Попытки установить самоназвание именьковцев предпринимались в науке трижды. Рассмотрим подробно эти три опыта и предпримем их всестороннюю проверку, дабы попытаться ответить на вопрос: может ли современная наука определить самоназвание(я) именьковского населения и услышать живой голос первых славян Среднего Поволжья?
В 1995 году В.В. Седов высказал предположение, что самоназванием именьковцев было имя «северяне» (Седов 1995: 197). Данная гипотеза была прямым следствием разрабатываемого археологом вывода о генетической связи именьковской археологической культуры с волынцевской, существовавшей на Левобережье Днепра в VIII – начале IX в., славянская принадлежность которой не вызывает сомнений.
Первое сопоставление памятников именьковской и волынцевской культур было предпринято А.П. Смирновым (Смирнов 1962). По словам учёного, «данный могильник (Рождественский могильник именьковской культуры. – М.Ж.) стоит одиноко среди памятников Среднего Поволжья и Прикамья, на что обратил внимание его исследователь В.Ф. Генинг… Рождественский могильник грунтовой, без признаков могильных насыпей. Для него характерны неглубокие ямы небольшого размера, приготовленные только для захоронения остатков кремированных трупов. Остатки сожженного трупа помещались в специально вырытые ямки. Инвентарь погребения составляли сосуды и украшения. Если обратиться к аналогиям, то, пожалуй, наиболее близкой окажется бескурганный могильник, исследованный Д.Т. Березовцом близ с. Волынцево Сумской области, где исследователь установил, что покойников сжигали на стороне, а урны с прахом закапывали на могильнике… Приведенные соображения заставляют датировать памятник VI–VIII вв. и отнести его к бурной эпохе прихода болгар в Поволжье. Он (Рождественский могильник. – М.Ж.) принадлежит племенам лесостепи, известным нам по Волынцевскому могильнику, который большинством исследователей приписывается древним славянам» (Смирнов 1962: 162–165).
А.П. Смирнов произвел детальное сопоставление глиняной посуды и погребальной обрядности Рождественского могильника именьковской культуры[37] с соответствующими материалами славянских Волынцевского поселения и могильника, показавшее их соответствие. Это был революционный для науки того времени вывод, так как впервые на основе археологических данных был поставлен вопрос о проживании в Среднем Поволжье значительного славянского массива. Ранее он ставился учеными только на основании данных письменных источников (Гаркави 1870; Кляшторный 1964).
В дальнейшем выяснилось, что именьковская культура не имеет местных корней и толчком к ее формированию стала миграция (или миграции) населения с запада – из ареала культур полей погребений (зарубинецкой и развившейся из нее киевской, пшеворской и черняховской), в рамках которых при различии взглядов по ряду конкретных вопросов большинство археологов-славистов ищет предков исторических славян (Славяне 1993). По наиболее обоснованным выводам, на рубеже эр и в первые века нашей эры предки исторических славян были основой зарубинецкого и киевского населения (Третьяков 1982)[38], в рамках пшеворской культуры праславяне занимали ее висленский и верхнеднестровский регионы[39], в черняховской культуре с праславянами связан преимущественно район Верхнего Поднестровья (Баран 1981; 1983; 1988; Баран, Гопкало 2005; Седов 1994а: 270; 2002: 186–187) и, возможно, частично также подольско-днепровский регион (Седов 1994 а: 270–277 и сл.; 2002: 186–191 и сл.).
Именно выходцы из этих регионов и сыграли решающую роль в становлении именьковской культуры (Матвеева 1981; 1986; 1988; 2004: 65–74; Седов 1994 а: 309–311; 2002: 245–249; Богачев 2011: 47–61, 72–78).
Учитывая то, что к сложению именьковской культуры привел целый ряд миграций из ареала культур полей погребений (преимущественно из районов, связываемых с предками исторических славян), и то, что в ее сложении приняло активное участие местное население (финно-угорское, иранское и т. д.), вполне обоснованной выглядит гипотеза Д.А. Сташенкова о гетерогенности населения именьковской культуры (Сташенков 2005; 2006). Это позволяет предполагать, что разные группы именьковцев могли иметь разные имена, восходящие к тем названиям, которые они имели на «прародине».
Наблюдения А.П. Смирнова о близости именьковских материалов и славянских памятников днепровского левобережья нашли свое законченное воплощение в работах В.В. Седова, как бы «развернувшего» выводы А.П. Смирнова и выступившего с обоснованием тезиса о том, что не славяне с днепровского левобережья мигрировали в Среднее Поволжье, а, напротив, именьковцы в конце VII в. ушли в район Левобережья Днепра, где стали основой населения волынцевской культуры (Седов 1994: 59–63; 1994 а: 315; 1995: 193–194). Исследование В.В. Седова показало, что волынцевские традиции являются продолжением именьковских в:
– фактуре теста, технологии производства глиняной посуды и в ее формах (сопоставимы именьковские и волынцевские горшки с цилиндрическим венчиком и высокими плечиками, миски, сковородки), а также в орнаментации сосудов (для обеих культур единственным орнаментом оказываются пальцевые вдавления по венчику);
– устройстве жилищ и ям-кладовок;
– погребальном обряде: для обеих культур характерны грунтовые могильники с захоронениями по обряду трупосожжения на стороне;
– экономической жизни: именьковцы и волынцевцы использовали одни и те же сельскохозяйственные орудия, культивировали одни и те же растения, выращивали одних и тех же животных, одинаковой была у них доля животноводства и охоты в хозяйственной жизни (Седов 1995: 194).
