вечеринки по соседству поднялся настолько, что там стали швыряться мебелью?
Она с любопытством подошла к стене. Не более чем перегородка из гипсокартона, и удар с той стороны даже пробил дырку. Она отломила кусок шаткой штукатурки и приложилась глазом к отверстию.
Шторы в номере все еще были задернуты, но солнцу хватало сил пробиться, создавая охровый сумрак. Празднования вчерашнего вечера, должно быть, стали еще необузданней, чем в прошлый раз, думала она. Винные пятна на стенах, гуляки спали вповалку на полу.
Но запах… Это не вино.
Она отступила от стены, сердце ушло в пятки.
Ни один фрукт не дает такой сок…
Еще шаг.
…только плоть. И если почувствовала она запах крови, то и видела кровь, а если видела кровь, то спящие не спали, ибо кто уснет на бойне? Только мертвецы.
Она быстро подошла к двери. В коридоре Бун уже не стоял, а присел у стены, обнимая колени. Его лицо, когда он повернулся к ней, захватили нервные тики.
– Вставай, – сказала она ему.
– Я чую кровь, – сказал он тихо.
– Ты прав. Так что вставай. Быстро. Помоги мне.
Но он остолбенел; прирос к полу. Она хорошо знала эту позу по прошлому: забиться в угол, дрожать как побитая собака. В прошлом она находила слова утешения, но сейчас не время для милосердия. Возможно, кто-то пережил кровавую баню по соседству. В этом случае она должна помочь – с Буном или без него. Она повернула ручку двери, ведущей в бойню, и открыла.
Навстречу пахнуло запахом смерти. Бун застонал.
– …Кровь… – слышала она его.
Всюду – кровь. Целую минуту она стояла и не могла оторвать взгляд, пока не заставила себя переступить порог в поисках признаков жизни. Но даже самый беглый взгляд на каждое тело подтверждал, что всех шестерых постиг один и тот же кошмар. Знала она и его имя. Он оставил подпись; стер лица ножами так же, как Шерил. Троих из шести он застал в разгаре удовольствий. Двое мужчин и женщина, полураздетые и сваленные друг на друге на кровати, в смертельном сплетении. Остальные умерли в проспиртованной коме – скорее всего, не приходя в сознание. Зажимая рукой рот, чтобы не пустить запах и не выпустить всхлипы, Лори ретировалась из номера со вкусом собственного желудка в горле. Выйдя в коридор, периферийным зрением она поймала Буна. Он уже не сидел, а решительно двигался к ней.
– Нам… нужно… уходить, – сказала она.
Он не подал виду, что вообще услышал ее голос, и прошел мимо Лори к открытой двери.
– Деккер… – сказала она. – Это был Деккер.
Он все еще не подавал голос.
– Ответь мне, Бун.
Он что-то пробормотал…
– Он все еще может быть рядом, – сказала она. – Нужно торопиться.
…но он уже вошел, чтобы увидеть резню воочию. Она же не горела желанием заглядывать вновь. Взамен вернулась в смежный номер, чтобы второпях закончить сборы. За делом она слышала, как Бун двигается в комнате по соседству, с затрудненным дыханием. Опасаясь оставлять его одного надолго, она махнула рукой на все вещи, кроме самых красноречивых – главным образом фотографий и адресной книжки, – и с этим вышла в коридор.
Там ее встретил шум полицейских сирен, их паника распалила ее. Хотя машины все еще были в отдалении, она не сомневалась в их цели. Становясь громче с каждой секундой, они приближались к «Зубровке», скорые на расправу.
Она позвала Буна.
– Я закончила! Нам пора!
Ответа из номера не было.
– Бун?
Она подошла к двери, стараясь не смотреть на тела. Бун стоял на противоположной стороне комнаты – силуэт на фоне штор. Его дыхание больше не слышалось.
– Ты меня слышишь? – спросила она.
Он не шелохнулся. Она не могла прочитать выражение на лице – слишком темно, – но видела, что он снял темные очки.
– У нас нет времени, – сказала она. – Ты идешь или нет?
Стоило ей открыть рот, как он выдохнул. Не обычным дыханием; это Лори поняла еще до того, как из горла повалил дым. Когда тот появился, Бун поднял руки ко рту, словно чтобы его заткнуть, но у подбородка руки застыли и задрожали.
– Уходи, – сказал он и вместе с тем выпустил еще дым.
Она не могла сдвинуться с места или хотя бы отвести от него взгляд. Мрак был не настолько кромешный, чтобы она не видела перемен – как лицо переиначивается за мглой, как свет горит в руках и ползет волнами по шее, чтобы растопить череп.
– Не хочу, чтобы ты видела, – умолял он пропадающим голосом.
Слишком поздно. Она уже видела в Мидиане человека с огнем в теле; и псоглавого художника, и многое другое: в организме Буна были все их болезни, и они разрушали его человечность у нее на глазах. Он стал живым кошмаром. Неудивительно, что он завыл, откинув голову, когда расстался с прежним лицом.
Впрочем, вой почти что перечеркнули сирены. Не дальше чем в минуте от дверей. Если уйти сейчас, она еще может их обогнать.
Бун перед ней исчез – или возродился. Он опустил голову, пока вокруг улетучивались остатки дыма. Затем сдвинулся, и новые сухожилия понесли его легко, как атлета.
Даже сейчас она надеялась, что он понял свою беду и идет к двери, чтобы спастись. Но нет. Двинулся он к мертвецам, где еще раскинулась оргия, и, не успела она сообразить и отвернуться, как одна из когтистых рук подхватила тело из кучи и потащила в рот.
– Нет, Бун! – вскрикнула она. – Нет!
Голос нашел его – или ту частичку, что еще была Буном, затерянным в хаосе этого чудовища. Он чуть опустил мясо и посмотрел на нее. Посмотрел прежними голубыми глазами, и они были полны слез.
Она двинулась к нему.
– Не надо, – умоляла она.
На миг показалось, что он взвешивает любовь и аппетит. Но он тут же забыл о ней и поднес человеческое мясо к губам. Она не видела, как сомкнулись челюсти, но до нее донесся звук, и потребовались все силы, чтобы остаться в сознании, пока он рвал и жевал.
