кольких дней. Грамотные крестьяне поголовное свадебное пьянство (исключение — жених и невеста, которые обыкновенно вовсе не употребляют пищи в день свадьбы) иногда объясняют примером брака в Кане Галилейской. Нужно, однако, всмотреться в евангельскую повесть, чтобы заметить, что в данном случае было предложено не много вина.
«Тайна сия велика есть», — сказал апостол Павел о браке в послании к Ефесянам (Еф. 5: 32). Южнорусские крестьяне не разделяют этого мнения: все сокровенное в супружестве они требуют к публичной оценке. Некоторые обычаи, соблюдаемые на другой день после свадьбы, при всей своей неблаговидности и нескромности возникли из строго нравственных воззрений. По ним и в них высказывается крестьянское общественное мнение. Перезвянские песни, калиновые ветки, красные и розовые ленточки — все это своего рода дипломы, выдаваемые целомудрию безыскусственной и строго нравственной крестьянской моралью; хомут, надщербленные рюмки — своеобразный позорный столб, к которому привязывают провинившуюся девушку и недостаточно заботливую и внимательную ее мать. При нравственном основании послесвадебные крестьянские обычаи — в подробностях и в применении — вполне безнравственны и подчас суровы. Наивная крестьянская мысль в отношении человеческого организма придерживается очень широких обобщений, и все его особенности и явления меряет одним и тем же прадедовским аршином. Явления случайные, явления болезненные проходят незамеченными и непонятыми; за все и про все отвечают предполагаемые разнузданная воля и нравственная испорченность.
Празднество свадебного договора. Художник М. Шибанов
Народ вообще справедлив и мягкосердечен, и если в его среде возникают сцены напрасного посрамления девушки и ее родителей, то единственно как печальное следствие его бедности в знаниях и происходящих от недостатка разнообразных фактических сведений ложных умопостроений.
В каком месте и в какой обстановке должно совершаться поучение пастырей Церкви и обличение ими некоторых, издавна осужденных свадебных обрядов? Само собой разумеется, не на свадьбе. Поучения здесь неуместны. Подвыпившие весильные гости не преклонят уха к наставлениям о трезвости. Духовные лица не могут присутствовать на свадьбе. Древнехристианское Соборное правило повелевает: «Не подобает причетникам зрети позорищные представления на браках или на пиршествах, но прежде вхождения позорищных лиц вставати им и отходити». Лучшее средство внушения — частные беседы священника с руководителями и главными лицами крестьянской семьи, с людьми пожилыми и степенными и как высшая форма внушения — проповедь с церковной кафедры ко всем, имеющим заботливость о сохранении нравственного достоинства ближнего и уважение к духовному поучению.
ХЛЕБ В ОБРЯДАХ И ПЕСНЯХ
Глава I
Хлебные обряды и песни. — Их взаимное отношение. — Метод изучения. — Начало земледелия. — Его историко-культурное значение. — Земледелие у древних народов Востока. — Арии. — Земледелие у греко-италийцев, германцев и славян. — Древние документальные свидетельства о земледелии в России. — Хлебные растения в Древней России. — Рожь и пшеница. — Греча
Исследователь народного поэтического творчества охотно останавливается на песнях, посвященных хлебу, и на соответственных им обрядах как на одном из самых художественных проявлений народного творческого духа. В обрядовых хлебных песнях и группирующихся вокруг них причитаниях, поговорках, сказаниях, преданиях и разных словесных формулах или технически-творческих слововыражениях много замечательного в эстетическом, культурном и историко-литературном отношениях; замечательна и внешняя их форма, своеобразная, характерная, часто весьма изящная и возвышенная, и внутреннее их содержание, от которого в большинстве памятников веет духом старины незапамятной. Разнообразные проявления обрядового употребления хлеба и народно-поэтического его определения тем более заслуживают внимания, что обусловливается различными сторонами религиозно-нравственного миросозерцания и быта народа. Большой историко-культурный интерес представляет решение вопросов, в чем состоит внутренний смысл того или другого обрядового употребления хлеба, той или другой посвященной хлебу песни или темного о нем рассказа, какая существует связь между хлебными обрядами, как и в чем отклонилась хлебная песня от породившего ее обряда, в каком отношении обрядовое употребление хлеба стоит к обрядовому употреблению каши, квашни и другим близким или сродным обрядам. Без удовлетворительного решения подобного рода вопросов нельзя понять известного обрядового целого, например свадьбы как совокупности нескольких песенных и обрядовых актов, нельзя понять ни древнего народного, ни современного народного миросозерцания, насколько его загромоздили обрывки и обломки стародавних воззрений на природу и человека. Как бы странны и даже бессмысленны ни были некоторые обряды и песни в настоящее время, исследователь народного быта должен отыскать им объяснение и указать место в народной жизни, т. к. странное и бессмысленное в песнях и обрядах, несомненно, представляется результатом исторического развития народной жизни, народного сознания и миросозерцания, и то, что странно, бессмысленно теперь, имело свое raison d’être [причина быть (фр.). — Ред.], было вполне осмысленным и целесообразным явлением в старину — сто, триста, тысячу лет или несколько тысячелетий назад.
