Таким образом, даже после поражения на реке Пищане радимичский этносоциум отнюдь ещё не лишился полностью своей автономии и политической структуры, сохраняя определённые договорные отношения с Киевом, причём такая ситуация продолжалась ещё какое-то время («до сего дня», как говорит летописец, скорее всего, эти слова написаны автором времён Ярослава Мудрого: Насонов 1951: 61).
В «Памяти и похвале князю русскому Владимиру» мниха Иакова сказано кратко, что он «радимице победи и дань на нихъ положи» (Память 2004: 322).
Итак, видим, что:
1) если не считать непокорившихся Рюриковичам вятичей (которые как этнополитическая единица существовали до второй половины XII в.) и живших далеко на западе хорватов[52], то радимичи были покорены Киевом последними среди восточноевропейских славиний (во всяком случае, летописи не фиксируют более поздних крупных походов киевских князей на восточнославянские этнополитии), более ранние попытки их покорения, очевидно, не приводили к надёжному результату;
2) даже после неудачного для них сражения на реке Пищане[53] радимичи какое-то время сохраняют свою самобытность и автономную социально-политическую структуру, ограничиваясь выплатой Киеву регулярной дани.
Из этого с неизбежностью следует, что радимичи обладали выраженным самосознанием и имели как достаточно развитую социально-политическую организацию, так и военную силу, вполне достаточные для длительной борьбы с киевскими русами, что заставляет видеть в них, наряду с вятичами и древлянами, один из наиболее развитых в общественно-политическом отношении восточнославянских этносоциумов, активно боровшихся с наступлением Киева.
Интересно и то, что в земле радимичей (так же как у вятичей) не появилось в XI–XII вв. собственного княжеского стола Рюриковичей, что может указывать на то, что степень их контроля над радимичским регионом, особенно над его внутренними районами, ещё была относительной.
В качестве обозначения территории имя «радимичи» дожило как минимум до середины XII в. Под 6677 (1169) г. Ипатьевская летопись упоминает путь «на Радимиче», которым от реки Горыни проследовал в Суздаль князь Владимир Мстиславич (ПСРЛ. II: 537).
В отношении вятичей современная наука успешно преодолела негативный стереотип, заданный киевскими книжниками. Там, где летописцы видели в XI–XII вв. диких варваров-язычников, не подчиняющихся законным князьям и убивающих христианских миссионеров[54], там современные учёные находят развитую земледельческую традицию, самобытные политические институты, оригинальную материальную и духовную культуру, развивающуюся городскую жизнь, ремесленную традицию, успешную торговлю с Востоком и т. д. (Никольская 1981; 1987; Рыбаков 1982: 258–284; Седов 1982: 143–151; Трубачев 2000: 4—11; Зайцева, Сарачева 2011). По сути, в земле вятичей существовало особое славянское предгосударственное или раннегосударственное образование, не подвластное Рюриковичам.
Сама эта ситуация (глухой медвежий угол, по летописи, и вполне развитый регион Древней Руси, по данным современной науки, переживающий в XI–XII вв. свой расцвет) указывает на то, сколь ненадёжно прямое следование летописной традиции о славиниях Восточной Европы. Ведь эта традиция исходила из двух посылок:
1) законности и неизбежности установления над всеми восточнославянскими землями власти правящей в Киеве династии Рюриковичей, соответственно, все, кто с ней боролся, все династии, правившие в славиниях, в глазах летописцев автоматически были беззаконными мятежниками;
2) превосходства христианства над язычеством. Соответственно, все славянские этнополитические союзы, связанные временем своего расцвета с языческой эпохой или упорно державшиеся за веру предков (а борьба с экспансией Киева и борьба с христианизацией зачастую сливались, поскольку само христианство рассматривалось киевской общиной в качестве действенного инструмента унификации религиозной, а за ней и политической жизни подчинённых славянских территорий: Фроянов 2003), получают у него резко отрицательную оценку. Характерно, что понятие поганые (т. е. «язычники») – обобщающий термин, которым автор Повести временных лет (далее — ПВЛ) маркирует восточнославянские этнополитические союзы, завершив рассказ об их обычаях («Погании, не ведуще закона Божия, но творяще сами собе законъ»: ПСРЛ. I: 14; ПСРЛ. II: 10).
В Ипатьевской летописи употребляется и понятие «наши вятичи» (ПСРЛ. II: 374), аналогичное обозначению находившихся на службе русских князей-кочевников «свои поганые». То есть в целом неподконтрольная Рюриковичам языческая полития вятичей мыслилась древнерусской административной и интеллектуальной элитой как «не наша»/«чужая», не являющаяся частью Руси.
