ения или постройки дома. Так, в Великороссии в старинное время при выборе места для постройки дома гадали посредством трех хлебов, которые спускали на землю из-за пазухи. «Если все три хлеба (упадут) кверху коркою верхнею, то место добро; тут с Божиею помощью, ничего не боясь, ставить избу и всякие хоромы; если же лягут вверх исподнею коркою, тут не ставь и то место покинь; когда же только два хлебца лягут верхнею коркою кверху, еще ставь — добро, а когда же падет один хлебец кверху своим верхом, а два к исподу, то не вели ставить на том месте» (23, с. 35; 215, с. 187). В Украине на том месте, где хотят строить хату, сыплют по четырем углам очерченного места зерновый хлеб. Если место доброе, зерно в течение трех ночей будет лежать на месте, никем не тронутое (251, I, с. 163).
В поговорках, приметах и поверьях хлеб представляется предметом священным и часто отождествляется с богатством, счастьем, жизнью. «Хлиб святый», — говорят малороссияне. Величайшее беззаконие — «сказать на хлеб худое слово». Не следует ни сорить хлебом, ни катать из него шариков. Уронивший кусок хлеба спешит его поднять и поцеловать. Кто не брезгует хлебом, ест его черствый и цвелый, тот не будет бояться грома, не потонет в воде, не изведает нищеты и доживет до преклонной старости. «Все добро за хлебом», «Упався в добро, як у тисто», «Животинка водится, где хлеб родится», «Хлиб усему голова». Жизнь и жито в поверьях сливаются и сопоставляются. В толковании снов созревшее вполне жито определяется как выражение законченной, совершившейся жизни, а потому, кому приснится поспелое жито, скоро умрет; если приснится зеленое жито — знак долгой жизни. Вероятно, в связи с этим снотолкованием стоит другое, а именно: увидеть хлеб печеный во сне значит скорую печаль.
Дополнение. Обрядовое употребление хлеба встречается при отъезде родственника или знакомого в далекую сторону (1, с. 116, 117); в Малороссии — при выезде в дорогу чумака (204, 3, с. 6); при постройке дома и в первый день новоселья (251, I, с. 163); в Малой и Белой России во время пожара обносят хлеб вокруг горящего строения (92, с. 204; 11, II, с. 10), на именинах (170, 1, с. 213); при первом выгоне скота в поле (61, с. 48); при сборе зелья (61, с. 33); при посадке капусты (92, с. 95); после посадки капусты едят кашу на огороде (187, 6, с. 43); после уборки капусты приготовляют «хлебальный пирог» (187, 5, с. 138, 140); при пчеловодстве (61, с. 66, 67).
Глава V
Положение хлебных песен в народной поэзии. — Хлебные песни у белоруссов, малорусов и великорусов. — Их художественное достоинство. — Хлеб в песнях жатвенных, коровайных и колядках. — Хлеб в запевах и в сравнениях
«Самородная поэзия, — говорит Снегирев, — есть главная стихия нравственного образования народа, начинающаяся с первыми его верованиями, с первыми его понятиями о себе и о природе… Сии гласные, самородные памятники словесности (т. е. песни), несмотря на все изменения и обновления в языке оных, живут народным бессмертием, составляют заветную стихию отечественности». В этой «стихии отечественности» хлебные песни занимают видное место как вполне самородный продукт народного поэтического творчества, возникающий, развивающийся и исчезающий вне инородных культурных влияний. Нельзя сказать, чтобы в народной поэзии хлебные песни составляли самостоятельный отдел. Они переплетаются со всеми проявлениями народного быта, входят во все семейные и общественные праздники, прикрепляются к обрядам, связываются со всем наличным составом словесного народно-поэтического творчества. Нет, однако, ни одного крупного праздника, ни одного выдающегося семейного или общественного торжества, когда хлебные песни не выдвигались бы, не заявляли о своем существовании, и чем крупнее и архаичнее праздник, тем большую они играют роль в его отправлении.
Хлебные песни изменяются согласно с национальным характером народа, временем года и домашним бытом. Наибольшее число хлебных песен сохранилось в Белоруссии. «Едва ли у какого-либо из славянских народов, — говорит г-н Шейн, — сохранилось до нашего времени столько обычаев, обрядов, суеверий и песен, относящихся к земледельческому быту и напоминающих собою глубокую мифологическую древность, как у забитых, многострадальных белорусов. Их поэзию безошибочно можно назвать земледельческою, аграрною. Причины этой сохранности, этой долговечности нужно искать не столько в исторических, сколько в территориальных и экономических условиях белорусского народа. Белорус — исключительно пахарь и до последнего времени, т. е. до начала проведения железнодорожных линий в западных губерниях, кроме хлебопашества он почти и не знал никаких других источников обеспечения своего существования» (209, с. 513).
Отдых во время сбора урожая. Фото 1927 г.
