— Стойте! — крикнула Лайла.
— Ладно! Подождите! — поднял руку Арэн. — Я взываю к твоему благоразумию — как бы ни был искусен твой друг во владении мечом, ему все равно не справиться сразу со всеми моими дружинниками. Но я готов отпустить его, если ты…
— Держишь ли ты слово, хозяин замка? — Тильво ещё раз поразился той властности, которая вдруг неожиданно обнаружилась в Лайле.
— Ну да, — пожал плечами Арэн. — Варэны всегда были верны слову, королю и Сыну Неба. — Я могу отпустить его, если…
— Достаточно ли сильны твои воины? — Лайла будто не слушала его и находилась в каком-то необъяснимом трансе.
— Не сказал бы, что они самые лучшие на острове, но в округе им нет равных.
— Если я спою песню и твои воины при этом удержат в руках мечи, то мы беспрепятственно уйдём из замка. Ты готов пойти на такое условие?
— Отчего же нет?
— Ты готов поклясться В этом?
— Я, Арэн Варэн, сын Атейрана Варэна, клянусь, — хозяин замка поднял вверх правую руку с зажатой в кулак ладонью, — что если после песни Лайлы мои воины не будут в силах держать в руках оружие, то я не буду чинить препятствий к вашему уходу. А также не буду посылать погони за вами. И если я нарушу эту клятву, то пусть Небо покарает меня.
— В свою очередь я, Лайла, дочь Гильена, клянусь тебе, что если после моей песни твои воины все ещё будут крепко держать в руках оружие, то я останусь в твоём замке. Останусь, если Тильво спокойно сможет уйти.
— Идёт! — усмехнулся Арэн.
И едва он это сказал, как Лайла начала петь. С первых звуков Тильво пронзило какое-то странное чувство. Вся его ярость, напряжение перед будущей схваткой куда-то ушли. Будто на него вылили ушат воды, чтобы он немного остыл. Между тем песня разносилась по залу. Хотя песней эти звуки было сложно назвать. Таких человек просто не мог издавать. Так гудит ветер в каминной трубе холодными вечерами, так шумит трава в поле, так шепчут волны, облизывая берег острова. Треск насекомых в поле, шелест листвы, капли дождя, барабанящие по крыше, шорох шагов по дороге и пение птиц. В этой песне были все звуки мира под Небом. И одновременно это была песня. Тильво пытался уловить в ней слова, но слов не было, только звуки. Странные завораживающие и будоражащие сознание. В этой песне Тильво чудилось что-то очень знакомое. Но он никак не мог вспомнить, что. Память бессмертного отказывала ему в помощи, и он лишь заворожено слушал.
Пение на мгновение нарушил звон меча, упавшего из разжавшейся ладони, затем второго, третьего. Мечи падали на каменный пол. А затем люди, стоявшие в оцепенении, стали медленно оседать на пол. Дружинники падали на пол и застывали в неестественных позах. А Лайла все продолжала петь. И Тильво тоже стало овладевать некое удивительное спокойствие. Но спать ему почему-то не хотелось. Наоборот, его рассудок сделался необыкновенно ясным, даже детали пиршественного зала стали какими-то слишком уж яркими и чёткими. А потом зал куда-то исчез. Тильво парил в безбрежном море сверкающих в черноте огней, а самой яркой из них была зелено— голубая точка.
Видение, возникшее лишь на миг, исчезло. Тильво снова был в пиршественном зале. Вокруг валялись спящие люди. А в центре зала стояла Лайла. Её незрячие глаза были широко распахнуты, и она улыбалась. Такой улыбки у своей спутницы Тильво не видел никогда. Так могут улыбаться лишь бессмертные.
— Что это было, Лайла?
— Это была колыбельная этого мира. — Голос у Лайлы изменился. Она словно бы произносила уже ранее заученную речь. — Идём, пусть спят. Во сне приходит очищение души.
— Идём, — пробормотал Тильво.
Весь замок спал. Спали слуги и стражники у ворот. Даже собаки валялись на земле и даже не скулили во сне.
— И как мы выйдем? — спросил Тильво. — Я боюсь, что мне в одиночку не осилить подъёмный механизм.
— Доверься мне, — Лайла улыбнулась, и эта улыбка напугала Тильво.
Когда они подошли к воротам, Лайла попросила подвести её к спящим стражникам. Подойдя к ним, она присела и легонько дотронулась до каждого. Стражники медленно встали, но глаза у них были по-прежнему закрыты.
— Откройте ворота! — очень тихо сказала Лайла. Стражники медленно, словно во сне, подошли к подъёмному механизму и стали его вращать.
Когда Тильво и Лайла вышли за ворота, то они оказались в непроглядной темноте. Но к привычной беспросветной ночи под Небом добавилась ещё одна странность. Не было слышно ни единого ночного звука. Замолкли насекомые, перестали петь ночные птицы.
— Как будто все умерло, — прошептал Тильво.
— Они спят, — прошептала Лайла, словно стараясь не потревожить их сон.
— И долго они будут спать?
— Я не знаю.
— Тогда нам надо поторапливаться. Не верю я в слово хозяина замка. Проснувшись, он объявит тебя ведьмой и пошлёт погоню.
— Не пошлёт. Наш приход в замок будет для него сном.
— Кто ты, Лайла?
— А кто ты? Ты сейчас можешь точно сказать, кто ты есть?
— Нет, — тут же ответил певец.
— Вот и я тоже. До этого вечера, до этой песни я была Лайлой, дочерью Гильена. Теперь я не знаю, кто я.
— Но как к тебе это пришло?
— Я просто почувствовала, что тебе нужна моя помощь. Вот и все. А слова, сказанные в замке, и песня, они пришли сами. Будто кто-то нашептал их мне на ухо.
— Темень-то какая! Фу ты, Небо побери, — выругался Тильво, споткнувшись обо что-то в темноте.
— Так ты спой. Пускай нам святят звезды и луна.
— Действительно. Все равно все спят. А не нарушит ли моя песня силу твоей?
— Думаю, что нет.
— Ладно.
Тильво запел на языке бессмертных, и Лайла тут же начала видеть. Луна светила с небес, а вокруг всё застыло в странном колдовском сне, вызванном песней слепой девушки.
ГЛАВА XIV
Бротемериус, посвящённый круга света, а ныне личный заключённый Сына Неба, поёжился. Его содержали где-то в нижних ярусах под храмом Неба. Здесь было холодно и очень сыро. Сама камера, в которой он сидел, была очень маленькой: три шага в длину и три в ширину. Этих самых шагов посвящённый проделал уже великое множество. В камере не было ничего. Каменный пол, каменные стены. И дыра для отправления естественных надобностей. В своих домах посвящённые привыкли к роскоши и всевозможным удобствам. Хотя это было не самым ужасным лишением.
Ужасней всего была тишина. Абсолютная тишина. Бротемериус не только не мог слышать звуков из коридора, даже собственные шаги, как бы громко он ни старался стучать сапогами о каменный пол, не были слышны. Конечно же, и произнесённые вслух слова тоже отзывались пустотой. Посвящённый был бы даже рад звуку падающей капли или окрикам стражи. Но и этого он был лишён. Кроме неестественной для человека тишины, была и тишина посвящённого. Светлый не мог дотянуться ни до своих друзей, ни тем более до соратников, находившихся за много поприщ от Терика. Не было никакой возможности предупредить о произошедшей в столице измене.
Безусловно, в неестественной тишине и резкой утрате способностей были виноваты ренегаты. Вот их-то он чувствовал очень чётко. Пожалуй, это была единственная способность посвящённого, которая не была ими отнята. Но от этого легче не было. Он был под колпаком, помощи ждать неоткуда.
Его не пытали, если не считать этой выматывающей неестественной тишины. Он просто был похож на рыбу, выброшенную на берег. Да, к тому, чтобы он перешёл на сторону Неба, подошли основательно. Иногда даже у него проскальзывала предательская мысль: а может быть, всё-таки уступить? Все равно никакого воздаяния не будет. У всех один конец. И у Сына Неба, и у посвящённого круга света Бротемериуса. Все попадём на Небо.
Да, став на путь служения Небу, можно было увеличить свои годы на земле, получить возможности, о которых ты даже никогда и не задумывался. И казалось бы, за это не надо было платить. Только сказать: «Я присягаю Небу» — и все. Все просто. Гибельно просто. Но, лишь прожив жизнь, как завещали ушедшие бессмертные, можно было надеяться на спасение. Хотя оно недостижимо и нереально. Но надежда есть. Вернее, была.
Бротемериус вспомнил последний допрос. На него обрушился шквал звуков, ощущений, но в то же время ренегаты продолжали сдерживать его Силу. Сын Неба в который раз сказал, что двое его друзей давно уже присягнули Небу. Ха! Если бы это было действительно так, то им дали бы возможность увидеться. Но поскольку встречу им не устраивали, то его друзья скорее всего также упорствуют. И поэтому светлый улыбался и спокойно смотрел в глаза Сыну Неба. Он односложно отвечал на его вопросы, и ему было все равно.
Однако Сын Неба сделал еле заметный знак, и один из его слуг куда-то удалился. Затем он вернулся и молча развернул прямо на столе у Сына Неба полотняный свёрток.
— Узнаешь? — спросил Сын Неба.
Светлый присмотрелся к разложенным на столе вещам. Среди них был покрытый копотью меч и обломки музыкального инструмента, тоже побывавшего в огне. Лишь мгновение нужно было Бротемериусу, чтобы все понять. Броситься на Сына Неба он не мог, его держала Сила ренегатов, поэтому он лишь вздохнул и сказал:
— Вы его всё-таки убили.
— Не мы. Слуги Неба как раз пытались отбить его у разбойников, которые называют себя Людьми Леса. Многие, в том числе один из вернейших моих слуг, погибли, защищая певца. Но силы были неравны.
— Врёшь!
— Пусть Небо будет мне свидетелем! — воздел руки вверх Сын Неба. — Так оно и было. Хочешь, я попрошу ренегатов ослабить твои путы? Ты, конечно же, не сможешь прочитать мои мысли. Но узнать, лгу я или нет, тебе под силу.
— Допустим, я поверю тебе. И что?
— Небо покарало певца. Любой восставший против абсолютной Силы рано или поздно проигрывает. Небо контролирует наш мир, за ним могущество и власть. Наконец, за Небом люди. Все простые люди верят в Небо и только в него одно. А ваши боги ушли. Ты же светлый. Подумай, скольких людей ты мог бы излечить Силой Неба. Скольким помочь.
— «Вставшему на первую ступень лестницы в Небо должно думать только о себе и своём спасении. Никакие мирские дела, ни родичи, ни друзья не должны волновать его. Он должен неустанно молиться Небу и ждать момент, когда оно призовёт его к себе», — процитировал Бротемериус.