Из этого следует, что словене и их союзники вполне успешно «блокировали» варягов в Ладоге и не давали им в течение примерно ста лет никуда продвигаться иначе, как в качестве купцов.
Более того, рядом с неукрепленной Ладогой существовала славянская крепость Любша, где укрепления были возведены еще в конце VII – начале VIII в. (о Любшанском городище см.: Рябинин, Дубашинский 2002: 196–203; Рябинин 2003: 16–19), притом что поселение в Ладоге до последней четверти IX в. не имело укреплений[86].
Боевой топор. Восточные славяне, IX–XI вв.
Очевидно, что укрепленное поселение политически господствовало над неукрепленным. Это дает нам ключ к пониманию того, что представляло собой с историко-социологической точки зрения раннее поселение в Ладоге: оно было полиэтничным международным торговым эмпорием, находившимся под политическим контролем словен и их крепости Любши. Торговое поселение в Ладоге не имело и в силу самой своей социальной природы не могло иметь значение политико-организационного центра, не могло быть «столицей» севера Восточной Европы.
Историческая ситуация в Ладожско-Ильменском регионе и соседних землях существенно меняется только в середине IX в.: с этого времени варяжская дружинная культура появляется на Новгородском (Рюриковом) городище, где ранее существовало поселение словен, признаки проживания варягов появляются в Верхнем Поволжье и в некоторых других пунктах (Седов 1999а: 125–127), что вполне согласуется с рассказом ПВЛ о призвании Рюрика и его варягов. Учитывая, что в предшествующие сто лет словене вполне успешно блокировали продвижение варягов, то их успешное перемещение на юг и восток около середины IX в., очевидно, явилось результатом союза со словенами. И именно как союзники словен варяги получили возможность такого продвижения. Появление варягов Рюрика в землях словен, главенствовавших в северной восточнославянской политии, стало результатом определенного соглашения – «ряда» между ним и словенами, а также их союзниками (кривичами, мерей и чудью).
Сказанное решительно не позволяет связывать с варягами русов ранних восточных, византийских и западноевропейских источников, действующих на юго-востоке Европы, которыми правит каган. В то время как варяги еще не продвинулись никуда дальше Ладоги или в лучшем случае только появились на Новгородском городище и в Верхнем Поволжье, источники уже знают Русский каганат как существующую политию.
Во-вторых, предметный анализ географических координат сочинений, восходящих к «Анонимной записке», неизменно приводит ученых к выводу, что она локализует русов на юго-востоке Европы, рядом со славянами (вятичами или северянами), Сарир и аланами (Березовець 1970: 59–74; Рыбаков 1982: 172–234; Поляк 2001: 87–91; Седов 2003: 8—10; Галкина 2002: 63—138; 2006: 202–270; 2012: 42—155, 256–313; Свердлов 1970: 363–369; 2003: 92–99). Результатам предметного анализа географических сведений восточных источников, показавшим, что русы в них локализуются на юго-востоке Европы, И.Г. Коновалова противопоставила голословное утверждение о том, что будто бы «вся совокупность ранних данных о русах в мусульманской литературе указывает на их северное происхождение» (Коновалова 2001: 170). На самом деле не то, что «совокупность данных», но вообще ни один из ранних восточных источников никоим образом не указывает на северную локализацию русов (о севере Восточной Европы в представлении ранних восточных авторов см.: Галкина 2002: 72–81; 2012: 49–56).
В-третьих, в принципе только на юге Восточной Европы возможно помещать политию, правитель которой именует себя «каганом», титулом, считавшимся наивысшим у народов евразийских степей, ибо только здесь были понятны его смысл и значение. Локализации Русского каганата где-то на севере (на о. Рюген, в Ладоге, на Городище, в Верхнем Поволжье и т. д.) безосновательны – титул «кагана» просто не мог там появиться, так как не имел в этом регионе никакого смысла, будучи чем-то вроде «герцога» в Китае.
В-четвертых, вспомним, что полития русов с хаканом во главе была неведома франкам, которые знали о ней только через византийское посредство и никак иначе (это следует из того, что в своих соответствующих сообщениях они просто калькировали византийские термины). Между тем циркумбалтийский регион находился в поле их интересов, и едва ли бы они не знали о существовании здесь подобного политического объединения. А ведь судя по титулу ее правителя (причем, как следует из франкских источников, титулу, признаваемому византийской канцелярией!), эта полития должна была быть очень серьезной и влиятельной.
