Сельский богатырь определяется лишь по большому расходу на водку в праздничные дни, когда он нараспашку гуляет в своей лавке или дома со своими приятелями-жупаныками, или по какому-нибудь выдающемуся случаю его семейной жизни, например при женитьбе сына или — чаще — выдаче дочки замуж. Тут богач развертывается, справляет дорогое приданое, устраивает гомерический пир на весь мир. Свадьбу отгуляли, справили «перезву» с «троистой» музыкой, красными лентами и скабрезными песнями пьяных баб про «червону калыну и честного батька дитыну», украсили хату молодоженов красным флагом (в знак целомудрия невесты), и вся жизнь богача входит в обычную монотонную колею торгашества и наживы.
Нет данных для учета, как много богачей в селах, как велик их имущественный ценз. Кроме земли, леса, пасеки у богачей есть такие доходы, усчитать которые мудрено: разнообразные проценты за денежные ссуды деньгами и отработкой, скупка хлеба по случаю, разные торговые сделки и др. В маленьких и бедных селах или совсем нет богачей, или их мало — один, два, три; в больших торговых и промысловых селах их много — по два, по три десятка и более; на целый уезд, тем более на целую губернию их наберется весьма значительное количество. И эта масса зажиточных людей лежит мертвой силой, в стороне от какого-либо умственного и нравственного движения в русском образованном обществе. А между тем эти люди, пропивающие в компании десятки рублей, смело могли бы затратить лишний рубль на покупку хорошей книги, могли бы выписывать газету и заинтересоваться событиями в мире, могли бы сплотиться в целую сеть просветительных и благотворительных обществ, хотя бы в форме церковных братств, устав которых открывает большой простор для деятельности, могли бы, наконец, войти в качестве иногородних членов в разные столичные и городские официально покровительствуемые общества, например общество призрения слепых и т. п. Трудно и представить себе, какую громадную нравственную и просветительную силу составили бы все эти деревенские богачи, кулаки, жупаныки, дукачи, пыжики — etc. etc., если бы в их огрубелое сердце проник луч евангельского учения о деятельной любви к ближним, если бы они уразумели и восчувствовали пользу личного и общественного прогресса, стали интересоваться внешними событиями, полюбили чтение, литературу. К сожалению, ничего подобного нет и даже не предвидится в глухой провинциальной жизни. Правда, в сельской жизни происходят какие-то дробные, мелкие культурные движения — столь неопределенные, что не разберешь: случайная ли это рябь на гнилом болоте, или зачатки какого-то живого и освежающего течения. От искаженного, занесенного из города романса еще так далеко до чтения Пушкина, Шевченко, Тургенева; от добровольной покраски церковного купола так далеко до учреждения церковных братств или участия в обществе призрения слепых. В засухе мозга и сердца могут пройти еще многие и многие годы, если органы эти совсем не атрофируются от бездеятельности.
В заботах о просвещении народа нельзя обойти сельских богачей; напротив, прежде всего нужно иметь в виду их как людей сравнительно состоятельных. Голь стремится к просвещению; но нужда не пускает. Где там бедному мужику думать о покупке книги, когда он живет впроголодь, когда покупка сапог — для него целое событие!
Просвещение деревни в настоящее время тем более необходимо, что она изжила все свои духовные запасы и стоит на распутье разных дорог. Лет 50 и далее в старину малорусское село представляло не только рабочую и платежную, но и крупную интеллигентную силу. В основе последней лежала народная поэзия. Это был богатый художественный источник; из него пила вся народная масса, богачи и голь; из него черпали лучшие люди южнорусской интеллигенции: Г.Ф. Квитка, М.А. Максимович и многие другие. В настоящее время источник этот почти иссяк. Лучшее — исторические песни — совершенно забыты. Остались для домашнего обихода пословицы и сказки, интересные для людей науки, но ничего особенно интересного не представляющие для широкого круга образованного общества. Село стало только рабочей и платежной единицей, и народная душа живет одними культурными обрывками. Несомненно, что в деревенской глуши прозябает много сил и энергии. Только приобщение народа к живой жизни интеллигентного общества, к его культурным интересам, науке, искусству, литературе и существующим налицо формам общественных ассоциаций поможет одичалой и огрубелой народной массе открыть выход на широкое поприще национального и общечеловеческого развития, и прежде всего к тому могут прийти сельские дукачи и жупаныки как люди, сравнительно с мужиками-середовиками, более состоятельные, лучше обеспеченные.
Сельская интеллигенция. В настоящее время о деревне нельзя говорить, не говоря об интеллигенции. Как ни мала, как ни слабосильна она существует, и на нее возлагаются большие обязанности и большие надежды. Сельская интеллигенция, младшая сестра городской и столичной, разделяет в усиленной форме все недостатки последних. В селах и в недалеко ушедших от них глухих уездных городах недостатки русской интеллигенции кристаллизуются, выступают отчетливо, выпукло. Теоретически сельскую интеллигенцию можно рассматривать как мост, по которому образование и гражданственность проникают в село; но это мост, как все наши сельские мосты, — непрочный, местами прогнивший, и с большой тяжестью на него рискованно пускаться. Сельскую интеллигенцию называют еще светильником, на горе стоящим, и тут нужно сделать ограничения; скорее это светильник, на горе поставленный и едва мерцающий.