Снизу раздался визг тормозов, стук дверей. Скоро они окружат здание, перекрыв все надежды на побег; пару мгновений спустя поднимутся по лестнице. Не было другого выбора, кроме как оставить зверя наедине с голодом. Бун для нее потерян.
Она выбрала не тот путь, каким они поднимались, а черный ход. Решение оказалось благоразумным; еще не успела она свернуть за угол, как услышала на другом конце коридора полицейских, колотящих в двери. Почти немедленно сверху раздался грохот вторжения и отвращенные возгласы. Не может быть, чтобы они нашли Буна; его дверь не заперта. Должно быть, на верхнем этаже они обнаружили что-то еще. Ей не пришлось ждать утренних новостей, чтобы догадаться, что. Инстинкт громко и четко сказал, сколь дотошен был Деккер прошлой ночью. Где-то в здании осталась живая собака, и в пылу он проглядел малыша, но все остальное прибрал. Просто вернулся прямиком после краха в Мидиане и убил всех живых до единого.
Что и обнаруживали наверху и внизу офицеры, от шока теряя профессионализм. Ей не составило труда выскользнуть из здания и скрыться в кустах позади него. Только она достигла укрытия деревьев, как из-за угла показался коп, но он занимался вовсе не поисками. Скрывшись от глаз коллег, он выплеснул в грязь свой завтрак, затем скрупулезно протер рот носовым платком и вернулся к работе.
Убедившись, что они не начнут поиски снаружи, пока не закончат внутри, Лори ждала. Что сделают с Буном, когда его обнаружат? Скорее всего, пристрелят. Она ничего не могла придумать, чтобы им помешать. Но шли минуты, и хоть изнутри доносились крики, пальбы не было. К этому времени его уже должны были найти. Может, она лучше поймет произошедшее, если взглянет с фасада.
С трех сторон гостиницу закрывали кусты и деревья. Было несложно пробраться через поросль мимо притока копов с винтовками, спешивших занять позиции у черного входа. На место преступления прибыли еще две патрульные машины. В первой находилась вооруженная подмога; во второй – некоторые заинтересованные стороны. За ними последовали кареты скорой помощи.
«Понадобится больше, – подумала она хмуро. – Намного больше».
Хотя скопище такого количества машин и вооруженных людей привлекло толпу зевак, с фасада сцена казалась тихой, даже обыденной. На здание глазело столько же людей, сколько в него входило. Суть они уже поняли. Это не гостиница, а двухэтажный гроб. Возможно, за ночь здесь убито больше, чем погибло насильственной смертью в Шир-Неке за все время существования городка. Каждый присутствующий здесь этим утром вошел в историю. Понимая это, они умолкали.
Она перевела внимание от очевидцев к группке людей у главной машины. Зазор в кружке спорящих позволил разглядеть человека в центре. В солидном костюме, с блестящими на солнце очками. Парадом заправлял Деккер. Чего он просил: возможности выманить своего пациента на открытое пространство? Если такова была его просьба, на нее наложил вето единственный участник в униформе – предположительно, шеф полиции Шир-Нека, – который отмахнулся от предложения, а затем выпал из обсуждения. На расстоянии реакция Деккера не поддавалась расшифровке, но казалось, что он сохраняет самообладание и наклоняется к уху кого-то еще, кто вдумчиво кивнул тому, что ему нашептывали.
Вчера ночью Лори видела разоблаченного Деккера – безумца. Сейчас ей хотелось разоблачить его вновь. Сорвать маску цивилизованной озабоченности. Но как? Стоит выйти из укрытия и обвинить его – попытаться объяснить все то, что она видела и пережила за последние сутки, – как ее спеленают в смирительную рубашку, не успеет она перевести дыхание.
Это же он здесь в ладно скроенном костюме, с докторской степенью и высокопоставленными приятелями; он – мужчина, голос разума и психоанализа, тогда как она – всего лишь женщина! – и какие у нее рекомендации? Возлюбленная сумасшедшего, а порою и зверя. Полночной личности Деккера ничего не грозит.
Внезапно внутри раздались крики. По приказу шефа отряд снаружи поднял оружие на входную дверь; остальные отступили на несколько ярдов. Спустя секунду на свет вывели Буна в наручниках. Тот едва ли его не ослепил. Бун пытался отвернуться от сияния, попятиться в тень, но за ним следовали двое вооруженных людей, подталкивая его вперед.
Не осталось и следа от существа, которое видела Лори, но в изобилии напоминания о его голоде. Кровь приклеила футболку к груди, забрызгала лицо и руки.
Публика – как в форме, так и без – при виде скованного убийцы разразилась аплодисментами. Деккер подхватил их, кивая и улыбаясь. Буна увели, пока он прятал лицо от солнца, и посадили в одну из машин.
Пока Лори наблюдала за сценой, в ней боролось множество чувств. Облегчение, что Буна не застрелили на месте, мешалось с ужасом от того, что именно теперь она о нем узнала; гнев из-за актерской игры Деккера – и отвращение к тем, кто ему поверил.
Столько масок. Неужели она единственная без тайной жизни; без второго «Я», скрытого в глубинах разума? Если нет, возможно, ей нет места в этой игре личин; возможно, настоящие возлюбленные здесь – Бун и Деккер, которые хоть и обменивались ударами и лицами, но не могли друг без друга.
А она обнимала этого человека, требовала объятий от него, покрывала лицо поцелуями. Больше не сможет, зная, что прячется теперь за этими губами, за этими глазами. Она никогда не сможет поцеловать чудовище.
Так почему же от одной мысли об этом ее сердце забилось сильнее?
XVIСейчас или никогда
– Что вы мне пытаетесь сказать? Что в этом замешано больше людей? Какой-то культ?
Деккер вдохнул, чтобы снова огласить предупреждение о Мидиане. За спиной подчиненные звали своего шефа как угодно, но только не по имени. Пять минут в его присутствии – и Деккер знал почему; десять – и он уже планировал расчленить этого человека. Но не сегодня. Сегодня ему нужен Ирвин Эйгерман – а Эйгерману, хоть он того не знает, нужен Деккер. В течение дня Мидиан уязвим, но действовать нужно споро. Уже час. Возможно, до ночи еще далеко – но и до Мидиана тоже. Перебросить туда отряд, чтобы выкорчевать это место, – работа на несколько часов; и каждая минута, потраченная в спорах, дорогого стоит.
– Под кладбищем, – вновь начал Деккер с того же места, с которого начал полчаса назад.