Соответственно, никакой объективности от киевских летописцев в оценке славиний Восточной Европы ожидать не приходится. Только о полянах, к которым автор ПВЛ принадлежал сам, он написал «мужи мудри и смыслени» (ПСРЛ. I: 9; ПСРЛ. II: 7) и дал только их обычаям положительную характеристику, как бы подчёркивая тем, что поляне были приготовлены к принятию христианства: «Поляне бо своих отець обычаи имуть кротокъ и тихъ и стыденье къ снохамъ своимъ и къ сестрамъ, къ матеремъ и к родителемъ своимъ, къ свекровемъ и къ деверемъ велико стыденье имеху. Брачныи обычаи имяху: не хожеше зять по невесту, но приводяху вечеръ, а завътра приношаху по неи, что вдадуче» (ПСРЛ. I: 13; ПСРЛ. II: 10)[55].
В то же время его описание обычаев их главных врагов, древлян, пронизано настоящим антидревлянским пафосом: «Древляне живяху звериньскимъ образомъ, жиоуще скотьски: оубиваху другъ друга, ядяху вся нечисто, и брака оу нихъ не бываше, но оумыкиваху оу воды девиця» (ПСРЛ. I: 13; ПСРЛ. II: 10). Древляне, как враги полян, враждебны и христианству; насколько близки к христианской практике обычаи полян, настолько же далеки от неё обычаи древлян, удел которых с точки зрения историософии ПВЛ – подчинение Киеву и исчезновение из истории.
Совсем иначе взглянули на древлян современные учёные. М.Б. Свердлов, обобщая наблюдения своих предшественников, заключил: «Древляне действительно преуспевали в правление своих независимых от Киева князей. Судя по распространению древлянских археологических памятников, они ограничили расселение полян в IX–X вв. на запад узкой полосой, 25–30 км, «гор» по берегу Днепра. К концу IX в. древляне подчинили, вероятно, дреговичей и волынян. После подчинения власти киевских князей они неоднократно пытались от неё освободиться. Да и в составе Русского государства Древлянская земля (позднее в составе Туровского княжества) имела большое значение в качестве обширного западного княжения в правление Олега Святославича, Святополка Ярополковича и Святослава Владимировича» (Свердлов 2003: 88)[56].
В Древлянской земле развивались процессы урбанизации (Звiздецкий 2008), знаменитые каменные пряслица из овручского шифера, производившиеся с середины X в. древлянскими мастерами, расходились по всей Руси и соседним странам. В.Л. Янин высказал вполне убедительную гипотезу, что помимо утилитарных функций овручские пряслица, которые нередко находят в городах в количествах, явно превышающих хозяйственные потребности в них (иногда пряслица находят в кладах вместе с серебряными слитками; при раскопках в Пскове пряслица были найдены в кошельке рядом с западноевропейскими монетами), с момента своего появления выполняли также роль платёжного средства, т. е. были своеобразными деньгами («товаро-деньгами») для мелких платежей у восточных славян (Янин 2009: 212–213).
Если «историческая реабилитация» вятичей и древлян стала историографическим фактом, то применительно к радимичам оценки, представляющие их социум как достаточно примитивный, продолжают даваться и ныне. Так, Е.А. Шинаков полагает, что «в их (радимичей. – М.Ж.) земле не было городов… При упоминании присоединения радимичей и ликвидации позднее их «мятежа» не говорится ни о каких князьях… Ни одного княжеского стола на собственно территории радимичей образовано не было, что косвенно свидетельствует об отсутствии у них и додревнерусских «вождеско»-княжеских традиций. В силу этого у радимичей… можно предположить только одну форму потестарной организации – религиозно-общинную» (Шинаков 2012: 49–50). Аналогично рассуждают А.А. Фетисов и А.С. Щавелев: «Можно предполагать относительную неразвитость у радимичей «вождеско»-княжеских потестарных традиций, вообще, некую специфичность социально-политических механизмов управления» (Фетисов, Щавелев 2012: 125).
В приведённых цитатах видим прямолинейное следование за текстом летописи (которая, кстати, не говорит ни о каком «мятеже» радимичей и представляет поход на них Владимира как завоевание до того самостоятельно социума). Выше на примере вятичей уже было подчёркнуто, сколь ненадёжным является подобный подход, ведь летописцы отнюдь не ставили целью описать внутреннее устройство славиний. Упоминания об их общественно-политических институтах в летописях носят разрозненный случайный характер.
Так в собственно летописных текстах ничего не говорится и о вятических князьях. Они упомянуты только в поучении Владимира Мономаха, который говорит о том, что «в Вятичи ходихомъ по две зиме на Ходоту и на сына его и ко Корьдну ходихъ» (ПСРЛ. I: 248). Не сохранись это уникальное известие, современные авторы строили бы догадки об «отсутствии княжеских традиций» и «особом характере механизма управления» у вятичей.
В Ипатьевской летописи сохранился и рассказ о народном собрании у вятичей. В 1147 г. в ходе борьбы Юрия Долгорукого и Святослава Ольговича против Изяслава и Владимира Давыдовичей «Она (Давыдовичи. – М.Ж.) же слышавша, оже Гюрги прислал к немоу (Святославу. – М.Ж.) в помочь, и не сместа по немъ ити, но съзваша вятиче и реша имъ: «Се есть ворогъ нама и вамъ, а ловите его на полѣ вама (в Хлебниковском и Погодинском списках читается «на полон вам». –