Правильное понимание обрядового употребления хлеба и его народно-песенного значения зависит от ясного и систематического распределения относящегося сюда громадного и сырого материала. Такому распределению хлебных обрядов и песен должно бы помочь составление предварительного плана изложения. Чрезвычайно трудно, однако, установить определенные рамки и заранее принять цельную систему изложения для такого рода культурно-бытовых фактов, как песни и обряды, фактов, крайне разнообразных и мелких. При полном уважении к исторической истине, при страстном желании отыскать ее в хаосе хлебных песен и обрядов все-таки легко запутаться в бесчисленных мифических, этнографических, историко-литературных и юридических фактах, подлежащих исследованию, кое-что существенное проглядеть, кое-что не в меру выдвинуть.
Нечего, разумеется, говорить, что хронологической системы распределения тут не может быть. В приложении к памятникам народного поэтического и обрядового творчества слово «хронология» почти так же бессодержательно и неуместно, как в приложении к каменным орудиям палеолитического и неолитического периодов истории человечества. Исследователь народного быта может только, не греша против здравого смысла, сказать, что такие-то обряды и песни более древние, такие — менее, другие возникли при наших ближайших предках, быть может, в первое предшествовавшее нам поколение. Историко-культурное, бытовое или литературное значение последних, понятно, вовсе не уменьшается от столь неопределенного хронологического определения.
Нужно также отказаться от этнографического способа распределения хлебных обрядов по отдельным народам. Такое распределение, не опирающееся на сравнительный метод, не может привести к верным и важным выводам и даже в своей этнографически ограниченной области не может быть вполне выполнено вследствие трудности собрать и перечитать громадное количество относящихся сюда пособий и источников — не говорим уже о быте классических народов, имеющем в одной Германии громадную ученую литературу, и быте славян, также в настоящее время изложенном в огромном числе разного рода этнографических сборников, путешествий, культурно-исторических статей и т. п. Главное дело состоит в том, что хлебные обряды у многих народов, особенно у народов арийского корня, весьма сходны, и при этнографическом их распределении были бы неизбежны повторения, так что бесцветное и неважное по своей всеобщности и распространенности незаметно через повторение выдвинулось бы на первый план исследования, а редкие и характерные в историко-культурном отношении факты по своей одиночности были бы затеряны или не были бы достаточно освещены.
Залом ржи. Художник В.В. Максимов
При изучении песен и обрядов приходится держаться различных методов исследования согласно различию исторического развития песен и обрядов, по внутреннему их существу и характерным их природным свойствам.
Некогда обряд и песня стояли в родственных отношениях друг к другу; между ними существовала связь, которая в настоящее время в громадном большинстве случаев потеряна. Обряд обнаружил большую упругость и стойкость; в борьбе со всеуничтожающим и всеизменяющим потоком времени он сохранил кое-что от старины незапамятной, стоящей вне пределов писаной истории; в обрядах в неясных, трудноуловимых чертах сохранились следы эпохи арийской жизни, когда главные отрасли индоевропейского племени в своем миросозерцании и основных формах быта представляли нечто единое и целое в культурном отношении. Летучая песня не устояла; она на длинном пути исторического развития европейских народов растеряла много древних черт и особенностей; она отделилась от обряда и, за весьма немногими исключениями, приняла новую форму и новое содержание. Неутомимо созидающие народные мысль и фантазия не дали ей застыть или окоченеть в раз вылитой в старинное время форме, но постоянно толкали ее и выводили на торную дорогу текущей жизни, варьировали и окрашивали ее всеми возможными красками, одним словом, крепко завладели песней как удобным, всегда имеющимся под руками орудием для выражения господствующих настроений минуты.
Если при научном изложении историко-культурного материала взять основою и центром обряд как скелет прошлого духовного творчества, как загадочный, нуждающийся в разъяснении символ, то придется стать на точку зрения преимущественно археологическую, другими словами — рассматривать обряды как ископаемые достопримечательности. Археологическая точка зрения на обряды не исключает мифологического их объяснения. Обряд, рассматриваемый в качестве архаического проявления народной жизни, прежде всего подлежит именно объяснению мифологическому, если представляются к тому достаточные внутри него лежащие данные, а затем объяснению историко-бытовому в тесном, материальном смысле слова «быт».