Выводы В.В. Седова о генетической связи именьковской и волынцевской культур были поддержаны частью исследователей (см., напр.: Приходнюк 1998: 75–76; Матвеева 2004: 77), в то же время существует и ряд других гипотез об истоках волынцевского населения: автохтонная (О.В. Сухобоков), луки-райковецкая (А.М. Обломский), дунайская (А.В. Григорьев, О.А. Щеглова), и ныне вопрос о генезисе волынцевской культуры остаётся до конца не решённым. Тем не менее ряд фактов указывает на лучшую обоснованность именьковской гипотезы генезиса волынцева относительно других.
Гипотеза А.М. Обломского и его соавторов о формировании волынцевской культуры в результате миграции населения с Правобережья Днепра, из ареала пражской и сменившей её луки-райковецкой культур (Гавритухин, Обломский 1996: 133, 144–147; Обломский, Родникова 2014), была подвергнута В.В. Седовым аргументированной критике: «Свое видение исторических событий, имевших место в конце VII в. при становлении волынцевской культуры, недавно изложили И.О. Гавритухин и А.М. Обломский (Гавритухин, Обломский 1996: 133, 144–147). Исследователи полностью согласны с тем, что сложение этой культуры было обусловлено экспансией в Днепровское левобережье новых масс славянского населения, но полагают, что миграция исходила из каких-то более западных областей. При этом верхушка прежнего (пеньковско-колочинского) населения в результате столкновений погибла (обилие невостребованных кладов в волынцевском ареале), а оставшиеся группы смешались с пришельцами. Мысль о западном происхождении пришлого населения покоится исключительно на распространении в южной части волынцевской культуры глиняных печей. Но таким образом можно было бы еще решить вопрос о происхождении отопительных устройств волынцевских жилых построек, но никак не проблему происхождения всей культуры, которая требует анализа всего комплекса составляющих ее элементов. Вопрос об истоках глиняных печей волынцевской культуры решается И.О. Гавритухиным и А.М. Обломским довольно поверхностно. Действительно, подобные печи выявлены на поселениях второй половины V–VI вв. в верховьях Западного Буга, Сана и Горыни.
Именьковская культура и ее окружение: а – общий ареал именьковской культуры; б – область распространения древностей славкинского и лбищенского типов; в – южные пределы территории азелинской культуры; г – регион городецкой культуры; д – ареал кушнаренковской культуры; е – ареал бахмутинской культуры; ж – памятники кочевников; з – северная граница степи
Но в следующих столетиях они здесь выходят из употребления; по-видимому, на их основе формируются круглые глинобитные печи, которые никак не могли быть прототипами волынцевских глиняных печей. На основной части Правобережной Украины и в Молдавии и в V–VII вв., и позднее господствовали печи-каменки (Раппопорт 1975). Глиняные печи, наряду с другими типами отопительных устройств, выявлены на поселениях VIII–IX вв. Киевщины и Каневщины. Но это ведь ареал волынцевской культуры» (Седов 1999: 84. Примеч. 72).
Именьковская культура не погибла в результате вражеского нашествия, большая часть именьковцев просто покинула родные места, по всей видимости, из-за приближающихся тюрок (Седов 2002: 253–254; Матвеева 2004: 77–78; Богачев 2011: 81–82). Соответственно, где-то эти мигранты должны обнаружиться.
Крайне важным является то обстоятельство, что для волынцевской культуры были характерны исключительно бескурганные могильники, в то время как на Правобережье Днепра уже с VI–VII вв. получил широкое распространение курганный обряд погребения, доля которого непрерывно возрастала. Таким образом, бескурганный погребальный обряд волынцевцев никак не мог быть принесён с правобережья, зато он находит очевидную параллель в именьковской бескурганной обрядности (о волынцевской культуре см.: Сухобоков 1975: 49–57; 1992: 16–36; Юренко 1985; Седов 1995: 186–208; 1999: 50–62; 2002: 255–266; Гавритухин, Обломский 1996: 130–135).
Налицо и серьезные различия между волынцевской культурой и синхронной ей славянской культурой днепровского правобережья типа луки-райковецкой. Уровень волынцевской культуры был выше в ряде отношений. Достаточно сказать, что волынцевцы знали гончарный круг, а их правобережные соседи – нет. Он появился у них только в конце IX в. (Авдусин 1980: 29; Седов 1999: 45–46). Первая гончарная керамика, выявленная на правобережье в районе Киева и относящаяся к IX в., связана с проникновением сюда волынцевской культуры (Моця 1987: 106–107).