Жужжит по рощам,
Жалит в руки, в лицо и дает мед;
Это ее назначение.
Человек, посмотри на пчелу!
Довольно тебе жалить в сердце;
Дай сладкую утеху твоим братьям —
Таково ведь назначение человека (250, с. 19).
Еще более возвышенным и прелестным представляется следующее маленькое стихотворение о громе:
Тихо-тихо гремя,
Идет через море Перун.
Он не портит ни цветов черемухи,
Ни дела пахаря (177, с. 316).
Даже у народов, стоящих на низкой ступени духовного развития, например у финнов, встречаются прелестные, в высокой степени гуманные и художественные песни. Достаточно указать на песни-руны Вейнемейнена в Калевале (70, 185 и сл.). Предохраняя от односторонности в суждении об эстетическом достоинстве народной поэзии, сравнительно литературная точка зрения не мешает, однако, признать за многими хлебными песнями — малорусскими и великорусскими — несравненное художественное достоинство.
В жатвенных песнях говорится главным образом о венке и бороде. В песнях о венке или прославляется его красота, или находится обращенная к хозяевам поля просьба об угощении, так что наиболее типичными по величине и содержанию и часто повторяемыми в вариантах жатвенными песнями о венке можно признать следующие:
У той чашейце солодок медок.
Е наш венойко красен,
Як месячейко ясен;
Суть на нем колосойки
З озимой пшеничойки:
Суть на нем гранойки,
Як на небе звездойки.
Выйди, господинойку, до нас,
Купи си венойко у нас!
Не схочете купити —
Пидемо го пропити
До новаго гостинця
За червенейке нивце (41, II, с. 532).
Белорусские и малорусские песни о бороде почти тождественны. В этих песнях обнаруживается насмешка и игривое настроение духа. Так, при завивании бороды поют:
Сядзиць козел на меже,
Дзивуицца бородзе:
Ай чияж гэта борода
Уся дзегцем улита
И бяростой увита?
Змитрокова борода
Уся дзегцем улита…
В малорусских песнях варианты ничтожные: «сидит ворон на коне», «золотом-срiблом обвита», «водой улита» (209, с. 208; 204, 3, с. 227, 228).
Крошечные коровайные песни не представляют ни историко-литературного, ни эстетического интереса. В них много религиозно-мифических элементов, и потому они заслуживают внимания историка культуры и мифолога. Содержание коровайных песен состоит в изображении того, кто и как приготовил коровай, из какого материала и какой хороший он вышел. В белорусской песне «хорошая учиняла, румяная месила»; в червоно-русской песне «голината муку сияла, а рижа росчиняла, а хороша мисыла»; в Мозырском у. «товстая в печь сажала, а зубатая зазирала, а чорнявая, сердечная из печи виймала»; в Черниговской губ. «кучерявый нич мете, а богатый сажае» (82, с. 245; 35, с. 12; 204, 4, с. 237, 238). Обращаясь к определению материала, из которого приготовляется коровай, и его достоинства, нельзя не остановиться на замечательной в данном случае образности и меткости поэтической характеристики коровая. «В течение моей сочинительской карьеры, — писал И.С. Тургенев Я.П. Полонскому, — я никогда не отправлялся от идей, а всегда от образов…» (193, с. 154). Народ должен сказать то же самое. В народной поэзии, как во всякой истинной поэзии, образ стоит на первом месте, и часто вся суть песни состоит именно в образе, в картине, в сравнении. Замечательно, что в народной поэзии в постоянные и типичные образы вылиты самые простые и обыденные понятия, например понятия времени, пространства и качества. Народная поэзия почти не знает слов: «близко», «далеко», «давно», «никогда», «хорошо», «дурно»; она заменяет их поэтическими образами, которые, как готовый драгоценный капитал, находятся всегда под руками и в распоряжении творческого духа народного поэта и в значительной степени облегчают ему процесс создания песни.
Так, в народной поэзии вместо слова «никогда» в знак того, что совершившееся не может возвратиться или повториться, употребляются следующие образные выражения:
Як стане по степу витер повиваты,
Очерет та тырсу по степу розсыпаты (204, 5, с. 880).
Як синий камень на верх изорне,
А павине перо на дно потоне (204, 5, с. 907).
Як поросте у свитлоньц
Трава на помост! (204, 5, с. 743).
Колыб уже ты, козаченьку,
Тоди оженывся,
Як у млыни на камени
Кукиль уродывся (204, 5, с. 272).
Посей же ты руту круту на сим камени:
Як та рута, як та крута буде сходити,
Тогди ж ты ся, Ивасеньку, будешь женити (41, 1, с. 75).