Эйгерман едва ли притворялся, что слушает. Его эйфория росла в прямой пропорции к количеству тел, вынесенных из гостиницы «Зубровка», – ныне число достигло шестнадцати. Он надеялся на большее. Единственным выжившим был годовалый младенец в гнезде из пропитанных кровью простыней. Он самолично вынес девочку из здания на камеры. Завтра вся страна узнает его имя.
Все это, конечно, было бы невозможно без наводки Деккера – почему он и решил его выслушать, хотя на этой стадии процедур, когда ждали интервьюеры и вспышки фотокамер, будь он проклят, если отправится за парочкой фриков, которым по нраву трупы, а именно это Деккер и предлагал.
Он достал расческу и начал прихорашивать свои редеющие волосы в надежде обмануть камеры. Он был не красавец и знал это. Забудь он хотя бы на миг, Эни всегда готова ему напомнить. Чистый увалень, любила замечать она – обычно перед сном в субботу ночью. Но люди все-таки видят то, что хотят видеть. И отныне он будет казаться героем.
– Вы слушаете? – спросил Деккер.
– Я слышу. Какие-то люди расхищают могилы. Я слышу.
– Не расхищают. Не люди.
– Фрики, – сказал Эйгерман. – Я на них насмотрелся.
– На таких – нет.
– Вы же не говорите, что они тоже побывали в «Зубровке»?
– Нет.
– Мы взяли виновного?
– Да.
– И посадили под замок.
– Да. Но в Мидиане есть другие.
– Убийцы?
– Наверняка.
– Вы не уверены?
– Просто отправьте туда людей.
– Что за спешка?
– Я и так уже повторяю в десятый раз.
– Ну и повторите в одиннадцатый.
– Брать их нужно днем.
– Кто они? Кровососы какие-то? – он усмехнулся. – В этом дело?
– В каком-то смысле, – ответил Деккер.
– Ну, а я в каком-то смысле говорю, что это потерпит. У меня хотят взять интервью, доктор. Не заставлять же их ждать. Это невежливо.
– На хрен вежливость. У вас есть помощники, да? Или на весь город всего один коп?
Эйгерман заметно ощетинился.
– У меня есть помощники.
– Тогда позвольте предложить отправить их в Мидиан.
– На кой черт?
– Покопаться.
– Кладбище – освященная земля, мистер, – ответил Эйгерман. – Это грех.
– То, что под ней, – нет, – ответил Деккер так веско, что Эйгерман примолк. – Однажды вы мне уже доверились, Ирвин, – сказал он. – И поймали убийцу. Доверьтесь еще раз. Мидиан нужно перевернуть сверху донизу.
Ужасов было пережито немало, да, но прежние потребности оставались теми же: телу нужна еда, нужен сон. Покинув гостиницу, Лори удовлетворила первую из них – блуждала по улицам, пока не нашла невзрачный, оживленный магазин – то что надо – и купила еду: пончики с заварным кремом и голландским яблоком, шоколадное молоко, сыр. Потом села с покупками на солнышке, и ошалевший разум не выходил за пределы простого дела – кусать, жевать и глотать. От еды захотелось спать так сильно, что она бы не удержала веки открытыми, даже если бы постаралась. Когда проснулась, ее сторона улицы, залитая солнцем, уже погрузилась в тень. Каменная ступенька остыла, а тело – ныло. Но еда и отдых, пусть и примитивные, принесли пользу. Мысли пришли в порядок.
Причин для оптимизма не имелось, это факт, но, когда она впервые проезжала через этот город к месту гибели Буна, ситуация была еще мрачнее. Тогда она верила, что любимый мертв; это было паломничество вдовы. Сейчас же он, по крайней мере, жив – хотя один Бог знает, какой ужас, заточенный в гробницах Мидиана, им завладел. Если брать это в расчет, то даже к лучшему, что Бун в руках закона: местная бюрократия даст ей время обдумать все проблемы. Главная из них – разоблачение Деккера. Никто не может убить столько людей и не оставить хоть какие-то улики. Возможно, что-то есть в ресторане, где он зарезал Шерил. Она сомневалась, что туда он водил полицию так же, как направил в гостиницу. Знание всех мест преступлений вызовет подозрения в пособничестве обвиняемому. Ему придется дождаться, чтобы второй труп обнаружили случайно, зная, что преступление тоже припишут Буну. А это означало – возможно, – что место преступления еще не тронуто и она еще сумеет найти какую-нибудь улику, которая его разоблачит; или по меньшей мере проделает брешь в его чистеньком облике.
Возвращение туда, где умерла Шерил и где Лори перенесла провокации Деккера, – не пикник, но это единственная альтернатива поражению.
Она поспешила. В дневном свете еще была надежда набраться смелости и войти в ту выжженную дверь. Ночью – совсем другое дело.
Деккер наблюдал, как Эйгерман раздавал указания помощникам – четверым мужчинам, схожим со своим шефом выражением исправившихся задир.
– Я доверяю нашему источнику, – говорил он великодушно, бросая взгляд через плечо на Деккера, – и если он говорит, что в Мидиане творится что-то неладное, то я думаю, прислушаться стоит. Хочу, чтобы вы там покопались. Посмотрим, что найдется.
– А что конкретно мы ищем? – хотел знать один из их числа. Его звали Петтин. Сорокалетний мужик с широким и пустым лицом жертвы комика; и голосом слишком громким, и брюхом слишком необъятным.
– Что угодно странное, – ответил Эйгерман.
– Например, кто-то шалит с мертвецами? – спросил младший из четверки.
– Возможно, Томми, – сказал Эйгерман.
– Кое-что похуже, – вставил Деккер. – Я уверен, у Буна на кладбище есть друзья.
– У такого гондона есть друзья? – сказал Петтин. – Теперь прям хочется глянуть на них.
– Ну, так везите их сюда, парни.
– А если добром не пойдут?
– Что ты имеешь в виду, Томми?
– Применяем тогда силу?
– Поступай с другими так, парень, как они не успели поступить с тобой.
– Это хорошие люди, – говорил Эйгерман Деккеру, когда квартет отпустили. – Если там есть что найти – они найдут.
– Меня это устроит.
– Я к заключенному. Присоединитесь?
– Я уже насмотрелся на Буна на всю оставшуюся жизнь.
– Без проблем, – сказал Эйгерман и оставил Деккера с его расчетами.
Тот едва не решил присоединиться к полицейским в поездке в Мидиан, но слишком много работы оставалось здесь, чтобы подготовить почву для грядущих откровений. А откровения грядут. Хотя пока что Бун отказался отвечать даже на самые простые вопросы, рано или поздно он нарушит молчание, и тогда у Деккера найдется что спросить. Нет ни шанса, что к каким-либо обвинениям Буна прислушаются – его же нашли с человеческим мясом во рту, в крови с головы до пят, – но некоторые элементы недавних событий озадачивали даже Деккера. Пока он не расставит все на места и не поймет все переменные в этом сценарии, он будет опасаться.
Что, например, случилось с Буном? Как козел отпущения, начиненный свинцом и записанный в мертвецы, стал хищным монстром, который едва ли не отнял жизнь у Деккера вчера ночью? Господи боже, Бун даже заявлял, что он мертв, – и в ужасе момента Деккер едва ли не поддался его психозу. Теперь он смотрел шире. Эйгерман прав. Они действительно фрики – хоть и причудливей обычного цирка. Твари, оскорбляющие природу, которых следует выгнать палками из-под камней и облить бензином. Он с радостью лично запалит спичку.
– Деккер?
Он оторвался от своих мыслей и обнаружил, что Эйгерман закрывает дверь перед гвалтом журналистов снаружи. Все следы былой уверенности пропали. Он обильно потел.
– Так. Какого хуя происходит?
– У нас проблемы, Ирвин?
– У нас охуеть какие проблемы.
– Бун?
– Ну конечно Бун.
– Что?
– Врачи только что его осмотрели. Такова процедура.
– И?
– Сколько раз вы в него стреляли? Три, четыре?
– Да, наверно.
– Ну, пули все еще в нем.
– Ничего удивительного, – сказал Деккер. – Я же сказал, мы имеем дело не с обычными людьми. Что говорят врачи? Он должен был умереть?
– Он умер.
– Когда?
– Я говорю – не лег и умер, дебил, – сказал Эйгерман. – Я говорю, что он мертв, но при этом сидит в моей сраной камере. Я говорю, у него не бьется сердце.
– Это невозможно.
– Мне два мудака говорят, что это ходячий труп, и предлагают самому послушать. Что ты мне на это скажешь, доктор?
XVIIДелирий
Лори стояла на противоположной от сгоревшего ресторана стороне улицы и, наблюдая за местом уже пять минут, пыталась убедиться, что там никого нет. Тишина. Только сейчас, при свете, она осознала, какой это захудалый район. Деккер сделал хороший выбор. Шансы, что вечером кто-нибудь увидит, как он входит или выходит из здания, равнялись нулю. Даже среди бела дня ни один пешеход не прошел по улице в каком угодно направлении, а редкие машины спешили своей дорогой к чему-то более оптимистичному.
Что-то в этом пейзаже – возможно, солнцепек в контрасте с неотмеченной могилой Шерил – вызвало в памяти воспоминание о Мидиане, а точнее – столкновение с Бабеттой. И девочка возникла не перед одним только мысленным взором. Казалось, их первую встречу переживает все тело. Она ощущала вес зверька, которого подняла под деревом, прижав к груди. В ушах стояло его затрудненное дыхание, ноздри щекотала его горькая сладость.
Ощущения нахлынули с такой силой, что едва не стали призывом: прошедшая опасность звала в настоящем. Лори так и видела, как девочка смотрит на нее с рук, хотя никогда не носила Бабетту в человеческой форме. Рот девочки открывался и закрывался, складывая слова, которые Лори не могла прочитать по одним губам.
Затем, как на экране кинотеатра, гаснущем посреди фильма, образы пропали, и у нее остался лишь один набор ощущений: улица, солнце, сгоревшее здание впереди.
Без толку оттягивать страшный момент. Она пересекла улицу, ступила на тротуар и, не разрешая себе мешкать, прошла через обугленный дверной проем в поджидающий сумрак. Как быстро стемнело! Как быстро похолодало! Один шаг из солнечного света – и она в другом мире. Теперь она немного замедлилась, пробираясь по лабиринту обломков между дверями и кухней. Разум сфокусировался на одной цели: отыскать хотя бы клочок доказательств, которые засадят Деккера за решетку. Остальные мысли следовало держать в узде: отвращение, скорбь, страх. Нужно быть хладнокровной и спокойной. Играть по правилам Деккера.
Собравшись, она вошла в арку.
Однако не на кухню – в Мидиан.
С первого же мига она поняла, куда попала, – холод и тьма склепов узнавались безошибочно. Кухня попросту исчезла, до единой плитки.
На другой стороне зала стояла Рейчел и смотрела в потолок с взволнованным выражением. На миг она бросила взгляд на Лори, не выказывая удивления от ее присутствия. Потом снова стала прислушиваться и присматриваться.
– Что случилось? – спросила Лори.
– Тихо, – резко сказала Рейчел, потом как будто пожалела о своей грубости и раскрыла объятья. – Подойди ко мне, дитя, – сказала она.
«Дитя». Так вот в чем дело. Она не в Мидиане – она в Бабетте, видит глазами ребенка. Образы, так сильно напомнившие о себе на улице, оказались прелюдией к союзу разумов.
– Это по-настоящему? – спросила она.
– По-настоящему? – прошептала Рейчел. – Ну конечно по-настоящему…
Она осеклась и взглянула на дочь с вопросом на лице.
– Бабетта? – сказала она.
– Нет… – ответила Лори.
– Бабетта. Что ты сделала?
Она придвинулась к девочке, но та попятилась. Взгляд через украденные глаза вызывал в памяти далекое прошлое. Рейчел казалась невозможно высокой, ее приближение – нескладным.
– Что ты сделала? – спросила она второй раз.
– Я позвала ее, – сказала девочка. – Чтобы посмотреть.
Рейчел впала в ярость. Дернулась к руке дочери. Но ребенок был намного проворнее. Увернувшись, она выскочила за пределы досягаемости Рейчел. Лори, вскруженная аттракционом, мысленным взором следовало за ней.
– А ну вернись, – прошептала Рейчел.
