Пришлось загружать по полной железную дорогу, обслуживающую 11-ю армию. Но оттепель и мокрый снег отсрочили выполнение задачи, а, значит, и начало наступления.
Лишь вечером 15 декабря русские части заняли исходные позиции…
Пути Федулова и Зырянова снова разошлись. Первый обосновался на Волыни, где отступившие русские войска формировали ударный кулак для будущих атак. На полпути между Ровно и Луцком под тихим городком с названием Клевань[58] в одно и то же время оказались и генерал Брусилов, и граф Келлер, и Карл Маннергейм, и Хан Нахичеваньский с подчиненными им войсками.
А Зырянов остался в Галиции под осточертевшим Тарнополем…
Именно ему с товарищами выпала судьба идти в очередную разведку перед самым началом отвлекающего удара. Семен даже обрадовался – надоело прозябать в резерве. Но взять языка долго не удавалось.
Австрийцы бдительно несли караульную службу. Из окопов не высовывались, малую нужду справляли по двое-трое и с оружием в руках…
И все же уральцам повезло…
Один из офицеров так набрался в близлежащем шинке, что еле-еле перебирал ногами и постоянно выпадал из объятий своего тоже не совсем трезвого денщика. Как оказалось позже, так он праздновал свой 35-й день рождения…
Естественно, оба попали в плен.
Бедняги долго не могли понять, где они находятся и что от них хотят. Но даже из их путаных показаний стало ясно, что австро-венгерское командование ничего не знает о перемещении русских войск.
На рассвете 16 декабря 9-я армия перешла в наступление по всему фронту. Под вечер после упорных боев русские отбили Доброполе, Новые Петликовцы, Пиляву[59] и вышли к основной линии обороны противника.
Перед 2-м армейским корпусом генерала Василия Егоровича Флуга поставили задачу прорвать и ее. Это можно было сделать только на участке шириной в 8 километров между высотами 382–384.
Недостаточное количество артиллерии (всего 36 тяжелых пушек и два легких мортирных дивизиона) не позволяло наносить равномерный удар по всему фронту; поэтому огонь был направлен в основном на господствующие высоты. По окончании артобстрела высоту 382 должны были атаковать бойцы 26-й пехотной дивизии и приданого ей полка 43-й дивизии. Высоту 384—2-й полк 42-й пехотной дивизии. Два полка 43-й пехотной дивизии и 3-я Туркестанская стрелковая бригада остались в резерве командира корпуса.
И хотя наступление было назначено на утро 17 декабря, началось оно только около 3 часов дня.
Причиной задержки стали трудности в развертывании тяжелой артиллерии. Обстрел продолжался 30 минут, после чего части 2-го армейского корпуса пошли в атаку по всему фронту.
Однако огонь велся недостаточно плотно и не смог полностью разрушить проволочные заграждения. Когда же саперы стали их демонтировать, австрийцы открыли стрельбу из винтовок и пулеметов.
Атака захлебнулась, русские отошли на исходные позиции.
Вскоре комкор Флуг решил повторить попытку, сосредоточив огонь всей артиллерии на участке намеченного прорыва. Для того чтобы изменить расположение батарей, ему понадобилось около 15–16 часов.
Окопы противника пострадали достаточно сильно, но ограждение удалось разрушить лишь в одном месте. Именно через него в расположение противника ринулись воины нескольких стрелковых рот. К сожалению, их решительные действия не были поддержаны другими пехотинцами. Часть солдат отступила, часть – попала в плен.
После этого Василий Егорович еще больше сузил участок прорыва. 43-й дивизии был определен фронт между высотами 384 и 380. Ей передали всю тяжелую артиллерию, два горных и один легкий дивизион 26-й артиллерийской бригады. На очередную перегруппировку ушли два дня – 19 и 20 декабря. Учитывая многочисленные потери в живой силе во время предыдущих атак, начальник 43-й пехотной дивизии нацелил своих солдат только на высоту 384.
Туда же обязалась бить тяжелая артиллерия; легкие мортирные дивизионы получили задачу обстреливать соседние участки, чтобы не дать противнику вести прицельный фланговый огонь.
Одновременно с 43-й пехотной дивизией 5-й Кавказкий корпус атаковал высоту 370, а 26-я дивизия – высоту 382.
Но и третья попытка не увенчалась успехом, в отчаянии комкор решил задействовать резерв – 3-ю Туркестанскую стрелковую бригаду.
Проанализировав действия предшественников, начальник бригады пришел к выводу, что артобстрел в таких условиях просто не может быть эффективным, и наметил наступление без него на рассвете 25 декабря, рассчитывая прежде всего на внезапность у дара.
Накануне наступления артиллеристы, контролируя точность попадания каждого залпа, разорвали проволочное заграждение противника на участке в 300 метров. Ночью разведчики и саперы сделали еще около 30 проходов. На флангах установили пулеметы Туркестанской бригады и 43-й дивизии и предварительно пристреляли.
В 5 часов утра бригада в составе двух полков заняла исходное положение в 2 километрах от высоты 384. Прожектор, размещенный в Доброполе, мощным лучом указал направление атаки.
В 7 утра солдаты подошли к колючей проволоке и только тогда были замечены противником. Тот же час русская артиллерия и пулеметы ударили по заранее пристрелянным окопам и фланкирующим сооружениям.
К половине девятого пехота преодолела все три полосы «колючки», после чего противник прекратил всяческое сопротивление и начал массово сдаваться в плен…
Как вдруг на русских обрушился шквальный огонь с обоих флангов (справа с высоты 382 и слева с высоты 380), а также со второй линии обороны – из-за Стрипы.
Около 10 утра австрийцы перешли в контратаку и быстро отбили утраченные позиции. Потери россиян впечатляли: в 3-й Туркестанской бригаде – 12 офицеров и 3642 солдата, в 26-й пехотной дивизии – 1 офицер и 298 солдат, в 43-й пехотной – 4 офицера и 691 солдат, то есть чуть ли не половина личного состава корпуса!
Вскоре после этого в войска поступил очередной приказ главкома: прекратить всякие наступательные действия и перейти к обороне…
20 января на пограничную российскую станцию Волочиск[60] прибыл поезд с бельгийскими союзниками. Оттуда, в трескучий тридцатиградусный мороз, бойцы дивизиона своим ходом двинули на Збараж.
И сразу… ушли в загул – как-никак Рождество Христово! Особенно усердствовал майор Колон, – благо в этом еврейском городке корчмы были через каждые сто метров.
Рядом с Августом неотступно находился Бронштейн, исправно исполнявший роль переводчика. Он прекрасно знал русский, немецкий и французский. Ну а с местными жителями общался на родном и дише.
Леон не только способствовал спаиванию своего командира, но и все время подстрекал его к совершению других неблаговидных поступков.
Именно по совету хитрого Бронштейна, Колон решил «срубить» деньги с военного ведомства России, выставив ему счет за утомительное путешествие из Бреста в Архангельск, задержки с питанием в Царском Селе и прочие неудобства военного времени. Ставка направила протест бельгийскому правительству, и Колону потихоньку начали искать замену.
А вот испытать бронедивизион в бою российское командование не торопилось и этим невольно способствовало моральному разложению союзников. Те все чаще стали прикладываться к бутылке…
Кто не пил, все свободное время гонял в футбол.
Русские солдаты с интересом наблюдали за диковинной игрой и восхищенно аплодировали, когда двухметровый Ле Маре получал мяч в центре поля и, расталкивая соперников локтями, мчал к чужим воротам. А когда он коронным ударом метров с двадцати вгонял мяч под перекладину – восторгу болельщиков вообще не было предела…
Но большая часть зрительских симпатий обычно доставалась не ему, а сутулому и кривоногому отцу Бону, бегавшему по полю со свистком во рту. Стоило священнику один раз дунуть в свое орудие, как игра сразу останавливалась, независимо от того, кто владел мячом: рядовой или майор.
Иногда среди русских набиралось 11 смельчаков, согласных играть с бельгийцами, однако у них мало что получалось. Счет почти всегда был двухзначным – 10:0, 12:1, 14:3…
Впрочем, славяне всегда быстро перенимали чужестранные забавы…
В Збараже были отмечены первые случаи открытия беспричинной стрельбы по дружественным бельгийцам. Все дело оказалось в фуражках, слишком похожих на австрийские. Позже, чтобы избежать подобных недоразумений, союзникам стали выдавать каски. Но и это нервировало русских, напоминая им о немцах.
Пилотки цвета хаки, которые бельгийцы носили в теплое время года, были точь-в-точь как у турецких солдат, расположившихся под Бережанами. Поэтому вместо хаки им выдали голубые пилотки артиллеристов с красной полосой.
Конфликтов стало меньше, однако совсем они не прекратились.
Пришлось обращаться в Ставку за разъяснениями.
Вскоре командиру Бельгийского броневого автомобильного дивизиона пришел ответ, подписанный генерал-майором Каменским и подполковником Окуневым:
«В виду возбужденного Вами вопроса о форме одежды всем чинам вверенного Вам дивизиона, находящегося в настоящее время на службе в рядах Российской армии, Главное Управление Генерального штаба сообщает, что главнейшим воинским отличительным признаком принадлежности военной службы к составу Русской армии, являются «погоны» с условным обозначением на них звания (для нижних чинов) и чинов (для офицеров и военных чиновников).
Поэтому необходимо, чтобы в течение времени пребывания дивизиона в составе наших войск, чины дивизиона имели этот отличительный признак принадлежности к нашей армии, чем будет достигнута возможность легкого опознания их и избежания недоразумения, в связи с некоторым сходством бельгийской формы с австрийской.
Обращаясь же к вопросу о том, какие именно отличительные признаки должны быть у нижних чинов Бельгийского броневого автомобильного дивизиона, Главное Управление Генерального штаба уведомляет, что нижним чинам дивизиона присваиваются соответствующие внешние отличия, согласно их званиям и занимаемым должностям, указанным в штате Бельгийского броневого автомобильного дивизиона, высочайше утвержденного 30 ноября 1915 года.