Возьми, маты, писку жменю,
Посий его на камени:
Ой коли той писок зийде,
Тоди твой сын з вийска прийде (204, 5, с. 942).
Вместо слова «далеко» в смысле отдаленности и малоизвестности или в дополнение к нему обычны следующие образные выражения:
Степ широкий, край далекий —
Милаго не бачу (204, с. 184).
Повив милый кони
До далекаго краю,
До тихаго Дунаю (204, 3, с. 46).
Поидемо у мий край,
Поидемо за Дунай (204, 5, с. 48).
Чого ж мени не легко?
Десь мий милый далеко:
За густыми лозами
Заливается слизами,
За жовтым писочком
Утирается ручничком (204, 5, с. 67).
В некоторых случаях имя числительное придает выражению силу. Так, в одной малорусской песне казак переночевал одну ноченьку с женой пана. Неожиданно явился пан. На вопрос мужа, почему помяты подушки и на постели лежит казак, жена ответила, что конь сломал ему ноги и она его приютила. Пан одарил его деньгами.
Казак вскочил на коня и запел веселую песню:
Ой що ж мени
Пан Бог дав!
Сим лит паню обнiмав,
И ще за те плату взяв (204, 5, с. 65).
В других песнях:
Запашный василечок три запахи мае (204, 5, с. 485).
Бидная вдова девьят думок мае (204, 5, с. 486).
В коровайных песнях числительная обрисовка предмета весьма обычна. Так, при печении коровая поют:
Ой годи, годи, пшеныце,
Сим лит у стози стояты! (204, 5, с. 216).
Сама ж я не знаю,
Што у гетном кароваю:
Сями поль пшениченка,
Сями рек водзиченька (209, с. 317).
Достоинство коровая в песнях определяется еще тем, что в него вошла «водыця с Дунаю» (41, 2, с. 126; 204, 4, с. 244). В число поэтических характеристик коровайной пшеницы входит еще разговор пшеницы с куколем:
Сварылася пшеныченька с куколем на поленьку:
Ой ты, чорный куколеньку,
Не стый ты на поленьку!
Бо тебе за плит вергут,
А з мене коровай плещут (41, 2, с. 638).
В песнях коровай — «красный», «румяный», «высокий», «святый»:
Як день билый,
Як Бог мылый,
Як яснее соненько,
Що свитыть в виконенько (204, 4, с. 234).
В особенности коровай отличается величиной:
Де тыи ковали живуть,
Що золотыи сокиры кують,
Ковалю-коваленьку,
Скуй мени сокироньку.
Будемо пич рубати,
Коровай добувати (201, 4, с. 232).
Колядки и волочебные песни состоят, как известно, преимущественно в прославлении сил и явлений природы. Главную роль в них играют солнце или его символы — орел, сокол, дивный зверь. В колядках земледелие поставляется в зависимость от солнца и дождя.
Так, в галицких колядках:
Ой в лиску, в лиску, а в жовтим писку (т. е. на небе)
Росте деревце тонке, высоке,
Тонке, высоке, к верху кудряве
(т. е. мировое дерево Иггдрасиль).
На тим кудрявци сив сокол сыдыть (т. е. солнце),
Сив сокол сыдыть, далеко видить,
Ой, видить, видить, а в чисто поле,
А в чисто поле, где плужок оре.
Орижь ты, плужку, здрибненька нивку,
Та й поснемо яру пшеныцю,
Яру пшеныцю, всяку пашныцю;
Та вродит нам ся стебло-серебро;
Женци-молодци, дивки да хлопци.
Та й зажнемо ж мы а в дрибны снопы,
Та й складемо а в густы копы… (41, II, с. 608).
К хозяину приходят в гости солнце, месяц и дождь, и каждый гость похваляется своими услугами. Солнце и месяц освещают горы и долины:
Дробен дожджейко:
Нет як над мене:
Як я перейду три разы на ярь,
Три разы на ярь месяца мая,
Возрадуются жита, пшеныци,
Жита, пшеныци и все ярныци… (41, 11, с. 9, 11, 19).
Огромное большинство хлебных песен, как стоящих отдельно, так и вошедших в гаевки, зажнивные, дожиночные, свадебные, колядки и волочебные, состоит в пожелании урожая. Песенные пожелания урожая начинаются накануне Нового года и затем повторяются при разных случаях семейной и хозяйственной жизни до конца года. Так, в Тульской губ. накануне Нового года поют:
Уроди, Боже, всякого жита по закрому,
Что по закрому да по великому,
А и стало бы жита на весь мир крещеный (149, 2, с. 3).
В Костромской губ. при заклинании весны поют: