Таким образом, сообщаемые восточными авторами, передающими «Анонимную записку» первой половины IX в., этнографические данные о русах, на наш взгляд, вполне поддаются историко-археологической проверке, которая показывает их разительное соответствие реалиям салтовской археологической культуры, подтверждая тем самым гипотезу Д.Т. Березовца и развивающих ее ученых о тождестве русов с хаканом во главе ранних восточных источников и аланов, носителей салтовской культуры.
Глава VII. Сказание о призвании варягов в начальном русском летописании
I. «Новгородско-ладожская» альтернатива начального летописания и варианты её решения в историографии
В летописях, наиболее авторитетных с точки зрения отражения в них начальных этапов русского летописания, Сказание о призвании варягов содержит существенное разночтение: если в том, что Трувор сел в Изборске, а Синеус стал князем белоозерским, они едины, то в вопросе определения города, в котором вокняжился старший из варяжских братьев, Рюрик, решительно расходятся.
Во всех списках Новгородской I летописи младшего извода (далее – НПЛ) городом, в котором обосновался Рюрик по своем приходе к словенам, назван Новгород (ПСРЛ. III: 106, 434, 514; НПЛ 2010: 109). Вариант Повести временных лет, отражённый в воспроизводящих общий протограф Лаврентьевской (ПСРЛ. I: 19–20) и утраченной Троицкой[91] летописях, содержит пропуск названия города, в котором стал княжить Рюрик. Видимо, их общий источник в соответствующем месте был повреждён или содержал какой-то дефект.
В близких между собой и отражающих общую традицию Ипатьевском и Хлебниковском (ПСРЛ. II: 14–15), а равно в Радзивилловском и Московско-академическом (ПСРЛ. XXXVIII: 16) вариантах ПВЛ городом, в котором сел Рюрик, прибыв в землю словен, названа Ладога. В них же имеется пассаж, отсутствующий как в НПЛ, так и в редакциях ПВЛ по Лаврентьевскому и Троицкому спискам, рассказывающий о том, как после смерти Синеуса и Трувора, Рюрик из Ладоги перебрался к Ильменю, где основал Новгород.
Исследователи давно заметили данное противоречие и попытались разрешить его как на уровне текстологическом (какой вариант, «ладожский» или «новгородский», в летописании появился раньше, а какой позже), так и собственно историческим (какой город, Ладога или Новгород, может претендовать на статус «первой столицы» северной группы восточных славян). Выводы при этом у них получились не просто разные, но взаимоисключающие.
О вокняжении Рюрика в Ладоге писал в «Истории Российской» В.Н. Татищев (Татищев 1962: 218, 284; 1963: 33; 1964: 112), что некоторые современные авторы рассматривают как независимое подтверждение первичности данного варианта в начальном летописании (Мачинский 2002: 5—35; 2009: 466), с чем решительно невозможно согласиться, поскольку так называемые Раскольничья и Голицынская летописи, на которые опирался Татищев, были близки к Ипатьевскому и Хлебниковскому летописным спискам (Пештич 1961: 256–258; Тихомиров 1962: 39–53; Рыбаков 1972: 267–276; Толочко 2005: 102–169; Свердлов 2009: 66–73).
Призвание варягов. Художник В.М. Васнецов
Поэтому безотносительно общего взгляда на данные летописи (обычные списки Ипатьевской летописи или существенно более подробные, чем известные нам, её варианты), применительно к «ладожско-новгородской» альтернативе они никак не могут рассматриваться в качестве независимых свидетельств, поскольку отражают традицию, близкую к Ипатьевской летописи.
Н.М. Карамзин, опираясь на Пространную редакцию «Летописца вскоре патриарха Никифора» в Новгородской Синодальной Кормчей, созданной около 1282 г. (о Новгородской Синодальной Кормчей см.: Щапов 1978: 217–225; Корогодина 2017. Т. 1: 65–78; Т. 2: 65–79), и указав, что «ладожский» вариант вокняжения Рюрика присутствует лишь в некоторых летописных списках и всем выдаёт своё позднее происхождение (например, противоречит летописному рассказу об основании Новгорода словенами), сделал однозначный выбор в пользу Новгорода. Ладогу, по мнению историка, опираясь на предание о существование Ладоги во времена Рюрика, внёс в текст один из поздних летописцев, располагавший дефектным списком типа Лаврентьевского или Троицкого, в котором название Рюриковой столицы было пропущено (Карамзин 1989: 94, 241–242. Примеч. 278).
Иначе рассуждал С.М. Соловьёв. По мнению учёного, «по известному правилу, что труднейшее чтение предпочитается легчайшему, особенно если оно находится в большем количестве лучших списков, мы должны признать известие о Ладоге». А предпочёл Рюрик Ладогу, полагал историк, потому, что она находилась в начале великого водного пути, в устье Волхова, а не в глубине земли словен, что позволяло Рюрику, с одной стороны, поддерживать непосредственный контакт с заморьем, откуда он был призван, на случай, если в его новой стране что-то пойдёт не так (Соловьёв напоминает о недавнем изгнании варягов словенами и их союзниками), а с другой – защищать свои владения от нападений других варягов (Соловьёв 1959: 129–130).
Поскольку методы работы с летописями ещё только разрабатывались, а «ладожская» версия присутствует в четырёх древнейших редакциях Повести временных лет, данного обстоятельства для многих учёных того времени было достаточно для её некритического принятия. Поэтому идея о первоначальном вокняжении Рюрика в Ладоге стала в науке XIX в. преобладающей. Её принимали М.П. Погодин (Погодин 1846: 46–57), К.Н. Бестужев-Рюмин (Бестужев-Рюмин 2015: 252), В.О. Ключевский (Ключевский 1987: 153) и другие учёные, несмотря на то что в изданный в 1841 г. первый том «Полного собрания русских летописей», передававший ПВЛ по Лаврентьевскому списку, относительно Рюрика была введена конъектура «сѣде Новѣгородѣ», которая потом воспроизводилась во всех последующих его изданиях (1926, 1962, 1997 гг.).
Перелом в изучении «новгородско-ладожской» альтернативы, равно как и истории всего начального русского летописания в целом, произошёл благодаря работам А.А. Шахматова, который следующим образом реконструировал историю Сказания о призвании варягов на общем фоне истории русского летописания XI – начала XII в. Впервые на страницах летописей она появилась в древнейшем новгородском своде середины XI в., откуда позднее перешла в киевское летописание. Древнейшим из сохранившихся вариантов варяжской легенды является тот, который читается в НПЛ. Он восходит к предшествующему ПВЛ киевскому летописному своду середины 1090-х годов, который А.А. Шахматов назвал «Начальным» и условно связал с игуменом Киево-Печерского монастыря Иваном. Значительные фрагменты из этого свода сохранились в составе НПЛ и связанных с ней летописей[92]. Соответственно, первой на страницах летописей появилась именно «новгородская» версия прихода Рюрика. Она же читалась и в двух древнейших редакциях ПВЛ, первая из которых (созданная в 1113 г. монахом Киево-Печерского монастыря Нестором) как таковая до нас не дошла, а вторая (1116 г., созданная игуменом Выдубицкого монастыря Святого Михаила Сильвестром) отражена в Лаврентьевском и Троицком списках, протограф которых сообщал, что Рюрик сел на княжеский стол в Новгороде.
Версия с вокняжением Рюрика в Ладоге появилась только в третьей редакции ПВЛ (1118 г., созданной неизвестным нам по имени летописцем, близким, вероятно, к сыну Владимира Мономаха Мстиславу и, возможно, прибывшим с ним в Киев из Новгорода), представленной Ипатьевским и Хлебниковским списками[93], и связана с работой летописца, который в статье 6604 (1096) г. повествует о своей беседе с новгородцем Гюрятой Роговичем, а в статье 6622 (1114) г. рассказывает о своём посещении Ладоги. Именно он записал какое-то ладожское предание о Рюрике и внёс его в летопись. Что касается Радзивилловского и Московско-академического списков, то, хотя в целом они отражают вторую редакцию ПВЛ, в их протограф оказались включены и значительные вставки из третьей редакции, что объясняет проникновение на их страницы «ладожского» варианта варяжской легенды (Шахматов 2002: 530–532).
Выводы А.А. Шахматова относительно первичности в летописании «новгородской» версии Сказания о призвании варягов были приняты М.Д. Присёлковым (Присёлков 1996: 48–49) и Д.С. Лихачёвым (Лихачёв 2007: 404–405).
Иное понимание соотношения списков ПВЛ, а соответственно, и «новгородско-ладожской» альтернативы попытался обосновать С.А. Бугославский, основные работы которого, к сожалению, долго считались утраченными и были изданы относительно недавно. По мнению учёного, если в Лаврентьевском и Троицком списках, с одной стороны, и в Радзивилловском и Московско-академическом списках – с другой, одно и то же место читается по-разному, предпочтение надо отдавать чтению, присутствующему также в Ипатьевском и Хлебниковском списках, отражающих иную традицию. В соответствии с этой логикой С.А. Бугославский посчитал исконным для ПВЛ «ладожский» вариант вокняжения Рюрика (Бугославский 2006: 41–42).
Сходным образом рассуждал и Л. Мюллер. Указав на то, что соотношение НПЛ и ПВЛ до конца неясно и должно проверяться в каждом конкретном случае, учёный заключил, что ничто не свидетельствует о первоначальности «новгородской» версии Сказания о призвании варягов. Скорее, малоизвестная Ладога могла быть заменена позднейшими летописцами на хорошо известный Новгород, чем наоборот. Поскольку из пяти древнейших списков ПВЛ в четырёх, причём относящихся к разным группам (к одной – Ипатьевский и Хлебниковский, к другой – Радзивилловский и Московско-академический), читается «ладожская» версия, то «текстологически ладожский вариант стоит вне всяких сомнений», а поскольку Ладога древнее Новгорода и во времена Рюрика обладала «высоким статусом», то и «исторически он (ладожский вариант. – М.Ж.) совершенно убедителен» (Мюллер 2000: 173–175)[94].
В построениях С.А. Бугославского и Л. Мюллера, к сожалению, не учитываются явные текстологические признаки влияния традиции, представленной в Ипатьевской летописи на протограф летописи Радзивилловской (см. ниже пример того, как в разных списках указано авторство ПВЛ). Сложный текстологический вопрос эти учёные решают чисто «арифметическим» подсчётом того, что говорится в большинстве списков, не рассматривая предметно-текстологически историю бытования соответствующего текста. Удивляет и фактически априорное исключение из текстологического сопоставления варианта варяжской легенды, читающегося в составе НПЛ. Если согласиться с Л. Мюллером, что «в каждом случае должно проверяться, можем ли мы делать вывод о тексте ПВЛ на основе текста Новгородской I летописи, и этот вопрос может быть разрешён только в каждом конкретном случае» (Мюллер 2000: 173), то почему бы как раз и не выполнить такую проверку на Сказании о призвании варягов?