В-пятых, инфраструктурная проблема. На севере Восточной Европы первой половины – середины IX в. просто нет инфраструктуры и поселенческих центров такого уровня, чтобы их правитель мог заявить о столь серьезных политических амбициях и чтобы соседи эти амбиции признали: «Не следует в то же время переоценивать демографический потенциал Севера в IX – первой половине Х в. Показательны прежде всего скромные размеры торгово-ремесленных поселений и административных центров. Попав на общие карты средневековой Европы и Средиземноморья, они постепенно стали восприниматься как соразмерные средневековым столицам. Площадь Рюрикова городища оценивается Е.Н. Носовым как 6–7 га, площадь Ладоги на раннем этапе ее существования не превышала 8 га, площадь Сарского городища вместе с посадами составляла 3 га. Городища в Приильменье и Поволховье имеют минимальные размеры – 0,2–0,5 га. При всей значимости этих поселений кажется очевидным, что их собственные людские ресурсы и экономические возможности были недостаточны для установления контроля над территориями, простиравшимися от Балтийского моря до границ степи» (Макаров 2012: 455).
В-шестых, прямые контакты с Византией для политии, расположенной где-то на севере Восточной Европы для первой половины IX в., выглядят как что-то нереальное. Византия и Русский каганат явно должны были находиться в поле зрения и интересов друг друга (обстоятельную критику гипотез северной локализации Русского каганата см.: Шаскольский 1981: 47–48; Седов 2003: 3–8; Галкина 2002: 72–81; 2012: 49–67).
2. Второй популярной гипотезой локализации Русского каганата является его размещение на Среднем Днепре с центром в Киеве и понимание как непосредственного социально-политического предшественника Киевской Руси (см. например: Гедеонов 2004: 337–349; Пархоменко 1924; Мавродин 1945: 200–204; Сахаров 1980: 36–47; Шаскольский 1981: 43–54; Рыбаков 1982: 284–316; Толочко 1987: 14–36; 2013: 46–59; Свердлов 2003: 92–99; Горский 2004: 54–58; Фроянов 2015: 97–98).
Эта гипотеза может объяснить принятие правителем русов титула каган (соперничество с соседней Хазарией), лучше соответствует локализации русов с хаканом во главе в восточных источниках, не противоречит возможности их контактов с Византией. Но и она сталкивается с плохо разрешимыми трудностями.
Во-первых, киевская локализация Русского каганата не объясняет четкого разделения славян и русов как двух разных народов в восточных источниках.
Во-вторых, так же, как и северная, киевская локализация Русского каганата наталкивается на инфраструктурную проблему. Здесь для первой половины – середины IX в. точно так же, как и на севере, просто нет инфраструктуры и поселенческих центров необходимого уровня. Киев данного периода никак не может быть назван значительным центром (обзор археологических данных о начальных фазах истории Киева см.: Комар 2005: 115–137).
В то время как, согласно «Анонимной записке», русы ведут активную торговлю, по археологическим данным, «в IX в. на территории Среднего Поднепровья наблюдается почти абсолютный экономический вакуум» – здесь практически отсутствуют монетные находки, относящиеся к периоду до Х в. (Щавелев, Фетисов 2014: 25–26).
Поскольку и «киевский», и «северный» варианты локализации Русского каганата не находят подтверждения, ряд ученых начал поиски третьего пути в решении данного вопроса. Первым его контуры наметил Г.В. Вернадский. Пытаясь соединить локализацию Русского каганата в восточных источниках (юго-восток Европы), идею об иранском происхождении этнонима русь и то обстоятельство, что в ряде более поздних источников под русами «подразумевались скандинавы» (Вернадский 1996: 284), ученый высказал следующую гипотезу: первая волна переселенцев из Скандинавии в Восточную Европы в 730-х гг. добралась до Верхнего Дона, где объединилась с одним из аланских племен (рухс асами – «светлыми асами»), от которых переняла этноним. В союзе скандинавы и аланы разгромили венгров. Так в регионе Подонья и Приазовья образовалось алано-скандинавское государство – Русский каганат письменных источников, существовавший примерно около столетия в 730—830-х гг. и отразившийся в скандинавском эпосе (Вернадский 1996: 270–293).
Гипотеза Г.В. Вернадского в том виде, как она была сформулирована, не нашла археологического подтверждения: ни о каком переселении скандинавов в VIII в. в Подонье, судя по археологическим материалам, не может быть и речи. Но аргументы ученого в пользу подонско-приазовской локализации Русского каганата и его связи с аланами остались в силе.
Известный советский археолог-славист Д.Т. Березовец, мысли которого шли в том же направлении, что и у Г.В. Вернадского[87], поместил русов с хаканом во главе в том же регионе (в Подонье), но, опираясь на археологический материал, пришел к выводу, что русы ранних восточных источников – это аланы, носители яркой и самобытной салтовской культуры. Салтовская культура находится именно там, где восточные авторы локализуют русов, а то, как жизнь салтовцев рисуется по археологическим материалам, удивительно точно совпадает с этнографическими описаниями русов у мусульманских писателей.
К сожалению, все работы Д.Т. Березовца, посвященные проблеме соотношения салтовской культуры и русов с хаканом во главе вышли уже после смерти ученого (Березовец 1970: 59–74; 1972: 288–292; 1999: 320–350), поэтому полноценного обсуждения новой концепции не состоялось.