Бабетта пропустила приказ мимо ушей и бросилась в туннели, ныряя за новые и новые углы с легкостью человека, знавшего лабиринт как свои пять пальцев. Маршрут увел и бегунью, и «пассажира» от основных проходов в темные и тесные, пока Бабетта не убедилась, что погони нет. Они прибыли к бреши в стене – слишком маленькой, чтобы впустить взрослого. Бабетта забралась в каморку не больше холодильника – и столь же зябкую, – где находилось детское убежище. Здесь села перевести дыхание, пока чувствительные глаза пронзали кромешную тьму. Рядом были собраны ее небогатые сокровища. Кукла, сплетенная из травы и увенчанная весенними цветами; два птичьих черепка, коллекция камешков. При всей своей потусторонности в этом Бабетта не отличалась от любого другого ребенка: чувствительная, приверженная ритуалам. Здесь был ее мир. То, что она позволяла Лори его увидеть, немалый комплимент.
Но привела она Лори не просто для того, чтобы показать свой тайник. Наверху были голоса – так близко, что слышались отчетливо.
– Ого-го! Вы только гляньте на эту хрень? Да тут гребаную армию можно спрятать.
– Помолчи, Кэс.
– Что, уже обосрался, Томми?
– Не-а.
– А что-то пованивает.
– Пошел ты.
– Заткнитесь оба. Мы здесь по делу.
– С чего начать?
– Ищем признаки вандализма.
– Здесь люди. Я их чую. Деккер был прав.
– Тогда надо бы взглянуть на этих ублюдков.
– В смысле… спуститься? Я вниз не полезу.
– И ни к чему.
– И как же, блять, мы их вытащим, мудила?
Ответом было не слово, а выстрел, срикошетивший от камня.
– Как сельдь в бочке стрелять, – сказал кто-то. – Если не выйдут, пусть остаются там навечно.
– И на могилах сэкономим!
«Кто эти люди?» – подумала Лори. Стоило задать вопрос, как Бабетта уже карабкалась по узкому проходу, который вел из логова. Он едва вмещал ее тельце; в Лори зашевелилась клаустрофобия. Но была и компенсация. Дневной свет впереди – и аромат свежего воздуха, который, согрев кожу Бабетты, согрел и Лори.
Видимо, проход был частью какой-то сточной системы. Ребенок протиснулся через набившийся мусор, задержавшись только раз, чтобы перевернуть трупик землеройки, издохшей в лазе. Голоса снаружи звучали пугающе близко.
– Предлагаю начать от сих и вскрывать все могилы, пока не найдем, что можно забрать домой.
– Отсюда домой забирать ничего не хочется.
– Блять, Петтин, мне нужны аресты! Столько гондонов, сколько найдем.
– Может, сперва связаться с шефом? – теперь спросил четвертый говоривший. До сих пор этот сомневающийся голос не участвовал в разговоре. – Может, для нас есть новые приказы.
– На хер шефа, – сказал Петтин.
– Только если он скажет «пожалуйста», – был ответ от Кэса.
Среди последовавшего смеха люди обменялись еще несколькими фразами – в основном ругательствами. Веселье прервал Петтин.
– Ладно. Займемся этой хуйней.
– Чем раньше, тем лучше, – сказал Кэс. – Готов, Томми?
– Всегда готов.
Источник света, к которому ползла Бабетта, теперь стал очевиден: решетка в стене туннеля.
«Держись подальше от солнца», – поймала себя на мысли Лори.
«Все хорошо», – ответили мысли Бабетты. Очевидно, она не впервые пользовалась этим смотровым отверстием. Словно пленник без надежды на помилование, она развлекалась, чем могла, чтобы скрасить вялотекущие дни. Одним из таких занятий было наблюдение за миром отсюда, и точку обзора она выбрала мудро. Решетка давала вид на аллеи, но располагалась в стене мавзолея так, что на нее не падали прямые солнечные лучи. Бабетта прижалась к решетке лицом, чтобы лучше охватить сцену снаружи.
Лори видела троих из четырех говоривших. Все – в форме; все – несмотря на громкие речи – выглядели так, будто могли придумать еще с десяток мест, где бы хотели сейчас оказаться. Даже среди бела дня, вооруженные до зубов и в безопасности под солнцем, они вели себя неспокойно. Нетрудно догадаться почему. Приди они арестовать жильцов многоквартирника, не было бы и половины этих взглядов искоса и нервных тиков. Но здесь – территория смерти, и они чувствовали себя посторонними.
В любых других обстоятельствах она бы посмеялась над их волнениями. Но не здесь, не сейчас. Она знала, чего они боятся, и сама боялась того, на что способен их страх.
«Нас найдут», – услышала она мысль Бабетты.
«Будем надеяться, что нет», – ответила она мысленно сама.
«Но найдут, – ответило дитя. – Так сказал Пророк».
«Кто?»
Ответом Бабетты была картинка – создание, которое Лори заметила в поисках Буна в туннелях: зверь с ранами от личинок, лежащий на матрасе в пустой келье. Теперь она увидела его в других обстоятельствах: над головами собравшейся паствы, на руках двоих из Ночного народа, по чьим потным предплечьям бежала горящая кровь этого существа. Оно вещало – хотя Лори не слышала слов. Пророчества, решила она; а среди них – эта сцена.
«Нас найдут и попытаются убить», – подумала девочка.
«И убьют?»
Ребенок молчал.
«Убьют, Бабетта?»
«Пророк не видит, потому что он среди тех, кто умрет. Может, и я умру».
У этой мысли не было голоса, и пришла она в виде чувства, разлившегося волной печали, которую Лори не могла ни остановить, ни исцелить.
Один из полицейских, заметила теперь Лори, бочком подошел к коллеге и тайком показывал на гробницу справа. Ее дверь была слегка приоткрыта. Внутри виднелось движение. Она понимала, что произойдет; как и девочка. Почувствовала, как дрожь пробежала по спине Бабетты, почувствовала, как сжимаются пальцы на решетке в ожидании грядущего ужаса. Неожиданно двое полицейских оказались у двери и с силой ее вышибли. Оттуда раздался вскрик; кто-то упал. Старший коп мигом оказался внутри, за ним – его напарник, а шум известил третьего и четвертого, привлекая их к гробнице.
– С дороги! – кричал коп внутри. Подчиненные отступили, и офицер с ухмылкой удовлетворения на лице выволок из укрытия пленника, которого коллега подгонял пинками.
