В качестве примера рассмотрим то, как Д.Е. Алимов отводит известное сообщение ал-Мас’уди о народе В.линана[66], отождествляемого большинством историков с летописными волынянами[67]. По словам историка, «эта гипотеза (о В. линана на Волыни. – М.Ж.), остроумно комбинируя сведения из разных источников, не учитывала, однако, в полной мере специфики «социального знания» средневекового арабского автора. Так, фигурирующий в трактате ал-Масʻуди царь Мадж. к, некогда правивший народом В. линана, прототипом которого, по мнению сторонников существования Дулебского княжества на Волыни, был некий славянский правитель, легко интерпретируется как литературный образ, восходящий к библейскому Мешеху» (Алимов 2018: 128. Примеч. 53).
На самом деле это отнюдь не «легко». Статья А.С. Кибиня (Кибинь 2017: 44–58), на которую ссылается Д.Е. Алимов и в которой предпринята попытка развить старое предположение Ф. Вестберга, согласно которому под «баснословным общим царем славян и немцев» Маджком следует понимать библейского Мешеха (Вестберг 1903: 60), скорее декларирует данный тезис, нежели обосновывает его. Предположение Ф. Вестберга и А.С. Кибиня, на наш взгляд, не выдерживает критики, поскольку:
1) в сообщении ал-Мас’уди о Маджке и В. линана нет никаких библейских отсылок, отсутствуют намеки на контекст, в котором в Библии упоминается Мешех;
2) несмотря на все старания, А.С. Кибинь не смог привести ни примеров наименования Мешеха в арабской литературе формой, близкой к (Маджк), ни примеров того, чтобы кто-то из восточных авторов считал Мешеха прародителем славян;
3) Более того, сам ал-Мас’уди прямо считает славян потомками отнюдь не Мешеха, а другого сына Иафета, Мадая: «Славяне суть из потомков Мадая, сына Яфета, сына Нуха; к нему относятся все племена Славян и к нему примыкают в своих родословиях» (Гаркави 1870: 135).
Убежденность А.С. Кибиня в том, что «поиск прототипа в литературных источниках представляется более оправданным, нежели реконструкции аутентичной славянской устной традиции» (Кибинь 2017: 55), велика, но фактических аргументов в ее пользу нет. И в целом сведения источников о славянских этнополитических объединениях на Волыни мы считаем заслуживающими большего доверия, нежели остроумные конструкции современных авторов, отказывающих им в достоверности.
Отсутствие в источниках данных о каком-либо подчинении Волыни Киеву до конца Х в. Д.Е. Алимов пытается обойти следующим образом: «Стоит обратить внимание на тот факт, что в трактате Константина Багрянородного склавиния лендзян, хотя и названа подплатежной руси, не фигурирует в числе объектов совершаемого киевскими русами полюдья. Складывается впечатление, что лендзяне, хотя и были пактиотами русов, не знали «дистанционной эксплуатации» с их стороны, а потому характер их отношений с «Росией» не может быть описан исключительно в категориях господства – подчинения. Учитывая расположение Лендзянской склавинии прямо на «пути из немец в хазары», нам представляется, что статус лендзян как пактиотов Росии означал их социально-политическое партнерство с русами (курсив Д.Е. Алимова. – М.Ж.)», связанное с функционированием торгового пути (Алимов 2018: 130).
Едва ли такое объяснение можно считать удачным: в девятой главе «Об управлении империей» статус лендзян как пактиотов киевских русов ничем не отличается от статуса кривичей. При этом, по замечанию А.А. Горского, «специальное исследование термина πάκτον показало, что в византийских источниках X в., в том числе в сочинениях Константина Багрянородного, при описании событий VII–X вв. он обозначал только tributum, дань» (Горский 2017: 19). Точно так же и в тридцать седьмой главе Константин Багрянородный не указывает никакой разницы в статусе лендзян, древлян и уличей (последние тоже не фигурируют в рассказе о полюдье) как славиний, платящих дань русам. Таким образом, видеть в отношениях русов с лендзянами какие-либо принципиальные отличия от отношений русов с кривичами, древлянами и уличами источник не дает оснований.
Тезис Д.Е. Алимова о проникновении имени «словене» через посредство лендзян сначала в Киев, а уже оттуда в Новгород также, на наш взгляд, не имеет опоры в источниках. Отметив, что хронологически первым случаем употребления данного этнонима применительно к некоей общности на территории Восточной Европы является народ С-л-виюн, названный в письме хазарского царя Иосифа, адресованном влиятельному испанскому еврею Хасдаю ибн Шафруту (письмо датируется примерно серединой Х в.), ученый полагает, что «упоминание этого народа вслед за вятичами и северянами побуждает искать его в районе Киева» (Алимов 2018: 118).
Этот ответственный вывод, к сожалению, приводится без аргументации. Между тем он не просто не вытекает из источника, но прямо ему противоречит. В пространной редакции письма царя Иосифа говорится: «У (этой) реки (Атил. – М.Ж.) расположены многочисленные народы… Вот их имена: Бур.т. с, Бул.г. р, С.вар, Арису, Ц.р. мис, В.н.н. тит, С.в. р, С.л. виюн. Каждый народ не поддается (точному) расследованию, и им нет числа. Все они мне служат и платят дань», после чего «граница поворачивает по пути к Хуварезму (Хорезму. – М.Ж.)» (Коковцов 1932: 98)[68]. То есть все перечисленные Иосифом народы живут на берегах Атила (т. е. Камы и Волги в раннесредневековом понимании), а не там, куда их произвольно пытаются поместить разные современные авторы.