В сельской школе. Художник В.Е. Маковский
Сельская интеллигенция распадается на служилую и неслужилую. Служилая — вся на виду; работает она по точным инструкциям в определенных рамках, которыми довольствуется, считает их даже широкими и жалуется на переутомление. Неслужилая — многочисленна и разнообразна; состоит прежде всего из семей служилых интеллигентов, жен их, взрослых сыновей и дочерей, разных неслужащих дворян, мелких землевладельцев, отставных чиновников-пенсионеров. Среди этой интеллигенции встречаются люди с крупным образовательным цензом. Здесь много интеллигентных девиц с гимназическим образованием. При всем том это бесцветная, безличная, апатичная масса, далеко не дающая того, что она могла бы дать при своем значительном образовательном цензе и материальном достатке. В старину в захолустьях было менее интеллигентных людей, но эти люди, по-видимому, были более деятельны, более отзывчивы, чем нынешние, несмотря на густой мрак крепостнического быта. Интеллигенция, как все живое, может, размножаясь количественно, падать качественно, мельчать.
На эти печальные мысли наводит меня сравнение того, что я видел, слышал и читал о современной деревне и уездном городе, с тем, что говорит Никитенко на первых страницах своих превосходных «Записок» об интеллигенции захолустного города Острогожска в начале нынешнего века. Как живо относилась эта интеллигенция к интересам просвещения и гуманизма, как тепло и радушно отнеслась она к автору на первых порах его учения! Поучительные страницы!
В чем же состоят коренные недостатки современной сельской интеллигенции? Попробую их формулировать, как сумею, насколько мог наблюдать их в жизни.
Первый крупный недостаток состоит в потере идеи общего блага и происходящей оттого какой-то искусственной специализации: один исправляет требы, другой лечит, третий учит, четвертый следит за сбором податей, пятый заведует почтовой корреспонденцией, и каждый думает, что с исполнением прямой служебной обязанности ему решительно нет никакого дела до всего прочего, что старая пословица, будто человеку ничто человеческое не чуждо, — сущие пустяки. При таком воззрении от человека остается один чиновник — мелкий сельский чиновник, вся суть деятельности которого состоит в правильном ведении порученного или как бы свыше предъявленного ему дела, и главное — в своевременной отчетности по требуемым пунктам.
Второй недостаток, вполне гармонирующий с первым, состоит в крайней личной и семейной обособленности. Люди погибают от деревенской скуки и в то же время никак не могут сойтись; мало того — ежедневно плетут препятствия. Источником этой обособленности является мелкое, до болезненности развитое самолюбие.
Своя квартира, своя семья — вот та берлога, в которой заседает сельский интеллигент, за исключением земского врача, который по роду своей службы не может долго засиживаться на одном месте. Щедринский пискарь всю жизнь дрожал от мании преследования. Сельский интеллигент всю жизнь дрожит от страха какого-то личного оскорбления, пересудов, сплетни, а между тем от деревенских пересудов он все-таки не уйдет. При деревенской страсти к судачеству, к мелкому и пошлому осмеянию кто-нибудь осмеет за неровно пришитую пуговицу на сюртуке, за прыщ на носу — за что-нибудь, да осмеют. Сплетня плодится в тине захолустного прозябания на почве праздности, лени и апатии; в ней выражаются отчасти литературные потребности, не находящие лучшего удовлетворения по невежеству и косности общества, отчасти — общественное мнение, причем при маленькой доле истины всегда слишком много лжи. Сплетня, как вредный паразит, запускает свои отвратительные щупальцы преимущественно в женскую честь, и оттого женщины так боятся ее и в то же время так охотно распространяют ее на чужой счет. В житейском калейдоскопе оттого получаются комичные и печальные явления. Приезжает, например, учитель, семейный человек, в большое село, где есть несколько священников, несколько учителей и кое-какая другая интеллигенция. Простой здравый смысл и общественное чутье должны были ему подсказать, что нужно сделать визиты, по крайней мере, священникам и учителям и затем предоставить взаимные отношения их естественному течению на почве простой вежливости. Но учитель почему-то медлил, а его супруга, интеллигентная женщина, без дальних расспросов сболтнула, что она ни с кем знаться не хочет. Услужливая сплетня разнесла это решение по всему селу, обыватели были обижены, и со всех сторон пошел ответ: «И мы знать вас не хотим; не нуждаемся, кланяться не будем». Ни село, ни пало — уже вечное отчуждение, бессмысленная обособленность, беспочвенная вражда. Люди и в глаза еще не увидели друг друга, не перекинулись словом — и уже разошлись, стали отворачиваться при случайных встречах. Проходят годы — и человек тупеет и глупеет в своем чванливом одиночестве, всего чуждается и остерегается, начинает всех презирать и одного себя обожать.