Непосредственно за белорусами следуют малороссияне — почти столь же богатые хлебными песнями. У белорусов и малорусов хлебные песни входят в колядки и в волочебные; главное их достоинство состоит не только в количестве, но и в качестве, в выдержанности, задушевности и простоте. Великороссия не отличается обилием хлебных песен, и в этом отношении великороссияне уступают белорусам и малорусам. Колядок у великорусов мало, и хлеб играет в них ничтожную роль. Коровайных песен почти совсем не оказывается. Даже в зажнивные песни хлеб входит как-то мимоходом, случайно, и более здесь говорится о любви, о замужестве, о семейных делах жницы, чем о хлебе. Есть, однако, у великороссиян две столь величественные хлебные песни, что ими можно покрыть общую скудость великорусской хлебной поэзии. Песни эти — «Славословие хлебу» и былина о Микуле Селяниновиче, замечательные в художественном и в историко-культурном отношениях. Отличительная особенность этих песен состоит в их оригинальности, своеобразии. «Слава Богу на Небе, слава!» и былина о Микуле стоят по смыслу во внутренней связи, и одна песня как бы дополняет другую. В первой песне спета слава хлебу, во второй — пахарю; в обеих соблюден богатырский размах поэтического словесного творчества. А.Н. Майков вставил народное славословие хлебу в одну из своих торжественных кантат, сохранив вполне его простонародную форму (110, с. 49).
Хлебные песни большею частью входят в песни жатвенные, колядские, волочебные, частью существуют самостоятельно. Наиболее изящными представляются жатвенные песни. Высоким художественным достоинством отличаются также хлебные песни, вошедшие в колядки. Многочисленные коровайные песни очень мелки, коротки и во многих случаях переходят в поговорку или в простое мелодическое слововыражение. В веснянках, или гаевках, хлеб почти совсем не встречается. Хороводная песня «Мы просо сеяли» касается историко-культурного явления умыкания девиц. Галицкая гаевка о том, что в поле орали два брата, съели принесенное сестрой «сниданье», не дали ей есть, а дали коня держать, и сестра, увидев их неправду, «скочила в сине море» (41, II, с. 679); гаевка эта не имеет отношения к хлебу и требует историко-литературного объяснения. Характерные замечания о хлебе довольно часто встречаются в семейных бытовых песнях, преимущественно малорусских.
Жнивные, или жатвенные, песни по роду обрабатываемых злаков разделяются в некоторых местах Малой и Белой России, например в Витебской губ., на два главных разряда: на житные, распеваемые при жатве ржи, и ярные, сопровождающие уборку яровых хлебов. Первые служат как бы продолжением купальских и петровских; последние же приближаются к осенним, свадебным, с которыми они, видимо, и сливаются по складу и содержанию. Оба эти разряда распадаются на три подразделения: на зажиночные, которые поются при начале жатвы, на зажинках, на собственно жнивные, которые поются на ниве в продолжение всего рабочего времени от зажинок до последнего дня уборки, и, наконец, на дожиночные, которые составляют необходимую принадлежность празднования дожинок или окончательной уборки последних снопов какого-нибудь хлеба. Они поются и на ниве, и на хозяйском дворе, и за столом во время угощения (209, с. 172). Из жнивных песен по силе поэтического вдохновения и задушевности, равно как по величине и цельности, выдается встречающаяся в Малой и Белой России песня о разговоре хлебного поля со жницами. В Малороссии в конце жатвенного дня поют:
Ой, добра ничь, широкее поле,
Жито ядрянее!
Добра ничь, на здоровья.
Жныци молодыи, серпы золотыи!
Приходьте завтра раненько,
Як сонейко зиiде, росиця опаде;
Та приносьте по бохону хлиба,
По билому сыру…
Вже сонейко зиiло, росица опала,
А мои жншки не бували;
Чи повтомилися, чи поморилися,
Чи на мене, нивку, забулися?
Мы не позморилися, не повтомлялися,
И на тебе, нивку, не забувалися (204, 3, с. 241).
В Белоруссии песня эта повторяется почти дословно. Варианты:
Приносиця один горшок каши,
А другой сырокваши.
Вы сожниця
Широкая поля,
Жито ядреная,
Да сожниця!
Поставляйця
У поли копами,
А в лузе стогами,
Поставляйця!
А мы сжали
И поля нажали,
И поставляли
У поле копами,
А у гумне стогами
Поставляли (209, с. 190).
Нельзя не признать, что в такого рода народных песнях новейшая искусственная поэзия может почерпать себе силу, может ими питаться и укрепляться, и примером такого благотворного влияния народных жнивных песен может служить малорусское стихотворение Я.И. Щеголева «Косари» (217, с. 86).
Косцы. Художник Г.Г. Мясоедов
Верный историко-литературный и сравнительно-литературный взгляд на народную поэзию не допускает наделения одного народа всей полнотой художественного чутья и понимания. У всех народов, не испорченных ложной цивилизацией, есть прекрасные песни. В литовских народных песнях попадаются, например, такие оригинальные перлы поэтического творчества:
Пчелка, лесное насекомое,