Лори заметила жертву только краем глаза, но зоркая Бабетта назвала его мыслью.
«Онака».
– На колени, мудак, – потребовал коп, замыкавший шествие, и пнул арестанта. Человек повалился, пригибая голову, чтобы солнце не проникло под широкополую шляпу.
– Хорошая работа, Гиббс, – усмехнулся Петтин.
– И где остальные? – пожелал знать самый молодой из четверки – тощий пацан с зачесом.
– Под землей, Томми, – объявил четвертый. – Как и сказал Эйгерман.
Гиббс навис над Онакой.
– Эта сволочь нам покажет, – сказал он. Взглянул на компаньона Томми – коренастого и широкоплечего человека. – Ты умеешь задавать вопросы, Кэс.
– Мне еще никто не говорил «нет», – ответил тот. – Правду же говорю?
– Правду, – сказал Гиббс.
– Хочешь, чтобы он тобой занялся? – спросил Петтин Онаку. Арестованный промолчал.
– Кажись, не расслышал, – сказал Гиббс. – Спроси-ка ты, Кэс.
– А то.
– Да пожестче спроси.
Кэс подошел к Онаке и сорвал у него с головы широкополую шляпу. Онака тут же закричал.
– Заткнись! – заорал на него Кэс, пнув в живот.
Онака продолжал кричать, скрестив руки над лысиной, чтобы закрыться от солнца, и вскочил на ноги. Отчаянно стремясь к утешению тьмы, он метнулся к открытой двери, но молодой Томми уже преградил дорогу.
– Молодец, Томми! – крикнул Петтин. – Держи его, Кэс!
Оттесненный обратно на солнце, Онака затрясся, словно его хватил припадок.
– Какого хуя? – сказал Гиббс.
У рук пленника уже не осталось сил, чтобы защищать голову. Дымясь, они упали, и прямо перед Томми открылось лицо Онаки. Коп-мальчишка не сказал ни слова. Просто сделал два запинающихся шага назад, уронив винтовку.
– Ты что делаешь, дурень? – заорал Петтин. Потом схватил Онаку за руку, чтобы помешать завладеть выпавшим оружием. В сумятице Лори было трудно разобрать, что случилось дальше, но, судя по всему, плоть Онаки поддалась. Кэс вскрикнул в отвращении, а Петтин – в ярости, когда оторвал руку, роняя на землю пригоршню ткани и праха.
– Какого хуя? – орал Томми. – Какого хуя? Какого хуя?
– Заткнись! – велел ему Гиббс, но мальчишка потерял самоконтроль. Снова и снова один и тот же вопрос: «Какого хуя?»
Незатронутый паникой Томми, Кэс обрушил Онаку ударом на колени. Но удар добился большего, чем он намеревался. Отломил руку Онаки у локтя, и конечность отвалилась к ногам Томми. Его крики сменились на рвоту. Даже Кэс попятился, качая головой в изумлении.
Онака уже прошел точку невозврата. Под ним подломились ноги, тело под натиском солнца становилось все более и более хрупким. Но самые громкие крики вызвало его лицо – теперь обращенное к Петтину, – пока отпадала плоть, а из глаз валил дым, словно в мозгу разгорелся пожар.
Он уже не завывал. В теле не осталось сил даже для этого. Он просто повалился на землю, закинув назад голову, словно торопя солнечные лучи покончить с агонией. Не успел он ее коснуться, как в его существе со звуком, напоминающим выстрел, треснул какой-то последний шов. Дотлевающие останки унесло в порыве кровавой пыли и костей.
Силой воли Лори понукала Бабетту отвернуться – как ради себя, так и ради девочки. Но та отказалась отвести глаза. Даже когда ужас завершился – тело Онаки развеяло по всей аллее, – она все еще прижималась лицом к решетке, словно чтобы познать смерть от солнца во всех подробностях. Не могла отвернуться и Лори, пока смотрела девочка. Она разделила каждую дрожь в конечностях Бабетты; чувствовала слезы, подавленные, чтобы те не затмили зрение. Онака мертв, но его палачи еще не закончили свое дело. Пока было что видеть, дитя смотрело.
Томми пытался стереть с формы разбрызганную рвоту. Петтин пнул кусок трупа Онаки; Кэс взял сигарету из нагрудного кармана Гиббса.
– Огонек будет? – сказал он. Гиббс зарылся дрожащей рукой в карман штанов за спичками, не отрывая глаза от дымящихся останков.
– Никогда не видел ничего подобного, – сказал Петтин почти небрежно.
– В этот раз обосрался, Томми? – спросил Гиббс.
– Пошел ты, – был ответ. Светлая кожа Томми залилась краской. – А ведь Кэс говорил, что лучше позвонить шефу, – сказал он. – И правильно говорил.
– Эйгерман-то что понимает? – прокомментировал Петтин и сплюнул в красную почву у ног.
– Видели лицо этого мудака? – сказал Томми. – Видели, как он на меня посмотрел? Я чуть было не погиб, точно говорю. Он бы меня прикончил.
– Что же здесь происходит? – сказал Кэс.
Гиббс почти угадал ответ.
– Солнечный свет, – сказал он. – Слыхал про такие болезни. Это его солнце так.
– Ни фига, – сказал Кэс. – Никогда не видел и не слышал ничего такого.
– Ну, теперь мы все видели и слышали, – сказал Петтин с немалым удовлетворением. – Это не галлюцинация.
– И что будем делать? – желал знать Гиббс. Он никак не мог поднести дрожащими пальцами спичку к сигарете в губах.
– Будем искать новых, – сказал Петтин, – пока не найдем.
– Я пас, – сказал Томми. – Я, блять, звоню шефу. Мы не знаем, сколько здесь этих уродов. Вдруг их сотни. Ты сам так сказал. Сказал, целую гребаную армию можно спрятать.
– Чего ты так испугался? – ответил Гиббс. – Сам же видел, что с ним делает солнце.
– Ага. А что будет, когда солнце зайдет, дебил? – отбрил Томми.
Спичка обожгла пальцы Гиббса. Он выронил ее и чертыхнулся.
– Я смотрел фильмы, – сказал Томми. – По ночам какая только дрянь не лезет.
Судя по виду Гиббса, он смотрел те же самые фильмы.
– Может, и правда стоит вызвать подмогу, – сказал он. – На всякий случай.