Соответственно, рассматривать народ В-н-н-тит как вятичей, а С-в-р как летописных северян, что делается некоторыми учеными, невозможно. Народ В.н.н. тит может быть сопоставлен с названными в другом месте письма Иосифа В.н.н.т. р и интерпретирован как оногундуры, часть которых откочевала в Поволжье, а под С-в-р могут скрываться те же сувары. Весь перечень поволжских народов в таком случае будет интерпретирован так: Бур.т. с – буртасы, Бул.г. р – волжские булгары, Ц.р. мис – черемисы, Арису – эрзя, В.н.н. тит (В.н.н.т. р) – унногундуры (оногуры), С. вар/С.в. р – две группы сувар, разделение которых упомянуто Ибн Фадланом (Галкина 2006б: 132–145).
Соответственно и имя С-л-виюн, своеобразная форма которого наводит на мысль, что перед нами «эндоэтноним, непосредственно перенятый от одного из народов Поволжья» (Галкина 2006б: 134), также должно относиться к некоему народу, жившему на берегах Волги. Наиболее убедительной интерпретацией данного поволжского этнонима является констатация его связи с наименованием в «Записке» (Рисала) Ахмеда Ибн Фадлана, участника отправленного халифом аль-Муктадиром в 922 г. посольства в Волжскую Болгарию, правителя этой страны маликом ас-сакалиба – «государем славян» (12 раз), а подвластных ему земель – «страной славян» (2 раза) (Ибн Фадлан 1939).
Такое словоупотребление Иосифа и Ибн Фадлана, а также некоторых других арабских авторов, помещавших ас-сакалиба (славян) в Поволжье, видимо, связано с наследием существовавшей на Средней Волге в IV–VII вв. именьковской археологической культуры, в состав носителей которой, по мнению ряда ученых, входили и славяне, с которыми и связано проникновение этнонима словене на берега Атила (Седов 2002: 245–255; Кляшторный 2005: 68–72; Галкина 2006б: 134–135; 2014: 24–31).
Таким образом, ключевые тезисы гипотезы Д.Е. Алимова о проживании лендзян на Волыни мы считаем неубедительными, а собранные историком аргументы в пользу возможного вхождения Волыни в состав державы Болеслава I («Пражской империи») сами по себе никак не свидетельствуют в пользу того, что здесь существовала славиния лендзян.
Подводя итоги сказанному выше, можно констатировать, что локализация лендзян Константина Багрянородного на Волыни не имеет под собой никаких надежных аргументов. Атрибуцию лендзян надо, на наш взгляд, искать в другом направлении, которое наметили Г.А. Ильинский (Ильинский 1925–1926) и В.Д. Королюк (Королюк 1964: 98–99), предположившие, что лендзянами Константин Багрянородный именует летописных радимичей.
Древнерусские летописцы настойчиво связывали радимичей с ляхами. В рассказе о расселении славян по Восточной Европе автор ПВЛ указал на ляшское происхождение радимичей: «Радимичи бо и Вятичи от Ляховъ. Бяста бо 2 брата в Лясех: Радимъ, а другому Вятко, и пришедъша, седоста Радимъ на Съжю [и] прозв[а] шася Радимичи, а Вятъко седе съ родомъ своимъ по Оце, от негоже прозвашася Вятичи» (ПСРЛ I: 12; ПСРЛ II: 9). Аналогичное сообщение читается также и в рассказе о покорении радимичей князем Владимиром в 6492/984 году: «Иде Володимеръ на Радимичи. Бе у него воевода Волъчии Хвостъ. И посла и Володимеръ передъ собою Волъчья Хвоста. Сърете е на реце Пищане и победи Радимиче Волъчии Хвостъ. Темь и Русь корятся Радимичемъ, глаголюще: «Пищаньци волъчья хвоста бегають». Быша же Радимичи отъ рода Ляховъ. Прешедъше ту ся вселиша и платять дань Руси, повозъ везуть и до сего дне» (ПСРЛ. I: 84; ПСРЛ. II: 71; ПСРЛ. III: 131, 530).
Существует гипотеза о книжном происхождении данных известий. Так, Б.А. Рыбаков, не обнаружив в материальной культуре радимичей никаких западнославянских черт, выдвинул оригинальную гипотезу возникновения сообщаемого летописью предания. Выражение «от ляхов» могло принадлежать летописцу эпохи Ярослава Мудрого, знавшему легенду о том, что радимичи и вятичи происходят от легендарных предков Радима и Вятко. Когда в 981 г. состоялся поход русских войск на «ляхов» (на «Червень и ины грады»), они проходили у Перемышля мимо города Радимин, где слышали о брате святого Войтеха, гнезненском епископе Радиме. Через три года они ходили на радимичей, что и вызвало у них соответствующие ассоциации. Так под пером летописца родилось представление о ляшском происхождении радимичей, а поскольку Радим и Вятко считались братьями, то и вятичам летописец приписал ляшское происхождение (Рыбаков 1932).