Мысли Лори поспешно заговорили с девочкой.
«Предупреди Рейчел. Скажи, что мы видели».
«Они уже знают», – был ответ девочки.
«Все равно скажи. Забудь обо мне! Скажи им, Бабетта, пока не поздно».
«Я не хочу тебя оставлять».
«Я не могу вам помочь, Бабетта. Мне с вами не место. Я…»
Она попыталась предотвратить мысль, но было поздно.
«…я нормальная. Солнце не убивает меня так, как вас. Я живая. Я человек. Мне с вами не место».
Ей не представилось возможности поправить этот торопливый ответ. Контакт прервался мгновенно – вид из глаз Бабетты исчез, – и Лори обнаружила, что стоит на пороге кухни.
В голове стояло жужжание мух. Не отголосок Мидиана, а настоящий звук. Они кружили по комнате перед ней. Лори отлично знала, какой запах привлек их, нагруженных яйцами и голодных; и с равной уверенностью знала, что после всего виденного в Мидиане не выдержит ни шага в сторону трупа на полу. Теперь в ее мире было слишком много смерти – как в голове, так и снаружи. Если она не сбежит, то сойдет с ума. Нужно выбраться на свежий воздух, чтобы свободно вдохнуть полной грудью. Может, найти какую-нибудь непримечательную кассиршу, чтобы поболтать о погоде, о цене на бумажные полотенца; что угодно, лишь бы банальное, предсказуемое.
Но мухам хотелось жужжать в ушах. Она пыталась отмахнуться. И все же они летели и летели на нее – с крылышками, намасленными смертью, с лапками, красными от нее же.
– Оставьте меня в покое, – всхлипнула она. Но ее возбуждение манило их все большими и большими роями, поднимавшимися при звуке голоса со своего пиршественного стола, невидимого за духовками. Разум силился найти опору в реальности, куда ее выкинуло, тело – повернуться и уйти из кухни.
Но их ждала неудача – и разум, и тело. На нее налетела туча мух, теперь в таком числе, что они сами по себе стали тьмой. Смутно она осознала, что подобное множество невозможно и что ее разум в замешательстве малюет ужас. Но эта мысль оказалась слишком отдаленной, чтобы не подпустить безумие; рассудок к ней все тянулся и тянулся, но туча уже застила глаза. Лори чувствовала их лапки на лице и руках, как они оставляли следы того, в чем прогуливались: кровь Шерил, желчь Шерил, пот и слезы Шерил. Их было так много, что не все находили себе место и начинали пробираться между губ, заползать в ноздри, лазить по глазам.
Разве однажды во сне мертвые не явились к ней прахом со всех концов земли? И разве не стояла она посреди бури – обласканная, обветренная – и с радостью понимала, что мертвые парят на ветру? Теперь же пришел противоположный сон: ужас в противовес великолепию первого. Мир мух под стать тому миру праха; мир непонимания и слепоты, мертвецов без упокоения и без ветра, чтобы унести их прочь. Лишь мухи, чтобы пировать на них, откладывать яйца и родить новых мух.
И Лори знала, что́ предпочитает между прахом и мухами. Знала, когда ее совершенно оставило сознание, что если умрет Мидиан – и это допустит она, – что если Петтин, Гиббс и их приятели раскопают убежище Ночного народа, то и ей – той, кто тоже однажды станет прахом, перейдет в состояние Мидиана, – некуда будет податься на ветрах, и она достанется мухам, и телом, и душой.
А потом она упала на кафель.
XVIIIГнев праведных
Для Эйгермана светлые мысли и опорожнение были неразрывно связаны; лучше всего ему думалось со штанами, спущенными до лодыжек. Не раз он объяснял под мухой первому попавшемуся, что мир во всем мире и лекарство от рака можно обрести в одночасье, если все мудрые и добрые люди просто присядут и вместе посрут.
В трезвом состоянии мысль о том, чтобы разделить столь приватный момент, его ужаснула бы. Сортир – место для одиноких трудов, где люди, придавленные высокими обязанностями, могут урвать время, чтобы присесть и задуматься о своем бремени.
Он изучал рисунок на двери перед собой. Среди ругательств ничего нового – это успокаивало. Все те же потребности, которые неймется излить хоть куда-то. Это ободряло перед лицом его собственных невзгод.
Всего двух, по сути. Во-первых, у него в камере мертвец. Это, как и рисунки, история старая. Но зомби место в новинке проката, как содомии – на стене туалета. В реальном мире они ни к чему. Что приводило ко второй проблеме: звонку от паникующего Томми Каана, который отрапортовал, что в Мидиане творится что-то скверное. К этим двум пунктам Эйгерман по размышлении добавил теперь и третий: доктора Деккера. Одет в хороший костюм и говорит хорошо, но было в этом человеке что-то нездоровое. До этого момента, на толчке, Эйгерман не отдавал себе отчета в подобном подозрении, но стоило задуматься – и все стало очевидно, как его член. Ублюдок знает больше, чем говорит: не просто о мертвеце Буне, но и о Мидиане, и о том, что там творится. Если он готовил для блюстителей порядка Шир-Нека какую-то западню, то его ждет расплата, как пить дать, и он еще пожалеет.
Между тем шефу необходимо было принять решение. Начал день он героем – провел арест Убийцы из Калгари, – но инстинкт подсказывал, что события очень быстро могут выйти из-под контроля. Во всем этом слишком много непостижимого; слишком много вопросов, на которые нет ответов. Конечно, есть простой выход. Можно позвонить начальству в Эдмонтоне и предоставить им разбираться с этим бардаком. Но если сбыть с рук проблему, он отдаст и славу. Альтернативой было решительное действие – до ночи, твердил Томми, а сколько еще до нее, наверное три-четыре часа, – выкорчевать мерзость Мидиана. Если преуспеет, то удвоит свою порцию восхвалений. В один день не только предаст правосудию человеческое зло, но и искоренит притон, где оно нашло подмогу; соображение весьма привлекательное.
Но вновь поднимали голову ответы на заданные ранее вопросы, и радости они не доставляли. Если верить врачам, осмотревшим Буна, и рапортам из Мидиана, то сегодня стало правдой то, о чем раньше он слышал только в байках. Так уж ли ему хочется выставить свою смекалку против мертвецов, что ходят по земле, и бестий, которых убивает солнце?
Он сидел, срал и взвешивал альтернативы. Ушло полчаса, но наконец он пришел к решению. Как обычно, стоит облегчить желудок, как легкой кажется и проблема. Пускай сегодня мир не тот, каким был вчера. Завтра, даст Бог, он снова станет старым добрым собой: мертвецы – мертвы, а содомия – на стенах, где ей и место. Если не воспользоваться шансом и не ковать свою судьбу, другого не представится – по крайней мере, пока он не состарится до того, что сил хватит разве что лечить геморрой. Бог даровал возможность проявить хватку. Он не мог позволить себе эту возможность упустить.
С новообретенным убеждением в сердце Эйгерман подтер зад, натянул штаны, смыл за собой и отправился брать быка за рога.
– Мне нужны добровольцы, Кормак, которые поедут со мной в Мидиан на раскопки.
– Когда нужны?
– Сейчас. Времени нет. Начни с баров. Возьми с собой Холлидэя.
– Что мы им скажем?
На миг Эйгерман задумался: что же сказать.
– Скажи, ищем расхитителей могил. Народ откликнется с радостью. Подойдет любой с лопатой и оружием. Хочу сколотить отряд за час. Или меньше, если управишься.
Деккер улыбнулся, когда Кормак ушел выполнять приказ.
– Теперь доволен? – спросил Эйгерман.
– Рад видеть, что ты последовал моему совету.
– Твоему совету? Блять.
Деккер только улыбнулся.
– Проваливай на хер, – сказал Эйгерман. – У меня есть работа. Возвращайся, когда раздобудешь пушку.
– Так я и сделаю.
Эйгерман проводил его взглядом, затем взял трубку телефона. С тех самых пор как он решился отправиться в Мидиан, на уме был один номер; номер, набирать который давно не выпадало повода. Он набрал его теперь. Спустя секунды на линии был отец Эшбери.
– Что-то вы запыхались, отец.
Эшбери понял, кто ему звонил; тот не нуждался в представлении.
– Эйгерман.
– Угадал с первого раза. Что поделываешь?
– Я бегал.
– Хорошая идея. Грязные мыслишки выйдут вместе с потом.
– Что понадобилось?
– А как ты думаешь, что мне понадобилось? Священник, конечно.
– Я ничего не сделал.
– Не это я хочу услышать.
– Я не буду платить, Эйгерман. Бог простил мне мои грехи.
– Речь не об этом.
– Тогда оставь меня в покое.
– Не вешай трубку!
Эшбери вмиг заметил внезапную тревогу в голосе Эйгермана.
– Так-так, – сказал он.
– Чего?
– У тебя проблемы.
– Может, у нас обоих.
– То есть?
– Я хочу, чтобы ты гнал сюда побыстрее, и прихвати, что там у тебя из крестов и святой воды.
– Зачем?
– Просто поверь.
Эшбери рассмеялся.
– Я больше не на твоих побегушках, Эйгерман. Меня ждет паства.
– Сделай это ради нее.
– О чем ты толкуешь?
– Ты же проповедуешь о Судном дне, верно? Ну, в Мидиане к нему готовятся полным ходом.
– Кто?
– Не знаю кто и не знаю зачем. А что я знаю – на нашей стороне не помешает Бог, и ты единственный священник, что у меня есть.
– Разбирайся сам, Эйгерман.
– По-моему, ты не понял. Я тут не ебаные шутки шучу.
– Не буду играть в твои дурацкие игры.
– Я серьезно, Эшбери. Не придешь по своей воле, я тебя заставлю.
– Я сжег негативы, Эйгерман. Я свободный человек.
– Я сохранил копии.
Молчание со стороны отца. Затем:
– Ты поклялся.
– Я соврал, – был ответ.
– Ты сволочь, Эйгерман.
– А ты носишь кружевные трусики. Так когда тебя ждать?
Молчание.
– Эшбери. Я задал вопрос.
– Дай мне час.
– У тебя сорок пять минут.
– Пошел ты.
– Вот что мне нравится: богобоязненная дама.
Должно быть, жара, подумал Эйгерман, когда увидел, как много человек Кормак и Холлидэй согнали за какие-то шестьдесят минут. От жары у людей всегда свербит: то тянет блудить, а то убивать. И Шир-Нек – это Шир-Нек, здесь не выйдет блудить, когда захочешь, так что сегодня возрос спрос на стрельбу. Снаружи на солнце стояли двадцать человек и три-четыре бабы за компанию; плюс Эшбери с его святой водицей.
За этот час из Мидиана поступило еще два сообщения. Одно – от Томми, которому было приказано вернуться на кладбище и помогать Петтину сдерживать врага до прибытия подкрепления, второе – от самого Петтина, уведомившего, что один из обитателей Мидиана предпринял попытку побега. Улизнул через главные ворота, когда его сообщники провели диверсию. Суть диверсии объясняла не только почему Петтин заходился кашлем во время рапорта, но и почему они не смогли снарядить погоню. Кто-то поджег покрышки машин. Огонь быстро сожрал транспорт, включая радио, по которому передавался отчет. Петтин как раз объяснял, что больше новостей не будет, когда радиоволны замолчали.
Эйгерман держал эти сведения при себе из страха, что они остудят чей-нибудь пыл на предстоящее приключение. Убийство – это хорошо, но он сомневался, что сейчас было бы столько готовых к выезду, если бы стало общеизвестно, что некоторые сволочи готовы дать отпор.
Когда конвой выдвинулся, он посмотрел на часы. Оставалось, дай бог, два с половиной часа света перед тем, как начнут сгущаться сумерки. Три четверти часа до Мидиана, что оставляло час с тремя четвертями на то, чтобы разобраться с мразью, пока на стороне врага не оказалась ночь. Достаточно долго, если действовать организованно. Лучше относиться к этому, как к обычному шмону, решил Эйгерман. Выгнать сволочей на свет и посмотреть, что будет. Если они развалятся по швам, как твердил ссыкло Томми, то других доказательств, что эти мерзости от лукавого, судье не понадобится. Если же нет – если Деккер врал, Петтин снова на наркотиках, а все это глупости, – то он найдет, в кого еще пострелять, и проездят они не впустую. Можно попросту развернуться и всадить пулю зомби в пятой камере; человеку без пульса, с кровью на лице.
Так или иначе, день кончится слезами.